Тай-Пен (СИ) - Шимохин Дмитрий - Страница 39

Стараясь не шуметь, вошел в сени и, не разжигая огня, проскользнул внутрь. В соседней комнатке, на грубой лавке, наспех застеленной овчиной, спал мой Ванечка. В неверном свете догоравшей в углу лампады его личико казалось совсем безмятежным. Сбившиеся светлые кудряшки разметались по подушке, и его тихое, мерное сопение было единственным звуком в этом внезапно ставшем хрупким мире.

«Я вернусь, сынок, — мысленно произнес я. — Обещаю».

Затем, развернувшись, вышел из избы и, не оглядываясь, направился к темным силуэтам джонок, где уже ждали мои люди.

— Выступаем!

И лодки беззвучно отошли от берега, растворяясь в тумане. Оглянувшись в последний раз на прииск, туда, где виднелся силуэт нашего жилища, я запрыгнул в последнюю лодку.

Сначала весь день мы шли вниз по течению ручья до самого устья. Там, впав в могучее тело Амура, затаились в прибрежных камышах и дождались глубокой ночи. И только когда тьма стала абсолютной, под ее покровом мы пересекли реку. После этого, оставив тайпинов на веслах, отправились на дно лодок. Мой мир сузился до колючей, пахнущей смолой и сыростью рогожи над головой. Вокруг в тесноте и духоте лежали мои люди. Слышался лишь мерный скрип уключин, глухой плеск воды за бортом да сдавленное дыхание десятков бойцов, превратившихся в безмолвный и смертоносный груз. Время застыло, превратившись в вязкое, тягучее ожидание. Час сменялся часом. Мы плыли вниз по течению вдоль чужого маньчжурского берега.

Внезапно тихий шепот Лян Фу, сидевшего рядом со мной у руля, прервал это затянувшееся молчание:

— Тай-пэн! Мы близко. Пленные говорят, что приплыли. Я вижу эти фанзы.

Нервы напряглись до предела, каждое мгновение казалось часом. Я лежал, вцепившись в рукоять револьвера, превратившись в слух. Вся моя жизнь, жизни десятков моих людей, успех дела теперь зависели от выдержки одного человека — командира тайпинов Лян Фу.

Сквозь монотонные звуки реки начали пробиваться раздраженные, гортанные голоса. Они доносились с берега, становясь все громче и отчетливее. Хунхузы о чем-то спорили. Кажется, они спрашивали о чем-то «наших» китайцев. Лян Фу несколько раз что-то им отвечал. Конечно, я не понимал смысла их разговоров, но напряженный тон моего офицера выдавал его скрытое волнение. Что-то идет не так?

Скрип уключин стал реже, джонка замедлила ход.

А затем раздался резкий, недоверчивый окрик вражеского часового. Он увидел незнакомые лица!

Всякое движение под рогожей замерло. Я почувствовал, как напряглось тело Мышляева, лежавшего слева от меня. Операция висела на волоске. Услышали? Догадались?

Наступила звенящая тишина. Секунда, в которую решалось все.

И в этой тишине Лян Фу вновь заговорил заискивающим тоном, выкрикивая что-то длинное на своем наречии. Из всего потока слов я уловил лишь знакомые: «шэн-бин» («лихорадка»), «лай вань лэ» («отстали»), «синь гун-жэнь» («новые работники»). По заранее согласованному плану, он объяснял, почему хунхузы не видят среди них знакомых лиц, и просил разрешения пристать.

Не знаю, что подумали хунхузы, но голос его звучал вполне убедительно. С берега донеслось недовольное бормотание. Тогда Лян Фу, не дожидаясь ответа, что-то бросил на причал. Я услышал отчетливый глухой шлепок — на дощатый настил причала упал мешочек смешанного с опиумом табака.

Через мгновение с берега донесся грубый смех. Похоже, Лян Фу удалось-таки их уболать!

Лодка медленно пошла к причалу. Скрип уключин, плеск воды… и вот — глухой удар просмоленного борта о деревянные сваи. Прибыли. Я задержал дыхание, мышцы свело от напряжения.

Наступила последняя, оглушающая секунда тишины.

И в этой тишине громко и четко прозвучал крик Лян Фу, служивший условным сигналом:

— Встречайте! Приветствие Великому Тай-пену!

Не дожидаясь ответа, я с диким ревом рванул рогожу над собой и, вскинув револьвер, выпрыгнул из лодки прямо на причал, наводя оружие прямо в ошеломленные, неверящие лица хунхузов.

[1]Осторожно открой (кит.)

Глава 20

Глава 20

Мир ударил по глазам резким светом и тут же взорвался вихрем движения. Вскинув револьвер, я обернулся к причалу. Первый хунхуз — тот самый часовой, чью бдительность Лян Фу сумел усыпить кисетом табака, так и застыл с открытым, окаймленным тонкими висячими усами ртом. Грохот револьвера прозвучал как удар грома. Выстрел в упор, вспышка, на скуле бандита появилась аккуратная дырочка, а его затылок просто исчез, сменившись кровавым месивом. Второй успел вскинуть фитильное ружье, но следующая пуля ударила его в горло. Он рухнул, захлебываясь и булькая, пытаясь зажать бьющий из артерии фонтан горячей крови.

— Чжань яо чу мо[1]! — не своим голосом заорал Лян Фу. И вся масса наших тайпинов, бросив весла, яростно откликнулась, скандируя короткое и злое:

— Ша яо! Ша яо[2]!

Ад распахнул свои врата. На залитом солнцем причале закипела короткая, яростная и беспощадная резня. Пять встречавших нас хунзухов были уже мертвы, но от огромных прибрежных фанз бежали еще бандиты, на ходу доставая свои кривые мечи-дао. Однако, завидев, какая масса людей хлынула на причал, хунхузы, застигнутые врасплох, заметались. Но их сопротивление было смято, растоптано нашим яростным, слаженным натиском.

Рядом я увидел Мышляева. В его глазах горело холодное упоение боем. Он методично разряжал свой шестизарядный револьвер, превращая бегущих врагов в дергающиеся на досках причала кули. Воздух мгновенно наполнился дымом, едкий запах пороха мешался с приторным духом крови и типично китайской вонью черемши.

Опустел барабан. Быстрая перезарядка шпилечных патронов, снова огонь. Над общим гвалтом: криками, хрипами и матом на двух языках — неслось гортанное, похожее на лай, командование Лян Фу, направлявшего своих тайпинов.

— Вперед! За мной! — Мой голос потонул в общем реве.

Но ярость нашего первого натиска разбилась о неожиданное препятствие. Бой на причале захлебнулся так же внезапно, как и начался, упершись в невысокую, но крепкую, сложенную из глины и камня стену. Она огораживала все поселение, превращая его в импань — простой, грубо устроенный, но вполне действенный форт. Уцелевшие хунхузы, отступив за ее периметр, тут же заняли позиции на стене, и из-за глиняного бруствера на нас обрушился шквал огня.

Мы залегли, укрываясь за ящиками и телами на причале. Прямой штурм был бы самоубийством.

— Таран! — проревел Тит, указывая на сваленные неподалеку бревна. — Найдем бревно потяжелее и высадим эти их ворота к чертям!

— Пока дотащим, нас всех перестреляют, как куропаток! — огрызнулся Мышляев, перезаряжая револьвер.

— Динамит, — уверенно произнес Левицкий, подползая ко мне. — Одна шашка — и в стене будет дыра, в которую сможет проехать телега! Позволь, я сделаю!

Я молча кивнул, и он, используя короткую передышку, пока враг перезаряжал свои фитильные ружья, пригнувшись к земле, рванулся вперед. Коротким броском он достиг стены, пристроил шашку у самого основания, чиркнул запалом и отскочил вдоль стены в сторону. Мы вжались в землю.

Прозвучал глухой взрыв, но результаты оказались разочаровывающие. Когда дым рассеялся, мы увидели, что толстая, вязкая глинобитная стена почти не пострадала. Взрыв лишь выщербил в ней глубокую, дымящуюся оспину, но не пробил насквозь. Сверху раздался злобный, торжествующий хохот, и огонь возобновился с новой силой.

Корнет разочарованно обернулся ко мне. Я окинул стену взглядом. Если собрать несколько шашек сразу и закопать их у основания, может быть, удастся ее проломить… а может, и нет. Мы ведь не знаем, какой она толщины!

Но тут мой взгляд уперся в ворота, и решение пришло само собой. Глина отлично гасит взрывную волну, рассеивая ее. А вот дерево — это совсем другое дело!

Ворота, сколоченные из толстых, в ладонь толщиной, досок, окованные железом, с несуразно-огромным, чисто восточным порталом с черепичной крышей выглядели солидно, но не казались запредельно непреодолимым препятствием. А самое главное — нигде не было видно специальных бойниц для обстрела пространства прямо перед воротами. И если ударить туда всей мощью…