Тай-Пен (СИ) - Шимохин Дмитрий - Страница 2

В гостиничный номер «Лоскутной» Рекунов и его люди почти внесли на руках обмякшего Изю. Мой одесский компаньон был в плачевном состоянии: сюртук порван, на скуле наливался багровый синяк, а из разбитой губы сочилась кровь. Он не стонал и не жаловался. Молчал, и это было хуже всего. Его просто опустили в кресло, и он так и остался сидеть — маленький, побитый, с отрешенным взглядом, устремленным в никуда.

Убедившись, что он жив и, кажется, цел, я отвел Рекунова в сторону. Посмотрел ему прямо в глаза.

— Степан Митрофанович, благодарю. Вы и ваши люди действовали безупречно. Быстро и без лишнего шума. Я ваш должник.

Он был удивлен. Я видел это по едва заметному движению бровей, по тому, как на мгновение смягчился тяжелый, немигающий взгляд. Он, возможно, впервые увидел во мне не своенравного барина, за которым ему приказано присматривать, а командира, который ценит своих людей. Он молча кивнул, и мне показалось, что толстый слой льда между нами наконец-то дал первую трещину.

Когда Рекунов и его люди ушли, я остался с Изей наедине. Налил в стакан коньяку из дорожной фляги и протянул его своему компаньону. Он взял дрожащей рукой и сделал большой, судорожный глоток.

— Ну, рассказывай, Изя, — спокойно сказал я. — Как тебя угораздило?

Услышав в моем голосе не гнев, а усталое сочувствие, Изя мгновенно преобразился. Молчаливая маска мученика треснула, и из-под нее выглянул знакомый мне одесский артист. Он картинно застонал, схватился за ушибленный бок, а его лицо приняло выражение вселенской скорби.

— Ой-вэй, Курила, это было ужасно! — начал он, строя из себя умирающего лебедя. — Я попался на глаза своим старым… знакомым. Они узнали, что я теперь при делах, что я теперь солидный человек, и предложили снова «чего-то намулевать». Какую-то грязную аферу с векселями. А я им — нет! Я теперь честный коммерсант, у меня партнеры, у меня репутация! Я отказался! Так они, эти поцы, видимо, из мести и заложили меня этим купчикам! А те уже меня подкараулили, прямо у мастерской Левы, он все видел! Схватили, в мешок — и туда…

Он мастерски выстроил историю так, чтобы выглядеть невинной жертвой, пострадавшей за свою добродетель. Я слушал, терпеливо качая головой, мысленно отделяя зерна от плевел. То, что его узнали старые подельники, было правдой. То, что он благородно отказался от аферы… здесь, я думаю, Изя слегка приукрасил действительность.

— Изя, Изя… — сказал я, когда он закончил свою трагическую повесть. Мой тон был не гневным, а скорее отеческим, как у командира, отчитывающего нерадивого, но ценного солдата. — О таких вещах нужно предупреждать немедленно. Я не могу защитить тебя от твоего прошлого, если не знаю о нем. Твои «старые дружки» — это не твоя личная проблема. С той минуты, как мы стали партнерами, это наша общая проблема.

Я посмотрел очень серьезно, так что он перестал стонать и выпрямился.

— Поэтому слушай меня внимательно. Если эти твои… знакомые… появятся на горизонте снова, хотя бы тенью мелькнут, ты немедленно сообщишь мне. Ты не будешь играть в героя. Не будешь пытаться решить все сам. Ты придешь ко мне. Это понятно?

Изя, видя, что его не ругают, а о нем заботятся, искренне и уже без всякой игры кивнул. Маска «умирающего лебедя» исчезла, и на его избитом лице появилось выражение детской, беззащитной благодарности.

— Понял, Курила. Понял. Спасибо.

Я решил не тратить время даром и закрыть самое первое дело, с которого и началась вся эта петербургская эпопея. Велел подать экипаж и отправился в особняк сенатора Глебова.

Встреча наша носила теплый, почти дружеский характер. Мы сидели в его уютном, отделанном дубом кабинете, и он с искренней радостью поздравил меня.

— Это лучшая новость за последнее время, Владислав Антонович, — проговорил он с улыбкой. — Вы не только спасли состояние этих несчастных сирот, но и подарили Ольге Владимировне надежду на личное счастье. Я безмерно рад за вас обоих.

— Благодарю, ваше сиятельство, — ответил я. — И как раз по этому поводу у меня есть еще одна добрая весть.

Я перешел на деловой, но уважительный тон.

— Новое правление ГОРЖД, как только будет официально утверждено, готово выкупить у наследников Левицких необходимый для дороги участок земли. Причем за полную сумму, которая изначально фигурировала в фальшивых документах, двести сорок тысяч рублей.

— Вот как! — Глаза Глебова блеснули. — Справедливость восторжествовала!

— Именно. Но для окончательного оформления сделки, — пояснил я, — требуется одобрение. Ваше, как официального опекуна. А еще согласие Дворянской Опеки.

— Можете на меня положиться, — с удовлетворением кивнул сенатор. — Я немедленно займусь этим вопросом и придам делу самый быстрый ход. Вы провернули невероятное дело, Владислав Антонович.

— Я лишь вернул то, что было украдено, — скромно ответил я. — И в этом мне очень помог один юноша.

— Ах, Плевак! — Лицо Глебова просветлело. — Гений! Невероятный, острый ум. Я поручил ему еще несколько дел, и он справился с ними блестяще. Этот юноша далеко пойдет!

— Я того же мнения, — согласился я. — И хотел бы лично отблагодарить его. Не подскажете ли его нынешний адрес, ваше сиятельство?

Еще немного посидев у Глебова, я отправился к будущему гению российской адвокатуры.

Карета остановилась у скромного доходного дома в одном из переулков близ университета. Контраст с роскошными особняками, в которых я провел последние недели, был разительным. Здесь пахло сыростью, кислыми щами и бедностью.

Федор Плевак жил на последнем этаже, в небольшой каморке, заваленной книгами. Когда он открыл мне дверь, на его худом, интеллигентном лице отразилось целая гамма чувств: сначала недоумение, затем узнавание и, наконец, крайнее смущение. Он был в простом, заношенном студенческом мундире и, очевидно, польщен и обескуражен моим визитом.

— Господин Тарановский! Какими судьбами? Прошу, входите, только у меня… не прибрано.

— Не беспокойтесь, Федор Никифорович, — улыбнулся я, входя в его скромное жилище. — Я приехал ненадолго. Прежде всего, чтобы еще раз искренне поблагодарить за вашу неоценимую помощь и блестящую работу в деле Левицких.

— Полноте, сударь, я лишь выполнял свой долг, — пробормотал он, краснея.

— Вы выполняли его гениально, — твердо сказал я. — И любой труд должен быть оплачен.

Я достал из кармана заранее отсчитанную пачку ассигнаций и протянул ему.

— Здесь триста рублей. Ваш гонорар.

При виде такой огромной суммы Плевако отшатнулся, словно от огня.

— Что вы! Я не могу! Это… это слишком много, да и вы уже оплатили! — залепетал он.

— Берите, — настойчиво сказал я. — Вы их заслужили. И это лишь малая часть того, что вы сэкономили для казны и наследников.

Он все еще колебался, и тогда я положил деньги на стол, заваленный книгами.

— Это плата за ваш труд, Федор Никифорович. Но я приехал не только за этим. Я хочу сказать, — я посмотрел ему прямо в глаза, — что, если в будущем у вас возникнут какие-либо трудности, знайте, что в моем лице вы всегда найдете друга и поддержку.

Он был глубоко тронут — не столько деньгами, сколько моим предложением.

— Благодарю вас, Владислав Антонович, — тихо сказал он. — Я… я этого не забуду.

Покинул его скромное жилище я с чувством глубокого удовлетворения, не просто заплатив талантливому юристу, а заручившись дружбой человека, которому суждено стать величайшим адвокатом России.

Я ехал в карете обратно в «Лоскутную», мои мысли, освободившись от груза сиюминутных интриг, устремились на восток, в Сибирь. Откинувшись на мягкую спинку сиденья и глядя на проплывающие мимо московские особняки, начал мысленно перебирать задачи, которые нужно было завершить перед отъездом.

Первое. «Сибирское Золото». Дождаться, пока поверенный завершит официальную регистрацию акционерного общества. С этим, благодаря покровительству великого князя, проблем быть не должно.

Второе. Земля. Завершить оформление покупки огромного участка на Амуре на мое новое, русское имя. Это фундамент всей будущей империи.