Флетчер и Славное первое июня - Дрейк Джон - Страница 31

— Что значит «уедешь»? — спросил я.

— Ты ведь собираешься на тот корабль с мисс-тером Купером, да? — спросила она. — На тот большой корабль, которым он так чертовски гордится, там, на верфи Хартов.

— Кто тебе это сказал? — спросил я, ибо я-то уж точно не говорил.

— Ха! — фыркнула она. — Нет ничего в этом доме, чего бы я не знала. Мисс-тер Купер, он говорил с теми морскими капитанами, что заходили в дом. Он хвастался, что заставит тебя работать на его пушках.

— Чтоб мне провалиться! — сказал я. — Ах ты, маленький червяк! Когда это было, Люсинда, ведь я сам только сегодня решился?

— Это ты так думаешь, милый, — сказала она. — Мисс-тер Купер, он сказал тем капитанам десять дней назад, что он тебя на тот корабль заманит, потому что ты человек, который любит свои деньги.

«Будь я проклят!» — подумал я. Купер был хитрее, чем я предполагал. Вот только он, видимо, думал, что подцепил на крючок лейтенанта Королевского флота. Впрочем, как я скоро обнаружил, Люсинда думала так же.

— Почему ты мне это рассказываешь? — спросил я.

— Сначала ты мне скажи, что ты здесь делаешь? — сказала она.

Я не знал, как на это ответить, ибо не знал, сколько из моих маленьких секретов она уже могла знать.

— Милый, — сказала она, — ты ведь англичанин? И лейтенант?

— Да, — ответил я не задумываясь, ибо я так долго играл эту роль, что ложь стала для меня естественной. Ну, я же был англичанином, так ведь?

— Так что же ты делаешь на американском корабле, а? Что твои собственные люди об этом подумают?

Это озадачило меня еще больше, и я промолчал, позволив ей говорить, чтобы посмотреть, к чему это может привести.

— Разве ты не знаешь, что этот корабль собирается делать? Разве ты не знаешь, куда он идет?

— Он отправляется в плавание, — сказал я, — чтобы натренировать команду и проявить себя.

— Это то, что они тебе сказали, милый! — ответила она. — Послушай, парень, когда те капитаны были в библиотеке с мисс-тером Купером, и я принесла еду, они так и продолжали болтать при мне. Мисс-тер Купер, он сказал, — и тут она изобразила голосом Купера чертовски смешную пародию, — он сказал: «Ведите себя, как при мне, джентльмены, моя девочка Люсинда мне абсолютно верна», — его девочка Люсинда, как же! У него и смелости не хватит, чтобы попробовать!

— Неужели? — спросил я.

— Нет, не хватит, — ответила она.

— Так что же они сказали? — спросил я, заинтригованный.

— Ты знаешь про тот большой французский флот в Виргинии, что грузит все это зерно?

— Да, — ответил я.

— Ну так вот, — сказала она, — эти французы, они боятся, что вы, англичане, пошлете свои корабли, чтобы остановить зерновозы. Потому что если вы это сделаете, то эти французы, они ведь с голоду помрут.

— И что? — спросил я.

— И то, — сказала она, — что эти французы собираются послать в море большой-большой флот военных кораблей, чтобы встретить зерновозы и уберечь их от вас, англичан. А американцы собираются послать корабль мисс-тера Купера с зерновозами, чтобы встретить французский флот. Им даже сказали, где место встречи. Один из тех капитанов, он показал мисс-теру Куперу это место на карте и попытался прикрыть его руками, когда я подошла с едой.

— Но зачем им посылать корабль Купера с этим французским зерновым конвоем? — спросил я. — У лягушатников и так уже есть пара 74-пушечных и несколько фрегатов. Зачем им еще «Декларейшн»?

— Это покажет тем французам, какие американцы хорошие, хорошие друзья, чтобы те французы вернулись в следующем году и купили еще зерна. Так сказал тот капитан, который и сообщил мисс-теру Куперу место встречи.

«Ну и ну, — подумал я, — вот тебе и американцы, „противоположно настроенные“ против лягушатников!»

Я задумался, какова же на самом деле позиция дядюшки Иезекии во всем этом, со всеми его щедрыми предложениями и тостом за британских гренадеров. Вероятно, хитрый старый хрыч играл на обе стороны в политике янки. Но тут мне в голову пришла более важная мысль.

— Почему ты мне это рассказываешь? — спросил я Люсинду.

— Потому что ты английский лейтенант, не так ли? Так что же ты делаешь на американском корабле, который, скорее всего, пойдет сражаться против английского флота?

На этот раз у меня не было хорошего ответа. Ибо я думал, что мы обсуждаем верность, и не хотел говорить, что делаю это за деньги.

— Либо ты какой-то странный англичанин… — сказала Люсинда, — либо ты кто-то другой…

— Что? — переспросил я, понимая, что она свернула на совершенно другую тропу.

— Ты шпион, не так ли? — прошептала она, и я почувствовал, как в ней нарастает возбуждение. — Ты собираешься выкрасть это место встречи и сказать своему флоту, где найти эти зерновозы!

Я видел, как блестят ее глаза: круглые и полные изумления. Она дышала чаще, и рядом со мной она была мягкой и дрожащей.

«Ого!» — подумал я и, снова следуя максиме Веллингтона, заключил ее в объятия, так что ее гладкое, теплое тело прижалось к моему.

— Вы меня раскрыли, мэм, — сказал я глубоким, печальным голосом. — Я в вашей власти, и моя жизнь в ваших руках. Одно ваше слово — и моя обнаженная грудь окажется перед мушкетами расстрельной команды.

(Чертовски здорово, а? Импровизация, к тому же. И, клянусь святым Георгием, как же это сработало!)

— Любовь моя, любовь моя, — простонала Люсинда, — мой дорогой! — и осыпала меня такими горячими и страстными поцелуями, каких я еще не знал, даже от нее. А потом она отплатила мне за те случаи, когда я насиловал ее, сделав то же самое со мной — по полной программе. Но, в отличие от Люсинды, я никогда не жаловался.

*

Две недели спустя я стоял рядом с капитаном Купером на квартердеке национального корабля Соединенных Штатов «Декларейшн оф Индепенденс», когда он проходил мимо Северной батареи и Лонг-Уорф, салютуя Форт-Хиллу пятнадцатью залпами. Для жителей города это был объявленный праздник, и десятки тысяч из них выстроились вдоль восточных причалов и пирсов, чтобы увидеть, как единственный военный корабль их страны гордо выходит в море. Нас окружала стая мелких суденышек, толпы кричали, играли оркестры, развевались знамена, а дамы падали в обморок.

Я повидал немало подобных зрелищ, и они заразительны. Нога сама отбивает такт под музыку, и ты подпеваешь, если знаешь слова. Это неудивительно, когда поют британскую песню, но странно, как даже музыка иностранцев производит тот же эффект. Должен признаться, я в свое время даже приветствовал французов, когда они играли «Марсельезу». Но это лучший марш из когда-либо написанных, и он слишком хорош для проклятых лягушатников.

Странно было и снова оказаться на корабле. Большая часть меня считала это ужасной скукой и отвлечением от истинного пути моей жизни. Но частичка меня (та частичка, которую я бы вырезал у ближайшего хирурга, если бы только знал, где она находится) радовалась соленым брызгам, крикам чаек и работе большого корабля под давлением ветра в его парусах. Мощь его была видна в натянутых снастях и гнущихся стеньгах.

Он вышел в море на отливе при хорошем западном ветре, под командованием лучшего лоцмана города. Ибо морской канал из Бостона в те дни был извилистым и мелким, петляя между десятками островов и отмелей. Приходилось красться под зарифленными марселями, с лотом, работающим на фор-русленях. Когда мы проходили между островом Говернорс и мысом Дорчестер, под килем было меньше трех саженей. Но лоцман знал свое дело и благополучно вывел нас через пролив Нарроуз к северу от Нантакет-роуд и так на главный фарватер, где командование принял Купер.

Тут матросы принялись кричать «ура» всему подряд. Они кричали «ура» лоцману, они кричали «ура» Звездно-полосатому флагу, они кричали «ура» Куперу и, насколько я помню, даже теще корабельного поросенка. Ибо парень Купер сумел создать на своем корабле счастливую команду.

Из четырехсот пятидесяти моряков и тридцати юнг на борту не было ни одного, кто бы не пошел на службу добровольцем (если не считать меня, конечно). Даже две роты морских пехотинцев и их офицеры были полны рвения. А что до Купера и его морских офицеров (трех лейтенантов и мастера), то они были как мальчишки на каникулах. Одному богу известно, как этот человек вообще поддерживал дисциплину среди своих людей. Все было совершенно иначе, чем в Королевском флоте с его насильно завербованными матросами и постоянным страхом мятежа.