Величие империи (СИ) - Старый Денис - Страница 13

Сидя за богатым столом, мы обсуждали с Волынским его будущее.

— Я понимаю, Артемий Петрович, что вам после того, как вы были министром, пойти в моё подчинение кажется ступенькой вниз. Я даже не буду указывать: по сравнению с тем, что вы ещё час назад были заключённым, ожидающим смертной казни, то сама возможность продолжать жизнь — сие величайший подарок… — говорил я. — Между тем, я считаю вас лучшим чиновником Российской империи, если бы вы только не воровали. Но и на этот счет у меня будет к вам предложение.

— Вот как? — с набитым ртом удивлялся Волынский, прожевал, продолжил: — А я был уверен, что вы словно бы честный человек.

— Я тот, кому результат работы важнее всего. Так что предложение будет достаточно простое и побуждающее вас работать еще больше. Пять долей от того, что может зарабатывать Новороссия… Я позже объясню, что это за новые губернии… Так что будут губернии зарабатывать — пять долей от прибыли, как управляющему — ваши.

Я говорил, Волынский слушал. Но он всё больше был с набитым ртом. Увели Ушакова, потерянного, хватающегося за сердце, в ту камеру, в которой находился некогда я. Может еще и преставится негодяй, и облегчит мою душу, не надо будет выдумывать, куда его деть, если не казнить.

Мы же остались в тех апартаментах, где не был «заключён», а, скорее, отдыхал Андрей Иванович Ушаков. Волынский, поправ все нормы приличия и этикета, набивал живот.

— Артемий Петрович, остановитесь, иначе вам просто будет плохо, — сказал я, глядя на то, как он, не разжёвывая пищу, запихивал её в себя.

— Да, вы правы. А что насчёт того, что я в подчинении вашем буду… У кого остаются признательные бумаги в отношении следствия? — проявил прозорливость Волынский.

Он всё правильно расценил. Перестраховаться мне следовало. И в любой момент я мог бы дать ход тем признаниям, что были подписаны Волынским. А это не только его потянет, это и немалое количество людей, которых оговорил Артемий Петрович, ну или которые, действительно, замышляли дворцовый переворот.

— Согласен я с вашими условиями. Ну и вы, как человек благородный и чести, если будет такая возможность мне продвинуться дальше, чинить препятствия не станете, — сказал Волынский.

— Я даже уверен, что после удачной вашей работы по обустройству новых русских территорий, вас заметят и вновь поставят министром, или же станете генерал-губернатором Новороссии уже и без моего участия. Я не стану тому чинить препятствие. Может вы мне не поверите, но я перед Богом могу поклясться, что России только процветания желаю и для того живу, — сказал я и перекрестился.

— Так и я зла не желаю Отечеству своему. И воровать… Я некоторое свое поведение пересмотрел на дыбе. Не правда ли, она потворствует размышлениям? — сказал Волынский и усмехнулся.

Я согласился с таким философским отношением к пыткам.

Похоже, я нашёл того человека, которого поставлю управлять Новороссией во время моего отсутствия. Но это случится лишь после того, как решится вопрос со Швецией.

Ещё у меня есть гештальт, закрыть который просто необходимо. Где-то в Хиве находится девушка, которую во имя памяти моего брата я обязан освободить, и которой обязан дать будущее.

— Ваш прежний дом уже ваш вновь. Не знаю, что там осталось, но получить небольшую сумму на обустройство вы сможете у меня. И у вас будет некоторое время, прежде чем я решу вопрос с войной со Швецией, почитать и осмыслить тот проект развития Новороссии, что я уже составил. Жду ваших правок, предложений, — сказал я.

Собрав наиболее важные бумагиУшакова, я отправился посмотреть, как там поживает в новых условиях бывший глава Тайной канцелярии розыскных дел. Плохо поживает. Начал осознавать, что все лучшее в его жизни уже случилось. В дальнейшем — только боль, лишения и переосмысление ошибок. А вот прощения не будет!

Юлиана встречала меня с холодной решительностью. Было видно, как она напрягалась, чтобы только не показать своей слабости, не расплакаться.

— Все будет хорошо. Меня не убьют, — заверял я свою жену.

— Я боюсь тебя потерять, но я принимаю тебя и люблю таким, какой ты есть… Самый лучший, — сказала Юля и все же не смогла сдержать слез.

— Ну же, глупышка, — обнял я жену. — Все будет хорошо!

Мы стояли, обнявшись в столовой, которую только утром, наконец, освободили мои офицеры. Аксинья суетилась и заставляла стол множеством еды.

Девушка была заплаканной. Что-то у них не ладится со Степаном. Но в эти дела не вникаю, у меня и своих проблем с лихвой. Даже с кем-нибудь и поделился бы.

Проголодался я изрядно, так что мог порадовать поваров тем, что уделил внимание многим из приготовленных ими блюд. Не всем, конечно, ибо, если я даже откушу от каждого пирога, куска мяса, окуну вилку в каждый салат, то наемся так, что завтра утром я никуда уже не поеду. Какая там война со Швецией, если я переем и целую ночь не буду слезать с горшка.

Уже скоро мы были с Юлей наедине на нашем семейном ложе. Я не могу сказать, что эта ночь была бурной, но с уверенностью утверждаю — эта ночь была ночью любви. Ведь любовь — это не только телесная близость. Любовь — это еще и лежать молча друг на против друга, смотреть в душу через глубокие глаза жены. Это еще и уснуть, искренне и нежно прижимаясь друг к другу.

А поутру Юлиана вновь пыталась быть сильной, но вновь гормоны победили, и она еще долго не могла отпустить мою руку, не позволяя мне сесть в седло и отправиться в Шлиссельбург. Именно там был пункт сбора всех тех войск, что удалось собрать.

Я сильно рисковал, когда будто бы забыл про участи в перевороте некоторых гвардейских офицеров. Сейчас все направлялись на войну, практически оголяя Петербург. Если начинать следствие, выявлять благонадежных, мы потратим время. Ну и в столице, во всей России уже ситуация стабилизировалась. Так что и те, кто еще недавно был против, им уже ничего не остается, как быть «за».

Ну а то, что столицу некому прикрыть… Проблема, благо, что адмирал Головин вывел все имеющиеся корабли из Петербурга и Кронштадта в море. Некоторых матросов вооружили и отправили на берег. С них еще те сухопутные вояки. Но хоть что-то.

И вот я мчался в Шлиссельбург. Встречал по дороге многие кареты, телеги, конные отряды.

— Почему вы задерживаетесь, подполковник Подобайлов? — строго спросил я у Ивана Тарасовича, когда он нагнал меня на второй день пути.

Подобайлов даже сперва стыдливо опустил глаза, но спохватился, выпрямился и гордо посмотрел мне прямо в глаза.

Я прекрасно понял, что именно мне сейчас своим поведением мне сообщил подполковник. Прошлую ночь и весьма возможно, что и утро, он провел в постели с Елизаветой Петровной.

— Поверьте, Иван Тарасович, я очень рад за вас. Если говорить о Елизавете Петровне, как о женщине, то она достойна любви и верного спутника. Если вы таковым станете, то это пойдет на пользу не только вам, но и нашему Отечеству. Но вы не забываете, кто именно подвел вас к престолоблюстительнице Российской империи, — сказал я и предельно жестко посмотрел в глаза своему товарищу. — И даже это не оправдывает ваше опоздание.

— Виноват, ваше превосходительство. И я умею помнить добро. Но попросил бы вас, господин генерал-лейтенант, все же в меньшей степени обсуждать пикантные подробности моей жизни, — не менее жестко отвечал мне Подобайлов.

— Пикантные подробности меня не интересуют, но все то, что может касаться благополучия нашего Отечества, очень даже, — сказал я.

Я понимал, что эти мои слова звучат в какой-то мере даже грубо. Не в коим разе я не хотел дожидаться пока Подобайлов вызовет меня на дуэль. Все-таки задевается честь дамы. Да еще какой! Так что я поспешил сбавить тон, улыбнулся и сказал:

— Иван, я правда рад. И не собираюсь вмешиваться в ваши отношения. Но и ты должен понимать, что все то, за что мы боролись, все это нужно сохранить. Защищай Елизавету и не подпускай проходимцев и интриганов, — сказал я, протягивая руку Подобайлову.

Он несколько смутился, но руку пожал.