Флетчер и Славное первое июня - Дрейк Джон - Страница 17

Я оторвался от чтения и взглянул на Купера. Мне стало интересно, не он ли источник этой чепухи. Может, даже сам ее и написал? Меня, откровенно говоря, от этого тошнило. И так скверно, когда тебя грабят. Но когда грабитель вдобавок хочет притвориться героем, это уже слишком. Семена моей великой нелюбви к Дэниелу Куперу были посеяны в тот день, хотя, не будь я в таком упадке духа, я бы, вероятно, пожалел его, видя, как человек упивается лживой лестью. А впереди было еще больше.

— Вот, сэр! — сказал он. — Смотрите, как о моих подвигах сообщают на весь Вашингтон.

Я снова взглянул на вырезку. Это был «Глобус», вашингтонская газета. Я этого не заметил.

— Каждый член Конгресса это видел, — сказал Купер, поворачиваясь к полковнику Дерби, коменданту тюрьмы, и паре штатских, вошедших с ними. Это были братья по фамилии Харт. — Только подумайте, что это будет значить для Флота и для Бостона! — воскликнул Купер, и все трое так весело заулыбались, что я сначала подумал, что это шайка подхалимов, лебезящих перед ним. Но это было не так.

— Теперь мы получим наш фрегат! — сказал один из Хартов.

— И нашу военно-морскую верфь! — добавил другой.

Что-то происходило, и я не мог догадаться, что именно, но видел, что сейчас не время набрасываться на Купера за проклятую ложь в этой проклятой газете. Так что я промолчал и стал ждать, пока Купер доберется до меня. Должна же была быть какая-то причина его прихода, кроме как похвастаться газетными вырезками.

— Но, лейтенант Флетчер, — сказал он, — вы, должно быть, гадаете, что привело меня сюда?

— Эта мысль меня посещала, — ответил я, и все рассмеялись, как ненормальные, и захлопали меня по спине.

Дело принимало хороший оборот. Я был прав, что промолчал.

— Сэр, — сказал полковник Дерби, краснолицый старый хрыч в напудренном парике и служебном мундире, — коммандер Купер за вас поручился. Он настаивает, что на слово британского морского офицера можно положиться, и он пришел, чтобы забрать вас в более удобные апартаменты.

И он действительно пришел, клянусь святым Георгием! Дерби взял дело в свои руки, заставил меня поднять правую руку и поклясться Всемогущим не пытаться бежать. А поскольку он был профессиональным военным и ветераном Революции, мы соблюли и все прочие формальности. Мне пришлось поклясться «…не причинять вреда Народам и Собственности сих Соединенных Штатов, и не предпринимать каких-либо действий, которые могли бы подорвать их конституцию… и т.д., и т.п.». Все это было безобидным развлечением, насколько я понимал, и не задержало бы меня и на пять секунд, если бы я увидел хороший шанс для побега. Единственная проблема была — куда бежать? Я не собирался углубляться в бескрайние американские просторы с их кровожадными, скальпирующими дикарями, и я не мог вернуться домой в Англию без корабля и команды.

Но это могло подождать удобного случая. Первым делом нужно было выбраться из-за решетки. Как только мы закончили с формальностями полковника Дерби, мы вышли на Куин-стрит, где Купера ждала карета, и я начал понимать, что он нечто большее, чем просто безработный морской офицер. Карета была новеньким ландо немецкой постройки, запряженным великолепной упряжкой подобранных в масть серых лошадей. И на козлах у него сидели щеголеватые ливрейные слуги, оба черные, как мой сапог. Короче говоря, я учуял подлинный запах денег.

Купер с поклоном пригласил меня сесть, а за мной в карету забрались он и братья Харт. Полковник Дерби приподнял шляпу, два часовых у двери взяли на караул, и карета тронулась.

Во время короткой поездки к дому Купера бравый коммандер без умолку болтал с Хартами, а я делал вид, что осматриваю Бостон, внимательно прислушиваясь к разговору. На самом деле все сводилось к одному. Все дело было в Бостоне и его политике.

Начать с того, что это был не какой-то пограничный городок с дощатыми лачугами и волосатыми дикарями, палящими друг в друга на улице. Бостон в 1794 году был настоящим, кипучим городом с населением почти 20 000 человек. При подходе с моря горизонт представлял собой плотную массу крыш, ощетинившихся церковными шпилями и общественными зданиями. Здесь были библиотеки, бани, кофейни, страховые конторы, театры, склады, часовые башни, скобяные лавки и модные дамы, пьющие чай в своих салонах.

Город простирался на две мили в длину и на милю с четвертью в ширину и был построен на приземистом полуострове, по форме напоминавшем миниатюрный Североамериканский континент и соединенном с материковой частью Массачусетса узким перешейком на южном конце. На северном конце Бостон смотрел через четвертьмильное устье реки Чарльз на Чарльзтаунский полуостров и Банкер-хилл. Таким образом, Бостон был окружен водой, а восточная (морская) сторона представляла собой скопление причалов и верфей.

И вот вам два главных фактора бостонской политики. Номер один: Бостон зависел от мореходства. Номер два: Бостон не питал любви к британцам, как вы могли догадаться по названию «Банкер-хилл».

Ибо на Банкер-хилле девятнадцатью годами ранее, в 1775 году, во время Войны за независимость, произошла славная битва. Две тысячи шестьсот «красных мундиров» в идеальном строю, под звуки флейты и барабана, шли вверх по склону, прямо на сосредоточенный огонь американской пехоты, окопавшейся за укреплениями. Наши понесли тяжелые потери, но после двух или трех ужасных отступлений прорвались и угостили янки штыками. Это было самое кровопролитное сражение за всю Революцию, и ни одна из сторон его не забыла. Вот такие истории юный бостонец вроде Купера впитывал с молоком матери.

Возможно, вследствие этого Купер и его друзья, принадлежавшие к республиканской фракции, поддерживали французов и выступали против британцев в нашей нынешней войне. Они также поддерживали восстановление Военно-морских сил Соединенных Штатов, санкционированное Конгрессом в марте, — прекрасное дело для Купера и семьи Харт, ибо единственный на тот момент корабль ВМС США оснащался на верфи Хартов, а Купер дергал за все ниточки, чтобы получить над ним командование. Более того, президент Вашингтон одобрил постройку серии больших, раздутых фрегатов, и Харты питали большие надежды на получение контракта на один из них, сорокапушечный корабль под названием «Конститьюшн». Это было мое первое знакомство с бостонской политикой — да и с политикой янки в целом, — блюдом, к которому я не питал ни малейшего вкуса, но которым меня пичкали до тошноты.

Купер был в этом по уши, благодаря своему отцу, который сколотил состояние на судоходстве, избрался в Конгресс и уехал на юг, в Вашингтон, где была власть. Купер управлял бостонскими делами, играл в офицера и жил в элегантном семейном доме в Полумесяце Тонтины, на южной стороне Франклин-стрит. Именно у этого дома и остановилось ландо восемнадцатого марта. Одного взгляда на него хватило, чтобы понять: у Куперов водятся деньги. Это был изящный, изогнутый ряд домов, оштукатуренных в белый цвет, подобно лучшим образцам Бата или Лондона. Правда, северная сторона улицы представляла собой болото, наполовину осушенное, с ведущимися кое-как работами.

Мы выбрались из кареты, со всех сторон лебезили слуги, все как один черные. Двери распахнулись, и мы вошли внутрь, Купер и Харты тараторили без умолку. Но я едва успел заметить элегантность всего в холле, как почувствовал, что ноги меня не держат.

Я уже перенес худшее и шел на поправку, но после трех дней, проведенных в основном в постели, силы мои иссякли. Потолок поплыл перед глазами, и все голоса стали затихать. Но я не совсем отключился, и Купер с приятелями подхватили меня. Тут же появился кто-то еще, взявший на себя командование и отдававший приказы с акцентом глубинного Юга. Купер отступил, слуги взяли меня под руки, и меня живо препроводили в прелестную комнатку, приготовленную для меня в задней части дома, чтобы им не пришлось тащить мой мертвый груз наверх. Кто-то проявил смекалку.

В комнате было тепло и уютно, пылал камин, а большая кровать была застелена и проветрена. Меня завели внутрь, стащили с меня одежду (которую не меняли неделями, и пахла она не слишком приятно), усадили на стул голышом, чтобы смыть грязь, и вытерли полотенцем, а затем уложили в постель в свежей ночной рубашке, пахнущей лавандой. Я был слишком слаб, чтобы что-то делать самому, и весь процесс был сонным и приятным. Во-первых, слуги были чертовски расторопны и делали свое дело как знатоки, а во-вторых, та, что распоряжалась и делала большую часть работы, была необыкновенно прекрасной женщиной.