Генеральская дочь. Зареченские (СИ) - Соболева Мелания - Страница 33

— Ясно, про Светку.

Я усмехнулся уголком губ, не удержался.

— Ты ревнуешь.

— Я говорила про твоего друга. И нет, я к нему не ревную тебя.

— А к кому ревнуешь?

Она закусила нижнюю губу. Черт, сразу заметил. И как же я хотел прижать эти губы к своим, взять их, как свое, как то, что мне давно положено.

— Мне пора домой, — выдохнула. Я сделал шаг ближе, взял ее за предплечья, мягко, но с силой, и наклонился, так что наши лбы почти соприкоснулись.

— Это они должны ревновать меня к тебе.

Потому что в моей голове только одна блондинка. В моих мыслях — только одна Алина. На моих губах вкус только одной девушки. И если уж быть откровенным, мой член пульсирует при виде только одной, которая каждый раз сбегает от меня.

Она вспыхнула. Щеки алые, глаза — злые и растерянные. Я ухмыльнулся.

— Отлично.

Хоть какая-то реакция, черт возьми. — провел носом по ее щеке, вдыхая запах, как будто жизнь без него уже не заводится. Слушал, как сбилось ее дыхание, как дрожит у меня под пальцами.

— Мне больно, когда ты говоришь так… — тихо, будто себе.

Я отстранился, посмотрел в глаза.

— Почему?

— Потому что первая любовь — она всегда такая. Болючая. Заседаючая. А потом, спустя много лет, ты сидишь в квартире с будущим мужем и думаешь… какая же она была — та любовь. Которой не суждено было вырасти в семью.

И вот тогда меня переклинило. Будто по сердцу провели проволокой с наждачкой. Я шагнул ближе, прижал ее к себе, вжал руками в спину и поцеловал в шею — не быстро, не жадно, а так, как будто хотел вгрызться в ее кожу, чтобы остаться под ней навсегда.

— Не говори так. Я не вижу никакой, мать ее, жены в своей жизни, если это не ты.

— Саша, мы не можем быть вместе, — дрожащим голосом сказала она, ногти вонзились в мои плечи.

Дышала тяжело, будто воздух стал густым, как вода. Я держал ее, прижимал, словно боялся, что отпущу — и она исчезнет. Целовал в шею, вдоль линии челюсти, в самый угол губ — туда, где дрожь рождалась.

— Мы не можем, чтобы кто-то узнал о нас, — прошептал я в ее кожу, впитывая запах, знакомый до озноба. — А это уже совсем другое.

Она смотрела в меня, как в пустую квартиру, которую кто-то покинул. Глаза блестели, голос хрипел.

— Предлагаешь прятаться, как подростки?

Я усмехнулся, царапая взглядом ее лицо.

— Если это значит, что я смогу зажать тебя за углом, когда никто не видит, прижать к стене, сорвать с тебя этот чертов пафос и слышать, как ты стонешь мое имя — то да. Черт, да.

На ее губах впервые появилась слабая, почти неловкая, но настоящая улыбка. И в этой улыбке была не покорность, не согласие, а какой-то вызов. Мол, посмотрим, как долго ты будешь играть в огонь и не сгоришь.

Она все еще дрожала. Я взял ее за руку, повел к своей машине, открыл дверь, она молча села, даже не посмотрела на меня. Только дыхание у нее рваное, и пальцы сжаты в кулак на коленях.

Я сел за руль, повернул ключ. Мотор завелся с характерным ревом, будто и он был взвинчен, как мы оба. Мы тронулись, ночь на улицах лежала плотной черной тканью, как покрывало на теле. И под этой тканью скрывалось то, что нельзя называть, то, что надо было прожить — до конца. Без оглядки.

— Это безумие какое-то, — выдохнула она, закрыв глаза, как будто пыталась спрятаться от самой себя, как будто если не смотреть — не произойдет.

Я смотрел, как ее плечи приподнимаются от дыхания, как в уголках губ дрожит эмоция, еще не решившаяся стать словом.

— Кажется, ты назвала это первой любовью, — сказал я с той самой хитрой полуулыбкой, которая всегда лезет на лицо, когда хочется больше, чем можно.

Она бросила в меня взгляд острый, как лезвие ножа, но внутри у нее металось что-то живое, бьющееся.

— Отрежьте мне язык, — пробормотала она почти беззвучно.

— Ох, нет… он мне нужен. Пожалуй, я его оставлю, — ответил я, и уголки ее губ дрогнули, глаза расширились, как будто я сорвал с нее какую-то внутреннюю защиту.

Она легонько стукнула меня по плечу. Жест в духе «ну ты и придурок», но пальцы ее остались на моем плече чуть дольше, чем положено.

— Серьезно?! Это все, что тебе нравится во мне?! — спросила она, и в голосе было больше игры, чем обиды.

Я посмотрел на нее, медленно, внимательно, так, как смотрят на что-то ценное, потерянное и внезапно найденное. Провел языком по нижней губе, почти непроизвольно, будто готовился выговорить что-то, что давно зрело.

— Мне нравятся твои глаза. Они сводят меня с ума. Когда ты злишься — они искрят, когда молчишь — в них глубина такая, что я в ней тону. Мне нравится твоя улыбка — она заставляет мое сердце устраивать разнос под ребрами. Нравится твой дерзкий характер, от которого я твердею мгновенно, и не надо делать вид, что ты этого не знала. Мне нравится то, как ты смущаешься, даже сейчас — вот так, когда щеки будто подожгли, а ты стараешься держать лицо, но не получается.

Она смотрела на меня, не моргая, не дыша. Глаза ее были не просто расширены — в них был хаос, тот самый, из которого рождается настоящая страсть. Ни наигранности, ни фальши, только правда, такая, от которой скулы сводит. Она не отвечала, не перебивала, просто слушала — а я говорил, потому что не мог не говорить.

Я сжал руль так, что костяшки пальцев побелели, будто это был не руль, а ее тонкая шея, в которую я вцепился бы, если бы позволил себе сорваться. Внутри все гудело, как трансформатор на грани короткого — и тогда я почувствовал ее губы. Сначала едва-едва, как будто случайно — но нет, не случайно, она знала, что делает. Поцелуй скользнул по щеке, медленно, лениво, потом еще один — чуть ниже, под скулу, еще — ближе к уху, и наконец теплая дрожь ее дыхания упала на шею. Я тяжело выдохнул, как будто получил удар под ребра, от которого мозги сдвинулись и сердце перескочило на два такта вперед.

Ее ладонь легла мне на грудь, прямо под ворот, скользнула чуть ниже, едва заметно, как ветер, от которого мурашки вспыхнули, как искры на сухом проводе. Я поймал ее движение боковым зрением, зубы стиснулись, губы приоткрылись, в висках пульс затрещал.

— Ты в курсе, — прохрипел я, не узнавая свой голос, — что я просто брошу сейчас нахрен этот руль и накинусь на тебя посреди города, врезавшись хоть в ментовский УАЗ, хоть в Камаз с кирпичами?

Она продолжала, как будто не слышала — или слышала, но именно это ее и подстегивало. Губы скользнули ниже, к самой границе воротника, дыхание ее уже обжигало, как водка в рану.

Я дал по газам. Терпение мое было на пределе, и либо я добираюсь до темного переулка, либо торможу прямо посреди проспекта и разрываю ее платье к чертовой матери.

Я не святой. Я — Шурка. И эта девушка, с руками, творящими ад под моим ребрами, слишком хорошо знала, кого она заводит.

Ее рука скользнула вниз, по рубашке, по животу, задержалась на ремне, пальцы еле касались, но каждый этот касательный грамм врезался в позвоночник, как разряд тока. Я хрипло выдохнул, как будто все легкие в один момент схлопнулись в комок.

— Ох, черт… — вырвалось сквозь зубы, а она уже прикусывала мочку моего уха, и в эту секунду я понял, что держаться больше не собираюсь.

Плевать. На знаки, на камеры, на бога с чертями. Я крутанул руль, резко свернул в темный переулок, асфальт заскрежетал под колесами, машина зарычала, как будто и она не выдержала, как и я. Алина взвизгнула, смеялась, как безумная, вцепилась в меня ногтями впилась в кожу. Я въехал в темноту между домами, ударил по тормозам, и все — тишина. Ни людей, ни совести. Только я, зверь, у которого сорвало цепь. Я повернулся к ней, дыхание у нас уже не просто спуталось — оно дралось между собой, как два голодных пса.

— Ты доигралась, малышка, — прошипел я и схватил ее. Силой.

Усадил ее себе на колени, с хрустом отодвинул сиденье назад, она устроилась, как будто ее здесь ждали, колени разъехались по бокам от моих, юбка задралась почти до талии, бедра горячие, как печка, спина выгнутая, как у кошки перед прыжком. Она смотрела в меня темными, чертовски голодными глазами, которые уже не умели ни просить, ни ждать, только требовать. — Это тот переулок, возле которого ты хотел меня прижать? — спросила она с невинной, почти издевательской ноткой, и я рассмеялся коротко, как зверь, у которого из пасти капает слюна. — Нет, возле этого я как раз хотел не просто прижать тебя.