Концессионер (СИ) - Шимохин Дмитрий - Страница 42

Я распахнул последнюю дверь. Комната была завалена каким-то хламом. И посреди этого хлама, сбившись в кучу, как стайка перепуганных воробьев, сидели пятеро грязных, оборванные, исхудавших ребятишек. Старшему — лет десять, младшей — едва ли исполнилось четыре. Увидев меня, они замерли, глядя на меня огромными, полными животного ужаса глазами. Это не были призраки. Это были беспризорники — истинные хозяева этого мертвого дома.

Мы стояли в тишине, нарушаемой лишь испуганным всхлипыванием самой маленькой девочки.

— Идемте, — сказал я тихо. — Здесь холодно.

Мы спустились обратно, в большую залу, и я тут же, не спрашивая разрешения, разжег огонь в огромном, заваленном мусором камине. Через полчаса дети, согревшиеся и впервые за долгое время поевшие досыта — я послал извозчика за хлебом и молоком в ближайшую булочную, — уже не казались такими дикими. Они рассказали свою простую и страшную историю. Родители умерли от холеры, родственники выгнали. Жили на улице, пока не нашли этот пустой, заброшенный дом.

Я повернулся к графине.

— Я согласен на сделку, — сказал я. — Назначайте время у стряпчего. Дом я забираю.

Мы вернулись в гостиницу, оставив детей под присмотром одного из моих людей, которому я велел накупить им еды и теплой одежды.

— Зачем тебе эта развалина, Влад? — спросила Ольга, когда мы остались одни. — Если ты хочешь сделать мне подарок, мы можем купить…

— Это не тебе подарок, — я прервал ее. — И не мне.

Она удивленно посмотрела на меня.

— Оля, я видел ад. Я знаю, что такое голод и холод. И я знаю, как легко ребенок, потерявший все, превращается в волчонка, а потом — во взрослого волка. Я видел своего сына… Ваню… в таком же положении. Его спасли. А этих — нет.

Я взял ее руки в свои.

— Я хочу устроить в этом доме приют. Настоящий. Не казенную богадельню, где детей учат лишь просить милостыню. А школу. Мастерские. Чтобы они выходили оттуда не побирушками, а мастерами своего дела, с куском хлеба в руках.

Она слушала, и ее глаза становились все больше и теплее.

— Это… это благородно, Влад!

— Это не благородство, — покачал я головой. — Это — выгодно. Для всех.

И тут она, моя тихая, скромная Ольга, вдруг посмотрела на меня с неожиданной, страстной убежденностью.

— Милый, пойми! — заговорила она горячо. — Этим детям нужна не только крыша над головой и миска супа! Это сделает их вечными просителями! Им нужно достоинство.

Я с удивлением слушал ее.

— Я недавно читала один роман… — она немного зарделась. — «Что делать?». Там героиня, Вера Павловна, устроила швейную мастерскую для бедных девушек. И главным ее правилом было самоуправление! У них был свой устав, свои выборные старосты, свой маленький суд! Они не были работницами, они были хозяйками! Пусть и в нашем приюте будет так же! Пусть они учатся не только ремеслам, но и ответственности! Чтобы они чувствовали, что это — их дом.

Я смотрел на нее, на ее горящие, вдохновенные глаза, и понимал, что люблю ее еще сильнее. Она не просто приняла мою идею. Она сделала ее в тысячу раз лучше, глубже, правильнее.

— Хорошо, — улыбнулся я. — Будь по-твоему. Будет здесь приют имени Веры Павловны!

Ольга очень воодушевилась этой идеей. Мы сидели до поздней ночи, набрасывая на бумаге планы нашего будущего приюта, и я чувствовал, что это дело, родившееся так случайно, из жалости к горстке беспризорников, становится для меня не менее важным, чем все мои золотые империи и железные дороги.

На следующий день сделка была совершена. У стряпчего в конторе, в присутствии всех сторон, бумаги были подписаны, печати поставлены. Графиня Полонская, с трудом сдерживая слезы. А я стал владельцем огромного, полуразрушенного особняка на Казанской, обремененного, как тут же выяснилось, целой кипой застарелых долгов по налогам и закладным. К потере ожерелья пришлось плюсовать еще 33 тысячи — на погашение закладных.

— Вас надули! — простонал Кокорев, который присутствовал при сделке и теперь изучал долговые расписки. — Владислав Антоныч, эти долги стоят почти столько же, сколько само колье!

— Ничего, — я усмехнулся. — Заплатим. Считай это нашим первым взносом в благотворительность.

Когда я объяснил Кокореву, зачем мне нужен этот дом, он был поражен моей новой затеей.

— Приют? — он удивленно крякнул. — Тарановский, ты меня удивляешь. Я думал, ты делец, а ты, оказывается, святой.

— Это тоже дело, Василий Александрович, — ответил я. — И мне нужна ваша помощь.

Я изложил ему суть дела. Объяснил, что хочу сделать все быстро, пока я еще в Петербурге. Кокорев, будучи человеком не только хватким, но и широкой души, загорелся.

— Сделаем! — гаркнул он, ударив кулаком по столу так, что у нотариуса подпрыгнула чернильница. — Такое дело — святое! Деньги найдем!

Через полчаса мы оказались в его кабинете на Литейном, и Кокорев тут же, не сходя с места, начал действовать. По его приказу гонцы полетели во все концы Петербурга. Он созывал «своих» — купцов-миллионщиков, старообрядцев, промышленников. Тех, кто жертвовал на церкви и больницы и для кого слово Кокорева значило много. Одновременно он послал за архитектором и за своими подрядчиками.

Через два часа его кабинет гудел, как улей. Купцы, выслушав мой рассказ, соревновались в щедрости, вписывая в подписной лист суммы с тремя и четырьмя нулями. Архитектор, молодой и талантливый, уже набрасывал эскизы перепланировки, превращая мрачные графские покои в светлые классы и спальни. Подрядчики спорили, где дешевле достать кирпич и известь.

Я смотрел на эту кипучую, созидательную деятельность и был спокоен. Я запустил механизм. Кокорев, с его деловой хваткой и связями, теперь не дал бы этому делу заглохнуть. Он все сделает в лучшем виде.

Расстались мы уже под вечер. Но, когда я уходил, Василий Александрович догнал меня на лестнице.

— Ты вот что, Владислав Антоныч, — сказал он, понизив голос. — С долгами по дому не спеши. Есть у меня тут один знакомый стряпчий, змей, а не человек. Он эти закладные может так по судам затаскать, что кредиторы сами рады будут от половины отказаться. Сэкономим тебе копеечку.

Я лишь усмехнулся. Даже в благотворительности мой друг Кокорев оставался купцом. И это было прекрасно. Определенно, я оставлю свое новое детище в самых надежных руках.

Глава 20

Глава 20

Вся эта суета с покупкой особняка на Казанской, с детьми, с внезапным планом по организации приюта, захватившая нас с Ольгой, стала на несколько дней спасительной отдушиной. Она дала выход той бешеной энергии, что не находила применения, позволила на время забыть о главном — о том, что моя судьба все еще висит на волоске, и решение по ней принимается в полной тишине за стенами Зимнего дворца.

Но дела с Кокоревым и архитекторами были улажены, подрядчики получили первый аванс, и механизм благотворительности был запущен. И как только это произошло, ко мне вернулась она. Гнетущая, нервная, разъедающая изнутри тишина. Ожидание.

Прошло еще несколько дней. Я не находил себе места. Бродил по роскошным апартаментам «Демута» как зверь в клетке, то брался за газеты, но не видел букв, то пытался обсуждать с Ольгой будущие планы, но сам не слышал своего голоса.

Раннее утро. Я стоял у окна, глядя на еще спящий, серый Петербург, и в сотый раз прокручивал в голове тот разговор в императорской библиотеке. Что они решили?

Дверь в гостиную открылась без стука.

Это было так неожиданно и так нарушало гостиничный этикет, что я инстинктивно потянулся к халату, наброшенному на кресло, где в кармане лежал револьвер.

На пороге стоял полковник Липранди. Он был в полной парадной форме, что для столь раннего часа было более чем странно. Его лицо, как всегда, было непроницаемо, но я уловил в его глазах новое, незнакомое мне доселе напряжение.

— Собирайтесь, господин Тарановский, — сказал он коротко, не переступая порога.