Флетчер и Славное первое июня - Дрейк Джон - Страница 8

— Но как ты будешь управлять Слаймом? — снова испугался Виктор. — Этот человек — сыщик. Почему бы ему не выдать нас? И как ты заставишь его убить Флетчера? Он честный плут, который даже взятки никогда не брал, чтобы дать преступнику сбежать.

— Со Слаймом я справлюсь, — сказала она и откинулась на подушки, потягиваясь, как великолепная, томная кошка.

— О, — протянул Виктор, — таким способом…

— Не только, — ответила она. — Мне нужно будет держать этого человека на привязи много месяцев. Не думаю, что это дело будет быстрым. — Она обдумала вопрос и произвела расчеты. — Полагаю, я смогу удерживать его месяц или два постоянно обещанным, но вечно откладываемым утолением его похоти. Естественно, я буду оттягивать свершение как можно дольше…

— Понимаю, — сказал Виктор.

— Ибо в этой фазе мужчина наиболее полно поддается контролю.

— Совершенно верно! — поддакнул Виктор.

— Но в конце концов мне придется дать ему волю, и тогда хватка постепенно ослабнет. Даже я не могу удержать мужчину дольше нескольких недель после этого. Они, конечно, возвращаются за добавкой, но считают это своим правом, а не привилегией. Такова природа всех мужчин. — Она грустно улыбнулась, делясь материнской мудростью, словно с дочерью.

— Я знаю! — сказал Виктор, сокрушенно качая головой.

— Но со Слаймом есть кое-что еще. Это существо одержимо жалкими идеями о самосовершенствовании. Он думает, что может стать джентльменом, и мечтает найти покровителя, который введет его в общество. Я могу пообещать ему это и тем самым обеспечить себе более прочную власть над ним, хотя, к сожалению, сомневаюсь, что смогу избежать первого метода. У этого типа уже слюнки текут! — Она философски пожала плечами. — Что ж, по крайней мере, он чистоплотен.

Виктор улыбнулся ее хитроумию, и для них обоих, матери и сына, было совершенно типично даже не предполагать, что одного человека с другим может связывать что-то помимо похоти или корысти.

Осознав опасность и определив стратегические цели, леди Сара перешла к изложению Виктору практических деталей своих планов. Виктор улыбался и с энтузиазмом хихикал, хотя, посвящая сына в свои замыслы, леди Сара сказала ему ровно столько, сколько ему нужно было знать, и ни словом больше.

4

Я слетел по вантам, словно гардемарин, играючи, и сунул подзорную трубу Хораса ему в руки.

— Разрешите открыть крюйт-камеру, капитан? — спросил я, и колени его застучали, словно барабанщик-морпех, бьющий сбор.

— Ах! Ах! — выдохнул он, — так это… неприятель? — и неловко запнулся.

— Так точно, сэр! — ответил я. — И если мы ничего не предпримем, то потеряем и корабль, и все, что на нем.

От этих слов он дернулся, ибо ему было что терять, и куда больше, чем мне.

— Ах! — проговорил он, глядя на меня водянистыми глазами. — Тогда что бы вы предложили, мистер Флетчер?

Вот что сделала с ним африканская лихорадка. Пять недель в гамаке, на пороге смерти, с ярко-желтой кожей, сведенным судорогой животом и помутившимся рассудком. Он так и не оправился полностью и был уже не тем человеком, что вышел из Лондона.

— Ключи от крюйт-камеры, пожалуйста, сэр, — сказал я. — Нам нужно поднять порох для орудий.

— Ах! — только и смог вымолвить он и откусил изрядный кусок от своей шляпы.

— Ключи у вас в столе, капитан, — сказал я, — в вашей каюте. Мне лучше принести их, не так ли, сэр?

Он посмотрел на меня с мучительным беспокойством. В глазах его стояли слезы, и он что-то бормотал, жуя свой кусок войлока. С этого момента я фактически принял командование и больше не обращался к нему за приказами.

— Так точно, сэр! — громко ответил я и коснулся шляпы, чтобы это видела команда.

Затем я метнулся вниз, в его каюту. Стол был заперт. Об этом я не подумал, а перспектива возвращаться к нему за еще одним ключом была невыносима. Но на кормовой переборке в стойке висели абордажные сабли, так что я схватил одну и поддел крышку стола. Полированное красное дерево легко поддалось, и через секунду я уже рылся в его бумагах. Помню, там было неоконченное письмо, в котором он обращался к жене «мой поросеночек».

Наконец ключи были у меня, и я открыл оружейный шкаф рядом со стойкой для сабель. Там лежало по дюжине пистолетов и мушкетов с кремнями в замках и готовыми картузами в ящиках. Это был потрепанный старый хлам, который Хорас по дешевке купил у капитана ост-индца. Я быстро зарядил пару пистолетов и сунул их за пояс вместе с саблей. Затем я набил карман картузами и побежал к крюйт-камере.

Это была настоящая крюйт-камера, как на военном корабле, расположенная ниже ватерлинии и освещаемая через маленькое оконце с двойным стеклом, выходившее из соседней фонарной. Она была вся уставлена стеллажами для корабельного пороха: бочонки на уровне палубы, а выше — готовые фланелевые картузы для орудий. Единственный путь внутрь лежал через короткий узкий коридор с дверьми на обоих концах. В безумной спешке я ворвался внутрь и оказался в кромешной тьме. Проклятье! В фонарной не горел свет. Я торопливо нащупал ближайшую полку. Когда мои руки скользнули по ряду пухлых фланелевых цилиндров, я ощутил под пальцами рассыпанный порох.

«Что это?» — подумал я и отдернул руку, поняв, что это порох.

Страх, словно ледяная вода, ударил в ноги и разлился по животу. Господи, что за идиот! Это была самая опасная часть всего корабля. Одна искра здесь — и от нас останутся одни щепки. Здесь следовало соблюдать строжайшие правила. Никакого открытого огня, это очевидно, но более того — ничего, что могло бы высечь искру, а значит, никаких железных инструментов. На королевских кораблях канонир и его помощники даже носили в крюйт-камере войлочные тапочки, чтобы гвозди в их башмаках не наделали беды. На борту «Беднал Грин» мы обходились босыми ногами — или должны были обходиться. А я ввалился сюда в башмаках, с саблей и парой заряженных пистолетов! Что, если один из этих пистолетов выскользнет из-за пояса и выстрелит при ударе о палубу? Это было вполне возможно, поскольку предохранительные взводы на этих старых «пугачах» были изношены, и надежности в них не было никакой.

Я заставил себя замереть и вцепился в полку, чтобы устоять на ногах при качке. Несколько минут ушло на то, чтобы взять себя в руки, поскольку я понял, что такое поведение никуда не годится. Если бы я повел себя так на глазах у людей, они бы запаниковали, и мы бы причинили себе больше вреда, чем могли бы янки.

Я ведь видел, как надо себя вести, наблюдая за офицерами Королевского флота. Я видел, как они вышагивают во время боя, заложив руки за спину, с этим своим особым, напускным безразличием к опасности. Я знал, что мне придется им подражать. Господи! Смогу ли я? Я весь взмок от страха, а сердце радостно колотилось в груди. К тому времени я уже был опытным моряком, и это помогало. Я видел и скалы, и штормы, и пожары в море, но вести команду корабля в бой против сильного врага — это совсем другое.

Беда была в том, что все держалось на мне. Единственный раз, когда я ходил в бой, это было на борту фрегата Его Величества «Фиандра», под командованием элитных офицеров и с командой, обученной до совершенства. Все, что от меня требовалось, — это выполнять приказы, которые отдавали эти знатоки. Теперь же, для сравнения, у меня был капитан, который ел свою шляпу, и команда, слишком малочисленная, чтобы как следует обслуживать орудия, и, что хуже всего, — станут ли они сражаться?

Это были суровые мужики, но гнались за нами не лягушатники и не макаронники, которые были их естественными врагами. И не африканские дикари, с которыми приходилось драться из-за жутких рассказов о том, что черномазые сделают, если до тебя доберутся. Напротив, большинство команды «Беднал Грин», если на то пошло, с равной охотой служили бы и на корабле янки, и на британском. Так что я собирался просить их пойти на смерть или увечье за свое жалованье и те малые доли в грузе, что были у некоторых из них.