Генеральская дочь. Зареченские (СИ) - Соболева Мелания - Страница 29

И тут — смешок. Не Дашкин. Совсем не Дашкин. Знаешь, когда кровь сразу в пятки падает? Вот так. Я резко обернулась, будто за спиной кто-то дышит огнем. И он там. Саша. Зорин. Стоит, улыбается, как будто все идет по его плану.

— Если мы упадем, обещаю держать тебя в своих руках, — сказал он, и голос его был мягкий, как бархат, но я слышала в нем металл. — Даже позволю упасть на себя, чтобы ты не повредила ничего важного.

— Что ты здесь делаешь?! — прошипела я, резко глядя мимо него, за его плечо. Там не было Дашки. Ее просто не было. Колесо уже дрогнуло, пошло вверх. Я испугалась. По-настоящему. Сердце будто лизнуло током. Я села, резко, вжалась в спинку, как будто она могла меня спасти.

— Приехал на день города, — спокойно ответил он, как будто это был не неожиданный захват, а приглашение на танец.

— И решил зайти со мной в одну кабинку?! — почти выкрикнула я, голос дрогнул, но я не дала ему сорваться. Он сел напротив, медленно, не отводя взгляда, и в этом взгляде было все: и нежность, и злость, и предупреждение.

— У тебя слишком много желающих посидеть с тобой в одной кабинке, Алина. Я решил, что пора очередь сократить.

Он выглядел иначе. Не как тот Шурка, что пахнет формой, порохом и законами, не как тот, с кем на «вы» даже в мыслях. Сейчас он был… слишком живой. Настолько, что сердце будто взяли в кулак и сдавили. Белый свитер — легкий, будто случайно надел, но сидел он на нем, как будто под него скроили. Джинсы — простые, синие, как школьная весна, когда за такими, как он, бегают все дурочки во дворе, а он смеется, не замечая, как рушатся девичьи миры от одного взгляда. Без формы он был не просто красив. Он был опасно доступен. Такой простой, что аж больно.

— Я серьезно. — Голос прорезал мне мысли, как нож бумагу. — Зачем ты зашел со мной?

— Можешь выкинуть ту папку, что дал тебе Толик. Он больше к тебе не подойдет. — Голос холодный, как затвор. Не шутит. И я замерла. Внутри все похолодело, как будто кто-то вылил ведро воды.

— Откуда… откуда ты знаешь про папку? — слова выходили с трудом, будто я глотаю камни.

— Я ведь обещал, что разберусь с ним. Сказал, что не позволю ему обидеть тебя.

— Ты следил за мной… — дыхание сбилось, в груди сгустился ком.

— Вообще-то я следил за ним. Просто убил двух зайцев одним выстрелом.

— Что ж, молодец. Прости, награду тебе не выдам. — Я скривила губы, потому что только сарказм удерживал меня от истерики.

— Черт… даже диплома не будет? — изобразил он обиду, но в глазах горела та же упрямая сталь.

— Мой отец говорил с тобой? — спросила я резко, не думая, просто выстрелила вопросом в лицо. Он замер. Зрачки расширились, как у хищника.

— Говорил. — Коротко. Твердо. Как будто это был приказ, а не разговор.

— И почему ты здесь, раз говорил с ним? — я смотрела ему в лицо, не мигая, будто могла достать до души через глаза. — Уверена, беседа была не милой.

— Потому что я так захотел. Захотел увидеть тебя.

Сердце дернулось. Не просто скакнуло — вырвалось, как зверь, из клетки. Я сжала мишку в руках, будто тот мог защитить меня от него.

— Я не хотела! — голос сорвался, сорвался и обнажил все. — Не хотела видеть тебя! Перестань вести себя так, будто между нами все… нормально!

— Все честно. Ты избегала меня. Какой реакции ты ожидала? — его голос не дрогнул, но в глазах было напряжение, как перед выстрелом.

— Это я избегала?! — я ахнула, возмущение пробежалось по коже, как ток. — Знаешь что… вали к черту, лейтенант хренов! Мне не нужно от тебя ничего — ни защита, ни чертова забота!

Я резко встала, качнулась, и в этот момент колесо дернулось, как будто мир сам устал терпеть. Мы оказались на самом верху, город под нами — искрящийся, как разбитая люстра, а я потеряла равновесие. Сердце сорвалось вниз раньше, чем тело. Но он уже был рядом. За одно движение. Резко, без слов, схватил меня за талию обеими руками и притянул к себе, как будто я — его часть, и он просто возвращал ее на место. Его ладони — сильные, горячие, настоящие. Они обхватывали меня, как капкан из жара, как броня, как обещание. Мое тело вжалось в его грудь, а в ответ — только стук сердца. Его. Громкий, ровный, как пульс войны. Между нами — ни воздуха, ни мыслей. Только кожа к коже, жар к жару, дыхание к дыханию.

Я чувствовала, как его пальцы держат меня крепко, будто если отпустит — я исчезну. Его грудь прижата к моей, и от этого было невыносимо жарко. Мурашки бежали по спине, как будто меня оголили перед огнем. Дыхание смешалось, тяжелое, сбитое, почти болезненное. В этих нескольких сантиметрах между нашими губами было больше желания, чем в любой постели. Он смотрел прямо в меня — не на лицо, не на тело, а вглубь. В самую суть. И я больше не знала, кого ненавижу — его, себя или это проклятое чувство, которое горело внутри сильнее, чем страх.

Я случайно глянула в сторону, просто краем глаза, без задней мысли — и сразу пожалела. Пространство под нами раскинулось, как жуткий открытый рот, город светился внизу тусклыми огоньками, как угли костра, а под ногами не было ничего, кроме воздуха и скрипучего железа. Сердце рухнуло вниз, как камень в колодец, пальцы дрогнули, дыхание сбилось, я вцепилась в него — ногтями, отчаянно, как будто он был единственным якорем в этом мире, который вот-вот перевернется. Мои ногти вонзились в его плечи сквозь ткань, как крики сквозь тишину, и он не отшатнулся, не оттолкнул, наоборот — остался таким же спокойным. Его рука поднялась медленно, уверенно, и большой палец лег на мой подбородок, указательный чуть ниже — мягко, но твердо. Он повернул мое лицо к себе, не давая прятаться, не позволяя сбежать. Его глаза были близко, слишком близко, и в них не было жалости — только злость, боль и чертова, горящая, беспощадная правда.

— Меня выбесило то, насколько глубоко ты засела во мне… а я это позволил. — хрипло сказал он, и голос его звучал так, будто срывался из груди сквозь рваные плевки огня. Он смотрел на мои губы, будто сейчас вырежет их из памяти и оставит на языке навсегда.

Я сжалась, но не отстранилась, наоборот — вцепилась в него крепче, ногти пробили ткань, как будто я могла удержать этим свой страх, свои чувства, себя. Слова не пришли — не успели, потому что он уже склонился ближе, на долю секунды завис, и я чувствовала его дыхание — горячее, сбивчивое, с запахом табака и чего-то дикого, мужского, настоящего. А потом его губы коснулись моих — не мягко, не нежно, а как удар током.

Я не сопротивлялась. Этот поцелуй был огнем, жарким, голодным, языки наших ртов переплелись, как змеи, не играя, а сражаясь. Он втянул меня в себя, как будто хотел проглотить, растворить, стереть границы. Его руки сжали меня крепче, и я почувствовала, как каждое его мышечное волокно напряглось, как будто он держит ураган, сдерживает, чтобы не разнести все к чертовой матери. Его ладони обвили мою талию, одна скользнула ниже, впилась в бедро через ткань, и я в этот момент перестала существовать отдельно. Его язык проник глубже, требовательно, жадно, с той самой грязной нежностью, от которой кружится голова, а душа вылезает из груди, как будто этого ждала всю жизнь. Мы дышали тяжело, вырывая друг у друга воздух, как будто без него могли сдохнуть.

Его рука не церемонилась, скользнула по моему боку, сжала мою задницу грубо. Его пальцы будто проросли в меня, впились сквозь одежду, и в этот момент я потеряла контроль.

Колесо качнулось, словно подыгрывая нам. Что-то твердое прижалось к животу, и от осознания, каким твердым он стал — чужим, голодным, готовым — внутри что-то щелкнуло. Колени подкосились, дыхание сорвалось, я вцепилась в него, как в спасение, а пальцы сами нашли его затылок, волосы — мягкие, и я сжала их, будто хотела втянуть его внутрь себя. Он выдохнул — хрипло, плотно, как будто я только что разбила ему что-то внутри. Стон у него вышел низкий, почти звериный, и от него по позвоночнику пробежала дрожь — не страха, а голой, дикой жажды. Я впилась в него зубами, губами, языком.