Харчевня "Три таракана" история выживания на гномьем торжище (СИ) - Арниева Юлия - Страница 2

И вдруг «скульптура» ожила.

Латунные ножки заскрежетали по дереву. Паук дернулся, его хрустальная линза-глаз тускло вспыхнула, и он уверенно, с деловитым жужжанием, пополз к тазу с грязной посудой. Две его передние конечности опустились в мыльную воду и с методичным скрипом принялись оттирать жирную тарелку.

Это было последней каплей. Сюрреалистичный мир, гномы и теперь оживший паук-посудомойка. Мои нервы не выдержали. Из горла вырвался дикий, полный ужаса крик.

Я замерла, не в силах оторвать взгляд от работающего паука, и в голове осталась только одна, кристально ясная мысль.

Я сошла с ума.

Паук-посудомойка «Полоскун»

Глава 2

Крик застыл у меня в горле, превратившись в хриплый шепот. Я не могла отвести взгляд от механического паука, который методично, с тихим жужжанием, продолжал оттирать жирную тарелку. Его латунные ножки скрежетали по керамике, а хрустальная линза-глаз тускло вспыхивала в такт движениям.

Это происходило на самом деле. Железный паук мыл посуду, словно самая обычная вещь на свете. Я зажмурилась изо всех сил, досчитала до десяти и снова открыла глаза. Паук все так же работал, перекладывая чистую тарелку в сторону и беря следующую.

Дыхание постепенно выравнивалось. Сердце все еще колотилось, но уже не с такой бешеной частотой. Я медленно поднялась и отступила от стола, не сводя глаз с таза, и оперлась спиной о холодную каменную стену. Прохлада немного успокоила.

«Соберись, — твердила я себе. — Ты просто ударилась головой. У тебя сотрясение. Все эти гномы, механические пауки — это бред. Скоро пройдет». Но даже произнося эти слова про себя, я чувствовала их фальшь. Боль в голове была слишком реальной, запахи слишком яркими, а мир вокруг слишком детальным для галлюцинации.

Руки дрожали. Я сцепила их в замок, чтобы унять дрожь, и попыталась думать логично. Что я помню? Как попала сюда? Последнее воспоминание… что это было? Я напрягла память, но в голове была только пустота, заполненная тупой болью. Ничего. Ни имени, ни дома, ни того, что было до пробуждения в этом странном месте.

Внезапно раздался резкий, требовательный стук в дверь. Громко, настойчиво, так, что, казалось, задрожали стены.

Я испуганно вздрогнула. Механический паук в тазу замер и медленно, без единого всплеска, погрузился глубже в мыльную воду. И только его хрустальная линза-глаз продолжала тускло поблескивать на поверхности.

Стук повторился, на этот раз еще более нетерпеливо. Кто-то настойчиво требовал внимания.

Кровь отлила от лица. Что делать? Притвориться, что меня нет? Но те двое… гномы… видели меня. Они знают, что я здесь. А значит, и другие знают.

«Спокойно, — сказала я себе, сжав кулаки. — Ты справишься. Кто бы там ни был, ты просто скажешь, что плохо себя чувствуешь, и они уйдут».

Но ноги подгибались. Каждый шаг давался с трудом, словно я шла по болоту. А мир качался, как палуба корабля в шторм.

Пересекая кухню, я бросила еще один взгляд на таз. Паук лежал неподвижно. «Может, он и правда никогда не оживал?» — мелькнула надежда. Но что-то подсказывало мне, что он просто ждет.

Я прошла через разгромленный зал, где все еще пахло кислым пивом, и подошла к массивной дубовой двери. Сердце колотилось где-то в горле. Рука дрожала, когда я потянула тяжелый железный засов.

Дверь приоткрылась со скрипом, и на пороге я увидела троих. Они были похожи на тех двоих, что ушли раньше, но в то же время разительно отличались. Ростом они были мне по так же по пояс, коренастые и широкоплечие, но их лица были гладкими, почти детскими. А бороды… бороды были совсем другими. Не густыми, окладистыми водопадами, а скорее жидкими, пушистыми метелками, которые едва прикрывали подбородки. Подростки. Это были подростки-гномы.

Один из них, с торчащими в разные стороны русыми волосами, смущенно переминался с ноги на ногу. Увидев меня, он нерешительно шагнул вперед.

— Хозяйка? — неуверенно спросил он, и голос у него был еще не сформировавшийся, с визгливыми нотками. — Нас отцы послали. Сказали, мебель забрать… ту, что поломали. В починку.

Слова доносились до меня словно сквозь толщу воды. Я чувствовала себя актером, забывшим текст на сцене. Что отвечать? Как себя вести? Я понятия не имела, кто я такая и что это за заведение. Хозяйка, они называли меня хозяйкой. Значит, эта таверна… моя?

Неловкая пауза затягивалась. Подростки с недоумением переглядывались, а я все стояла в дверях, не находя слов. Наконец, решив, что молчание лучший выход, я просто отступила в сторону и распахнула дверь пошире, впуская их в зал.

Они неуклюже прошмыгнули мимо, с любопытством оглядывая погром. Их взгляды были полны мальчишеского интереса, а не вины или сожаления, как у их отцов. Для них это было скорее приключением, чем наказанием.

— Ого, как тут все разломали! — восхищенно прошептал один, самый младший, с едва пробивающимся пушком на щеках.

— Тихо, Торин, — одернул его русоволосый. — Работать надо, не болтать.

Переговариваясь на низком, рокочущем языке они принялись за дело. Один начал собирать крупные щепки от расколотого стола, складывая их в аккуратную кучку. Двое других сообща попытались поднять перевернутую скамью с массивными резными ножками.

Я не могла на это смотреть. Весь этот абсурд был мне не по силам. Каждое движение подростков, каждое их слово напоминали о том, что я сошла с ума.

Развернувшись, я поспешно вернулась на кухню, в ее относительную тишину и полумрак. Здесь было спокойнее, безопаснее. Паук по-прежнему не шевелился, притворяясь куском металлолома на дне таза. И я старательно не смотрела в его сторону.

Чтобы отвлечься, мой взгляд скользнул по стенам кухни. Полки, заставленные глиняной утварью. Старый очаг с закопченной трубой. Связки сушеных трав под потолком, я даже узнавала некоторые из них: розмарин, тимьян, что-то похожее на шалфей. И тут я заметила простую деревянную дверь в дальнем углу кухни. Раньше я ее не видела, она была скрыта в тени от нависающей балки.

Любопытство оказалось сильнее страха. Повинуясь внезапному порыву, я подошла к двери и осторожно толкнула ее. Она легко поддалась, открывая взору узкую, крутую лестницу, ведущую наверх, в темноту.

Всего на секунду задумавшись, я шагнула в проем и начала подниматься. Ступеньки скрипели под ногами. Здесь пахло иначе, не едой и сыростью, а сухим деревом, пылью и чем-то еще, неуловимо знакомым… машинным маслом?

Лестница вывела меня в небольшой коридор. Здесь было светлее благодаря окошку под потолком, через которое пробивались тусклые лучи. На втором этаже располагалась жилая часть дома — это было очевидно. Три двери, ведущие в разные комнаты.

Я толкнула первую дверь и оказалась в спальне. Комната была аскетичной, но не бедной. Большая, грубо сколоченная кровать, застеленная простым серым одеялом из плотной шерсти. Подушка была взбитой, кто-то здесь спал совсем недавно. У стены стоял платяной шкаф из темного дерева, рядом простой стул. На нем лежала мужская одежда: грубая льняная рубаха, кожаный жилет, штаны из плотной ткани. Все чистое, но поношенное.

Следующая дверь вела в ванную и здесь я замерла от удивления. Это помещение разительно отличалось от всего, что я видела до сих пор. Стены были выложены тем же серым камнем, что и во всем доме, но здесь их отполировали до зеркального блеска, и они ловили и отражали тусклый свет из небольшого окошка под потолком.

В центре комнаты стояла ванна. Не деревянная кадка, как можно было ожидать в этом странном месте, а настоящая, глубокая ванна, сделанная из тускло поблескивающей меди, с высокими, изящно изогнутыми краями. Рядом с ней на стене располагалась раковина из того же металла, а над ней — причудливый латунный кран со сложной системой вентилей.

Я подошла ближе и повернула один из вентилей. С тихим шипением из крана полилась вода. Чистая, холодная вода со слабым металлическим привкусом. Я подставила руки, ощущая ее прохладу на коже.