Концессионер (СИ) - Шимохин Дмитрий - Страница 19

Он встал, давая понять, что разговор окончен.

— Иван Дмитриевич, постойте, — остановил я его. — Дело не только в амурах. И, возможно, не в измене.

Он вопросительно поднял бровь.

— Возможно мою невесту используют как приманку и ширму. И что этот офицер связан с людьми, которые уже пытались меня убить и ограбить. У меня есть враги. Очень серьезные враги. Вы наверняка слышали, о переходе железной дороги, полностью под контроль подданных российской империи. Я поспособствовал этому и сильно.

От моего признания бровь поднялась еще выше.

— И я думаю, что, найдя этого офицера, вы выйдете на след не банального соблазнителя, а тех кому не понравилось, что железная дорога стала русской!

В его доселе скучающих глазах вспыхнул острый, профессиональный интерес. Он медленно сел обратно.

— Вот это… уже другой разговор, — произнес он. — Детали.

И начался допрос. Короткие, точные, неожиданные вопросы посыпались на меня градом. Он спрашивал не обо мне, а об Ольге: ее характер, привычки, круг знакомых, родственники в Петербурге, ее финансовое положение, даже о том, какие книги она читала. Я отвечал, поражаясь его памяти и умению выстраивать из разрозненных мелочей цельную картину.

Наконец, он поднялся.

— Хорошо. Я возьмусь за это дело. Деньги переведете на этот счет, — он протянул мне визитку банкирского дома Горенберга. Сумма, написанная на обороте, была внушительной, но я лишь кивнул. — Но условие одно, господин Тарановский. Никакой самодеятельности. Никаких попыток встретиться с ней или с ним за моей спиной. Вы теперь — просто зритель. Если я что-то найду — дальше действую я. По закону. Согласны?

Я скрипнул зубами. Отдавать контроль над ситуацией было невыносимо. Но другого выхода не было.

— Согласен.

Путилин кивнул и, не прощаясь, вышел из кабинета так же тихо и незаметно, как и вошел. Я остался один, глядя на визитку в руке и понимая, что только что отдал свою судьбу, в руки этого странного, невзрачного человека.

Следующие два дня превратились в пытку, делами заниматься совсем нехотелось. Я извелся. Ходил из угла в угол своего роскошного номера в «Демуте», как зверь в клетке. Пытался читать газеты, но буквы расплывались перед глазами. Брал в руки бумаги по «Сибирскому Золоту», но мысли упрямо возвращались к сцене на Невском, к смеху Ольги, к блестящему мундиру офицера. Ротмистр Соколов, моя молчаливая тень, неотступно следовал за мной даже в пределах гостиницы, и его бесстрастное присутствие лишь усиливало раздражение и чувство бессилия.

На исходе второго дня, когда я уже почти потерял надежду, в дверь тихо постучали. На пороге стоял Путилин. Он вошел так же незаметно, как и в прошлый раз, словно просочился сквозь закрытую дверь. Он не сел, предпочитая говорить стоя у окна, спиной к тусклому свету петербургского дня.

— Ну что, Иван Дмитриевич? — нетерпеливо спросил я, не в силах больше ждать. — Есть новости?

— Есть, господин Тарановский, — спокойно ответил он, поворачиваясь ко мне. — Новости есть. И они… любопытны.

Он достал из кармана маленькую, потертую записную книжку и начал свой доклад. Голос его был сухим, монотонным, лишенным всяких эмоций, будто он зачитывал полицейский протокол о мелкой краже.

— Барышня Ольга Васильевна Левицкая действительно прибыла в Петербург около полугода назад, после получения известий об улаживании дел по наследству. Сняла квартиру в доходном доме на Галерной улице. Ведет жизнь весьма уединенную, почти затворническую.

Он перевернул страницу.

— Из дома выходит редко. Раз в неделю — в Казанский собор к обедне. Иногда — прогулка по Английской набережной или в Летнем саду, всегда в сопровождении пожилой компаньонки. Посетителей почти не принимает, в свет не выезжает. Круг общения крайне ограничен.

Он сделал паузу и поднял на меня свои внимательные, бесцветные глаза.

— А теперь — самое любопытное, господин Тарановский. Никаких гвардейских офицеров. Никаких визитеров-мужчин, кроме старого стряпчего, ведущего ее дела. Никаких тайных встреч. И уж тем более — никаких прогулок в пролетках по Невскому проспекту. За последние две недели барышня вообще ни разу не покидала пределов своего околотка. Мои люди проверяли это особенно тщательно.

Я слушал его и чувствовал, как земля уходит из-под ног.

— Но… это невозможно! — выдохнул я. — Я видел ее! Своими глазами! Это была она!

— Глаза, господин Тарановский, — невозмутимо произнес Путилин, — самый ненадежный свидетель. Особенно, если душа взволнована. Память услужливо дорисовывает желаемое или пугающее.

Он закрыл свою записную книжку. Его работа была сделана.

— Так что, извините, — подвел он итог. — Либо вы обознались, приняли за вашу невесту другую даму. Что вполне вероятно в столичном-то многолюдье. Либо… — он на мгновение задумался, и в его глазах мелькнуло что-то похожее на профессиональный интерес, — … либо кто-то очень умело разыграл перед вами спектакль. Пустил вам пыль в глаза.

— Спектакль? — я ухватился за это слово. — Но… кто? Зачем⁈

— А вот это, сударь мой, — Путилин слегка пожал плечами, — уже не входит в нашу сделку. Я нашел барышню. Она ведет безупречный, даже скучный образ жизни. Признаков преступления, связанного с ней или ее окружением, — нет. На этом мои полномочия все. Честь имею.

Он кивнул и вышел так же тихо, как и вошел, оставив меня одного в полном смятении. Я сел на диван, пытаясь осмыслить услышанное. Я не обознался. Я был абсолютно уверен в том, что видел Ольгу. Ее смех до сих пор звенел у меня в ушах. Но и не верить лучшему сыщику Империи, человеку, чья репутация была безупречна, у меня не было оснований. Его люди не могли ошибиться.

Путилин ушел, оставив меня одного в тишине номера, наедине с этой невозможной загадкой. Я должен был увидеть ее сам. Немедленно.

Не помня себя, я выскочил из гостиницы, едва не сбив с ног дежурившего у входа жандарма. «Стой! Куда⁈» — крикнул он мне вслед, но я уже прыгал в пролетку первого попавшегося лихача.

— Галерная! Номер семнадцать! Гони, чтоб чертям тошно стало! Двойная плата!

Экипаж рванул с места, едва не опрокинув меня на сиденье. Я смотрел на мелькающие мимо серые фасады петербургских домов, но ничего не видел. В голове стучало: «Ольга… Спектакль… Кто?..».

Я не знал, что скажу ей. Не знал, что сделаю. Знал только, что должен посмотреть ей в глаза.

Вот и Галерная. Старый, дорогой доходный дом с атлантами у подъезда. Я выскочил из пролетки, бросив извозчику ассигнацию, и взбежал по широкой парадной лестнице, перепрыгивая через ступеньки. Сердце бешено колотилось в груди, отдаваясь гулким стуком в ушах. Третий этаж. Нужная дверь, обитая темной кожей.

Я замер, пытаясь перевести дыхание. Затем решительно постучал.

За дверью — тишина. Потом — легкие, быстрые шаги. Замок щелкнул.

Дверь распахнулась.

На пороге стояла Ольга.

Свежая, румяная, здоровая. Ни следа той бледной, измученной девушки, которую я оставил в Гороховце. На ней было изящное домашнее платье из переливчатого зеленого шелка, волосы уложены в модную высокую прическу. Она была точь-в-точь той смеющейся красавицей, которую я видел в пролетке на Невском.

Она смотрела на меня широко раскрытыми глазами. Узнала. Ее лицо мгновенно изменилось. Румянец сошел, сменившись мертвенной бледностью. Губы приоткрылись, словно она хотела что-то сказать, но не смогла.

Не издав ни звука, она медленно закатила глаза и, как подкошенная, начала оседать на пол.

Я едва успел подхватить ее бесчувственное тело. Она была легкой, почти невесомой. Я держал ее на руках, глядя на ее бледное, безмятежное лицо, и ничего не понимал. За ее спиной — пустая, залитая утренним светом прихожая. Никого.

Глава 10

Глава 10

Я подхватил ее бесчувственное тело, врываясь в прихожую.

— Ольга! Оля, очнись! — тщетно пытаясь привести ее в чувство, обмахивая цилиндром, но это не помогало.