Хозяйка старой пасеки 3 (СИ) - Шнейдер Наталья "Емелюшка" - Страница 4

Я чуть не брякнула про электролиз воды на водород и кислород, но вовремя прикусила язык. Действительно пора убираться отсюда, и без того наговорила.

Я подхватила Вареньку под локоть и потащила прочь.

Но что вообще происходит? У меня фантазия разыгралась или исправник перестал изображать статую командора и начал… со мной заигрывать?

Граната на него так повлияла?

Или тот поцелуй не был… случайностью?

Господи, какой бред у меня в голове! Я же не Варенька, чтобы верить в случайный поцелуй. Как и во внезапно вспыхнувшую страсть.

Но поди пойми этого человека. То целует так, что коленки подгибаются, то делает лицо кирпичом. То взвивается из-за «разврата» на ровном месте. То вот…

По запястьям пробежали мурашки там, где их погладили пальцы Стрельцова. Удивительно нежно. Как будто не я только что на него наорала.

— Катенька умрет от зависти! — пробился в мою и без того кипящую голову щебет Вареньки. — В столице никогда не случится ничего подобного!

— И слава богу, — буркнула я.

Он поцеловал меня после того, как я на него наорала из-за Заборовского. Сейчас мы сцепились из-за юбок, и я снова не особо выбирала выражения.

— Ты только подумай, какой получится роман! Да за него все журналы передерутся! — Она возвела глаза к небу и торжественно произнесла: — «„Смерть не страшна, когда умираешь за тех, кого любишь“, — подумал он…»

— Твой кузен случайно не мазохист? — вырвалось у меня.

— Что? — оторопела Варенька.

Я застонала, хлопнув себя по лбу. Нашла что спрашивать и, главное, у кого! Но все же не удержалась.

— Ему нравится, когда на него орут?

Варенька рассмеялась.

— Покажи мне хоть одного человека, которому бы это нравилось!

Полкан, который все это время трусил рядом, гавкнул, будто соглашаясь с ней. Обогнал нас, развернувшись, поставил лапы мне на живот, заглядывая в лицо и виляя хвостом. Будь он человеком, я бы сказала, что он хохочет вовсю.

И правильно делает. А мне нужно перестать пытаться влезть в чужую голову и пора заняться своей, а то чушь всякая мерещится.

— Мне нужно сейчас же все это записать, пока все чувства свежи! — не унималась графиня.

Я тряхнула головой, будто это могло убрать из нее посторонние мысли, — но получилось только вытрясти крошки копорки.

— А я думала, нам сейчас же стоит умыться и переодеться. — Я демонстративно приподняла испачканный в присохшей грязи подол.

Варенька сбилась с шага. Оглядела себя.

— Почему никто не придумал магию очищения? Пока я вожусь со всем этим, от вдохновения и следа не останется.

— А еще нужно немедленно послать за Иваном Михайловичем и попросить Анастасию Павловну приехать, как только сможет.

Варенька хлопнула себя по лбу, оставляя грязное пятно.

— О! Мне так стыдно! Я совсем забыла…

Я прибавила шагу. Хватит глупых фантазий, пора вернуться в реальность. А реальность… Грязь в волосах. Запах плесени, въевшийся в одежду. Ноющая от тряски по местным дорогам спина.

Варенька засеменила следом.

— Конечно же, я немедленно напишу им обоим, пока ты распоряжаешься насчет воды и всего остального!

Да. Распорядиться. Позаботиться о пчелиной семье. И кто должен заниматься похоронами? А еще нужно расспросить мальчишек — вдруг кто что-то видел. Исправника они побаиваются, как побаиваются любого начальства, но могут сказать мне. А могут и не сказать…

В пятнадцать можно позволить себе витать в облаках. Но мне не пятнадцать. К счастью.

Хотя… возможно, и к сожалению.

Я распахнула дверь в кухню.

— Стеша! Акулька! Немедленно ведро кипятка и пару ведер холодной воды ко мне в уборную!

Девчонки вытаращились на меня.

— Барышня, что с вами! — не выдержала Акулька.

— Вы будто из могилы восстали, — добавила более простодушная Стеша.

— Жива, здорова, и слава богу, — отрезала я. — Все вопросы к господину исправнику, он расскажет, если сочтет нужным.

Девочки переглянулись — было очевидно, что исправника они расспрашивать не будут. Значит, придется мне узнать у него официальную версию происшедшего и рассказать слугам, пока не пошли сплетни, будто я в самом деле из могилы восстала.

Как некстати, как раз когда стоило бы держаться от него подальше!

— И пошлите мальчишек натаскать и нагреть еще воды. Господину исправнику и управляющему.

— Так это… они скажут, что неча тут командовать, не сама барыня… — начала Стеша.

Акулька поддакнула ей.

Так…

— Где они сейчас? В людской?

Девочки кивнули.

Что-то я явно упустила. Девчонки крутятся весь день как заведенные, еще и коровы сегодня добавились. А мальчишки прохлаждаются, потому что традиционной мужской работы — в поле или в мастерской — в доме не так много. Ну вот со старыми колодами разобрались, и то мед сожрали, и не факт, что мне их потом лечить не придется. Конечно, их наняли «на побегушки», но они тоже быстро приспособились. Легконогий и шустрый Кузька мотается туда-сюда, а остальные? Баклуши бьют?

— Передайте им, что я так велела, — сказала я.

Акулька шагнула в коридор, я — за ней, радуясь, что у легких туфелек нет каблуков. Девочка обернулась, я прижала палец к губам. Она кивнула.

— Барыня велела воды натаскать, нагреть и господам в комнаты принести, — сказала она.

В людской вяло зашевелились.

— А почем нам знать, что это барыня велела, а не ты придумала? — протянул Антошка. — Воду таскать — это бабская работа.

— Барыня гневаться будет, — попыталась вразумить их девочка.

— Грозиться-то она грозится, да руки не поднимает, — фыркнул Кузька.

Я отодвинула Акульку и встала в дверях. Полкан протиснулся у моей юбки и зарычал.

Я обернулась к девочке.

— Ступай, милая. Делай, что велено.

Видно было, что девчонка умирала от любопытства, но ослушаться не посмела. Дождавшись, пока шаги стихнут, я по очереди оглядела парней. Глаз не поднял никто.

— Вон из моего дома. Все пятеро. — Я не стала повышать голос, но в наступившей тишине он был отчетливо слышен. — Скажете, что я выставила вас за непослушание. Еще скажете, что завтра… нет, послезавтра вечером я буду судить старосту за то, что посмел мне вредить и весь мир выставил в невыгодном свете как его представитель. Гонцами побудете напоследок, чтобы от вас хоть какой-то толк был. У вас пять минут… — Ах да. — Даю вам время собраться, пока я схожу за деньгами и отсчитаю змеек, сколько причитается каждому.

Даже если мне придется снова самой таскать воду и просить девчонок научить меня доить корову, даже если мне не удастся найти в деревне больше ни одного работника, терпеть такое я не намерена.

— Получите свою плату, и чтобы духа вашего здесь больше не было. Белоручки мне не нужны.

— Да какие же мы белоручки? — взвился Кузька. — Мы просто бабскую… — Он осекся под моим взглядом.

— Полкан, присмотри за ними, — велела я, выходя.

Пес уселся в открытых дверях людской, внимательно глядя на мальчишек.

— Добрехались? — тихо сказал Данилка. — Бабская работа им неладна, теперь никакой не будет. А я из-за вас, дураков, теперь от отца березовой каши получу.

— Сам дурак, — огрызнулся Антошка. — А ежели такой умный, беги, сам воду таскай. Можешь еще юбку надеть.

Раздался звук удара, вскрик.

— Цыц! — прикрикнул самый старший, Митька.

— Проснулся! Раньше надо было командовать! — не унимался Данилка. — А я и правда дурак, что вас послушал.

— Да ладно, барышня добрая, — подал голос Кузька. — Падем в ноги, так и простит.

— Она уже один раз простила, другая бы за вчерашнее всыпала по полной, — прогудел Федька.

— Ага, простила: штраф назначила да на кухню отправила. — Судя по тону, кухня возмутила Антошку куда больше штрафа.

— Цыц! — повторил Митька. — Не буду я за вас, бестолочей, просить. Сами языком мололи, сами и отвечайте…

Дослушивать я не стала, пошла в кабинет за деньгами. Внутри что-то противно зудело — как всегда бывает, когда не получается найти подход к ученику. И неважно, что эти пятеро — мои работники, а не ученики, подростки есть подростки. Кузька — глуп от природы или привык подчиняться всем, кто старше и сильнее, не разберешь. Такие всегда «как все» или подпевают самому громкому. С Антошкой — сложнее. Похвастаться нечем, кроме как умением дерзить, а быть крутым хочется, вот и строит из себя борца с системой. Будь у меня больше времени…