Генеральская дочь. Зареченские (СИ) - Соболева Мелания - Страница 13

Глава 11

Шурка

Стояли в коридоре, как куры на перекуре, каждый с бумажным стаканчиком в руке, кофе — черный, крепкий, как похмелье, пар от него бил в нос, но взбодрить не мог — после трех суток на ногах организм просил не кофе, а морг. Демин рядом молчал, курил, хоть и нельзя — но кто ему что скажет, сам Павлович рядом стоял, гудел по телефону, а еще двое из патрульки обсуждали какую-то давку у «Галактики». Все ждали — должен был прийти какой-то крупный чин из области, по Гордееву собирали группу, шило уже явно лезло из мешка.

Я отхлебнул из стакана, обжег язык и только собрался что-то сказать Демину, как все в коридоре будто на миг затихло. Потому что прошла она.

Алина.

Дочка самого генерала. Та самая, с которой судьба свела меня в самый неподходящий день, под самым ебучим углом. Шла уверенно, будто ковер под ногами стелился сам, белый свитер обтягивал фигуру так, что кровь приливала не туда, куда надо, юбка — джинсовая, короткая не до пошлости, но достаточно, чтобы фантазия поехала по бездорожью. Волосы — как золото под лампами, осанка — будто родилась с короной на затылке. Я застыл. Реально. Как придурок. Взгляд сначала сполз на икры — стройные, упругие, как будто вылеплены чертовым скульптором, потом выше, выше… и вот ты уже не дышишь, смотришь, как двигается бедрами, как юбка облегает задницу, оставляя ровно столько, чтобы воображение само дописало все остальное. Дьявол, а не женщина. Холодная, надменная, но от этого только больше цепляющая. Как ледяная водка с перцем — обжигает и лезет в голову.

— Вот бы я ей… — начал кто-то сбоку, тихо, но не шепотом. Голос Витьки, из оперов.

— Не была бы она генераловой — я б ей так засадил, чтоб неделю ходить не могла.

Я резко повернул голову, как пощечину получил. Демин тоже глянул, глаза прищурил, но молчал.

— Ты че, дебил? — уже второй голос, Мишка с розыска. — При Павловиче такую херь молоть… да тебе, если генерал хоть слово услышит, не то что засадить — жить не дадут. Испаришься, нахрен, как пар над котлом.

— Да я ж просто, — промямлил Витька, — баба как картинка.

Я молча глянул ему в лицо. Витя отвел глаза. А я стоял и чувствовал, как злость подкатывает под кожу. Не потому что я был джентльмен. И не потому что ее защищал. А потому что та, кого я сам готов был прибить словом, взглядом, криком — вдруг, сука, стала чем-то вроде… запретного. И в этот момент я понял — хуже всего, когда хочешь того, кого не должен. И знаешь, что если дотронешься — сгоришь нахер, без остатка.

Демин хмыкнул, тихо, но в его ухмылке слышалось больше, чем в любом мате. Я даже не смотрел на него — все еще ощущал на языке вкус чужого голоса, этого ублюдочного «я б ей засадил». Будто жвачку с асфальта в рот кинул. Плеваться хотелось. Демин сделал шаг ближе, стал боком ко мне, прикурил прямо под табличкой «НЕ КУРИТЬ», затянулся с ленцой и выдал сквозь дым, как бы между делом, но с ядом под языком: — Мудозвоны. На себя смотрели бы, шнурки не могут без мамки завязать, а туда же — про генеральскую. Я кивнул, глядя в ту сторону, куда только что ушла Алина. Коридор уже пустой, но перед глазами все еще юбка, бедра, этот холодный взгляд через плечо, как у снежной бабы с характером волчицы.

— Они не понимают, с кем имеют дело, — буркнул я, — думают, что если юбка короткая, значит, все доступно. А она… она сожрет и не подавится. Улыбнется — и вычеркнет.

— Да там не только она, — отозвался Демин, выпуская кольца дыма. — Там за ней, если что, весь чертовски блестящий род. Один звонок — и у нас минус должность, минус паспорт, минус яйца. Он посмотрел на меня внимательно, с прищуром.

— Лучше с такой не связываться, Шур. Даже в мыслях.

Я не ответил. Потому что в мыслях я уже связался. Связался так, что сам себя отвязать не мог. И злился. На себя. На нее.

— Лучше не связываться, — повторил он, будто вколачивал гвоздь. — Иначе сам себя потом не узнаешь. Я бросил стакан с остатками кофе в мусорку, сжал челюсти до хруста и сказал ровно: — Что-то в этом есть.

Кабинет гудел, как трансформаторная будка перед скачком — каждый что-то обсуждал, Павлович смотрел в бумаги, будто собирался их сжечь взглядом, Гущин уже начал рыться в отчетах, а я стоял у окна и пил из того же долбаного стаканчика этот жидкий ерш под названием «кофе». Мозги гудели. Труп, флешка, перчатки, кровь — все мешалось в одну кашу, а выводов, как у слепого художника — только мазня по холсту. Павлович оторвался от стола, махнул мне рукой. — Зорин, дуй вниз в лабораторию, результаты по волокнам пришли, пусть тебе выдают. Только быстро.

Я кивнул, вышел в коридор, в котором вдруг стало подозрительно тихо, как перед бурей. Иду, ботинки глухо отбивают шаги по плитке, прохожу поворот, и в следующую секунду мне в грудь кто-то врезается — прям под ребра. Не сильно, но уверенно. — Ой… — донеслось, как сквозь вату. И все бы ничего, если бы я не узнал этот голос даже в аду среди визгов чертей. Алина. Генеральская льдинка. Стоит, потирает лоб, волосы рассыпались по плечам, и на губах нет ни дерзости, ни холода. Только тишина.

— Заблудилась? — усмехнулся я, скосив взгляд и не удержавшись от привычного сарказма, но она даже не дернулась. Лицо уставшее, будто ее сам черт по переулкам катал. Глаза пустые, тени под ними, и вообще она выглядела… сломанной. Не капризной. Настоящей. И я вдруг поймал себя на мысли — видать, батя там конкретно мозги ей повыкручивал.

Что, мажорка, не дал на новую игрушку? Бедняжка.

Я ухмыльнулся про себя, но вслух ничего не сказал.

— Прости, — буркнула она, будто через силу, и уже хотела обойти, но я шагнул в сторону, загородив проход. Глянула на меня растерянно, без вызова. Ни крика, ни упрека. Просто усталость. И это было куда страшнее, чем все ее фразы до этого.

— Дай пройти, — спокойно сказала она, без угроз, без шипения. Просто… тихо.

Я не ответил. Просто полез во внутренний карман и достал. Ту самую сережку. Ее. Маленькую, блестящую, упрямую — как она сама. Протянул молча, не играя, не издеваясь. Может, все это настроение, весь этот ее срыв — из-за этой хрени?

Глаза у нее расширились, зрачки расползлись по радужке, будто не верила. Она медленно, будто боялась спугнуть, протянула руку, и я почувствовал, как ее пальцы коснулись моих. Теплые. Нежные. Как у человека. Не как у «дочки кого-то там». Подняла сережку, смотрела, будто это ключ от мира. И уголок губ дрогнул. Самую малость. Улыбка. Настоящая. Живая. И исчезла так же быстро.

— Спасибо, я… я искала ее, — прошептала она, не поднимая глаз, но голос был теплый, как затухающая искра. И взгляд, которым она меня посмотрела, был не тем, что раньше. Не оружием. А просьбой. И вот тут я сам охренел. Потому что передо мной стояла не та Алина, с которой мы сцеплялись, как два лезвия. Не стерва с острыми коленями и ядом на языке. А девушка. Живая. Сломанная чем-то. И мне стало… не плевать. Она снова попыталась пройти, но я снова шагнул и закрыл ей дорогу, на этот раз — не в шутку. Облокотился на стену, глянул сверху вниз, будто считывал ее с головы до ног, не телом — состоянием. — Что ж так расстроило генеральскую дочь? — спросил я весело, но с ехидцей, в голосе сквозил вызов. — Папочка недоволен тобой? Я не хотел унизить. Скорее, вызвать эмоцию. Заставить среагировать. Пусть злится, бьется — но живет. А она… просто опустила глаза. Без вспышки. Без яда.

И я нахмурился. Выпрямился. Уперся взглядом. — Просто дай мне пройти, — повторила она, теперь тверже. — Что случилось? — спросил я, но на этот раз — серьезно. Без подколов. Без ехидства. Голос стал ниже. Я сложил руки на груди, не давя, не торопя.

Глава 12

Шурка

Она сверлила меня взглядом, как будто в руках у нее была не сумочка, а заточка. Злоба на ее лице сидела крепко, как грим у артистки дешевой пьесы, только это была не игра — это была настоящая, честная злость. Такая, что режет воздух.