Тай-Пен (СИ) - Шимохин Дмитрий - Страница 28

Я влез на пустую бочку, чтобы меня было видно, и дождался, пока стихнет гул. Орокан встал рядом для перевода.

— Слушайте! — мой голос прозвучал четко и твердо. — Я хозяин этого прииска. Но не ваш хозяин! Хунхузы, что держали вас в рабстве, разбиты!

Толпа зашепталась, не все понимали русский, а кто понимал переводил другим.

— С этой минуты вы свободны! — каждое слово я вбивал, как гвоздь. — Хотите уйти — уходите. Никто не держит. Дорога открыта!

Молчание, недоверчивый шепот были мне ответом. В этом мире свободу не дарили — ее вырывали с мясом или покупали всей жизнью.

— Но! — поднял я руку. — Кто останется — будет вольным рабочим. За труд получите плату — настоящие деньги. Хорошая еда: мясо, мука, соль. Нормальное жилье, а не скотские бараки. Даю слово.

Лян Фу понял. Развернувшись к толпе, он заговорил. Сначала тихо, потом громче, отрывисто, почти командным тоном. Я не понимал ни слова, но чувствовал, что люди верят ему

— Он говорит, что ты держишь слово, — шепнул Орокан. — И что лучше быть с тобой, чем голодным бродягой.

Кое-то в толпе заулыбался, сверкая ярко выделяющимися на чумазом лице зубами. Из толпы донеслись выкрики — сперва робкие, потом все громче. Никто не собирался уходить! Похоже, у меня теперь не просто рабочие руки, а четыре сотни бойцов, обязанных мне свободой и горящих ненавистью к общим врагам.

Тем временем на прииске жизнь начинала приходить в порядок. Изя Шнеерсон с Захаром метались туда-сюда, осматривая хозяйство и восхищенно цокая языками. Прииск не просто уцелел — он вырос: появились новые шурфы, две дополнительные промывочные машины. Левицкий, с перевязанным плечом, организовал лазарет, куда сволакивали раненых — и наших, и китайцев.

Тут казаки подвели ко мне пленного. Коренастый хунхуз с жестоким, одутловатым лицом и глазами, мечущимися, как крысы в бочке. Руки связаны за спиной. Я сел на ящик напротив. Орокан снова встал рядом.

— Где Тулишэнь? — спокойным тоном спросил я.

Молчание. Пленный упрямо смотрел в грязь, смешанную с кровью. Минуту я ждал, потом кивнул. Парамон, стоявший рядом, шагнул вперед и тяжело наступил сапогом на простреленную голень. Короткий, по-собачьи сдавленный визг — и хунхуз поднял на меня глаза, полные ненависти.

— Повторю вопрос. Где ваш хозяин?

Злобное бормотание, перемежаемое стонами. Орокан перевел:

— Господина Тулишэня нет. Уехал. Еще до зимы.

— Куда?

— В Фудин. Его стойбище там, в Маньчжурии. Он… большой человек.

— Зачем уехал?

Пленный умолк, но Парамон вновь слегка надавил ногой, и хунхуза прорвало:

— Он сказал… здесь все налажено. Желтый песок будут копать рабы. А он поедет собирать большой караван. Продавать песок в Китай… покупать ружья. Вернется летом. С большой силой. Привезет чумизу, рис, ханшин… опиум.

Понятно. Этот Тулишэнь, похоже, в конец оборзел. Чувствуя себя как дома, он спокойно обустраивал наш прииск. Сейчас мы выбили бандитов отсюда, но ведь казаки, исполнив свой долг, теперь уйдут, и привыкший к безнаказанности маньчжур в любой момент может вернуться. Причем уже не с семьюдесятью бандитами, а с крупной, хорошо вооруженной силой. У нас было время, но чертовски мало.

Я не успел переварить услышанное, когда из полумрака вышел Левицкий, поддерживая измотанного, едва живого человека. Я не сразу узнал в нем Овсянникова. Вместо энергичного, улыбчивого молодого доктора передо мной стоял исхудавший, заросший оборванец с пустыми глазами, в которых застыл тихий ужас. Его усадили на ящик. Он долго молчал, потом глухо, как сломанный барабан, сказал:

— Наконец-то вы вернулись, господа. А я вот, как видите, дожидался вас на положении пленника. Я не мог бросить Аякан, после операции она была совсем слаба. Когда они ворвались…

Он сглотнул, прервавшись, а мы молчали, боясь нарушить эту паузу.

— Сказал, что я доктор. Они отшвырнули меня, как щенка. Затем… — Он закрыл лицо руками. — Они надругались над ней всей толпой, а потом один перерезал ей горло.

Он поднял пустой, безумный взгляд:

— А меня не тронули. Сказали, доктор нужен. Лечить их раненых. И я… я штопал этих тварей…

В протяжении этого разговора Сафар, стоявший рядом, застыл, как камень. Никто из нас не решился взглянуть ему в глаза. Когда Овсянников замолчал, Сафар просто развернулся и без криков и слез пошел к темной стене тайги. Откуда спустя полчаса раздался вой — человеческий вой, пробиравший до мурашек! Трудно представить, какие чувства испытывал он в эту минуту. Я знал, как он ее любил…

Я смотрел ему вслед, чувствуя, как все закипает внутри.

— Тулишэнь… — прошипел я, стискивая зубы. — Убью эту сволочь.

Я повернулся к Парамону:

— Всех пленных — сюда. И найди какое-нибудь железо!

Притащили еще несколько связанных хунхузов. Увидев мое лицо, они сразу перестали скалиться. Парамон подал мне длинную старую пешню. Я молча поднял ее и вонзил железный наконечник в груду углей, оставшихся от тлеющей фанзы.

— Сейчас, — сказал я ровно, кивая на металл, — он станет красным. И один из вас расскажет все о своем хозяине. А остальные, б***** на*** сукины дети, остудят железо своим мясом!

Железо темнело, потом налилось вишнево-красным светом. Пленных тотчас же пробрало — не выдержав напряжения, закричал один, за ним второй, третий… Орокан едва поспевал переводить. Смысл сводился к одному: да, у Тулишэня есть главная база в предгорьях Хингана, но никто из этих шавок не знает точного пути. Он постоянно меняет стоянки. Поймать его здесь — все равно что схватить ветер. Проклятье!

Как найти этого урода в глубинах Маньчжурии?

— Тай-пэн, Курила! — вдруг услышал я рядом.

Оглянувшись, я увидел Лян Фу. Все это время он молча стоял в стороне со спокойным лицом, но при этом внимательно приглядывался и прислушивался к происходящему. Теперь он коротко, с достоинством поклонился мне и произнес:

— Тай-пэн Курила. Моя хочет говорить с твоя. Важно. Про Тулишэня!

[1] Краснобородые — прозвище хунхузов.

Глава 15

Глава 15

— Господин, — произнес он тихо, его русский был ломаным, но понятным. — Моя знать людей… они могут показать… где главный корень богатства Тулишэня.

Я весь превратился в слух.

— Несколько месяцев назад, — продолжил Лян Фу, — хунхузы пригнать сюда новые люди. Копать больше желтый песок. Четыре сотни душ. Китайцы, как моя. Мои люди говорить с новички.

Он сделал паузу, давая мне осознать вес слов.

— Некоторые из них… пригнать с другой прииск. Там, — он неопределенно махнул рукой на юг, в сторону Маньчжурии, — главное логово Тулишэня. Его нора. У него есть золотые прииски на тот берег реки Черного Дракона.

— Этот прииск не на ваша земля, — уточнил Лян Фу. — Он в Маньчжурия. Река там… они звать Мохэ. В горах Большой Хинган.

Присев на корточки, китаец подобрал с земли обгоревшую веточку и на сырой, утоптанной земле начал чертить грубую схему. Простая линия — Амур. От нее на юг уходила другая, извилистая — Мохэ. Несколько штрихов — горы.

— Новые люди говорить, то место — восемьдесят, может, сто ли… на закат и на юг… от городок Силинзы. Место глухое, — продолжал он, водя прутиком по земле. — Нет цинские солдат. Нет власть богдыхана. Только горы, тайга… и воля Тулишэня. Он там много лет копать желтый песок. Там его склады, много работники, охрана, много ружья. Его сила — там.

Он поднял на меня взгляд, и в его глазах блеснул огонь.

— Те люди ненавидят его. Они… они показать дорога!

Я смотрел на грубую схему, начерченную на сырой земле. Простые линии, изображавшие реки и горы, вдруг обрели смысл. Туман войны начал рассеиваться, и сквозь него проступила четкая, ясная цель.

Левицкий, Тит и хмурый Софрон стояли рядом у догорающей фанзы и так же, как и я, не сводили глаз с карты, нарисованной китайцем.

— Значит, этого у гада есть на том берегу своя нора, — первым нарушил молчание Тит, сжимая огромные кулаки так, что побелели костяшки. — И она недалеко!