Генеральская дочь. Зареченские (СИ) - Соболева Мелания - Страница 10

Внутри — трое. Все сидят, как на иголках. За столом — сам Павлович, подполковник, наш старый хрен, пузо давит на ремень, но глаза орлиные, острые, как бритва. Справа — Гущин, капитан, из ОБХСС, человек скользкий, всегда при пиджаке и с тусклым взглядом, будто за деньги даже свою мать не помнит. Слева — Цымбал, из убойного, майор, руки как у грузчика, шея короткая, на лице вмятина от вчерашнего стакана, но башку имеет. Все молчат. Павлович на секунду глянул на меня, кивнул. Я встал у стены.

— В два сорок пять поступило сообщение. Рыбаки в районе Песчанки выловили труп. Мужчина, около пятидесяти, в костюме, руки связаны, голова разбита. Личность установили. Некто Гордеев Вадим Степанович. Коммерс. Очень жирный. Из тех, кто «властно-неофициально». Связи в порту, крутился на таможне. По нашим данным — нелегальный трафик оружия. Балканы, Кавказ, Приднестровье. Через воду шел как по маслу. Все крыто. Доков нет, но работал с местными — точно. В кармане паспорта флешка, два ключа, один банковский, второй от сейфа. На флешке — данные по рейсу "Северного ветра", это сухогруз, который на бумаге стоял под разгрузкой в Турции, а на деле три дня назад проходил через наши воды. Без отметки. Без ведомости. Без людей. Вопрос — что вез? И почему теперь Гордеев мертвый?

Гущин хмыкнул, поправил очки.

— Думаем, внутрики пошли. Кто-то из своих. Не похоже на разборку. Профессионально. Без лишнего. Почерк чистый. Это не бытовуха.

Павлович смотрит на нас всех, глаза сверкнули.

— Мы в это влезаем. С завтрашнего дня, по решению управления, отдельная группа. Цымбал по трупу. Гущин по схемам. Зорин — ты по логистике. Начнешь с “Северного ветра”, подними по архивам, кто в порту в ту смену, кто оформлял, кто закрыл глаза. Я хочу знать все. Кто, с кем, куда, зачем, за сколько. Все. До костей. Работаем тихо. Стукачи снаружи — и нас самих разложат по частям.

Я молча кивнул. Потому что понял — это не просто "груз утонул". Это не вороватый алкаш с кирпичом. Это крупняк. Это тот уровень, где стреляют в спину и не моргают. А значит — и работать надо не руками, а башкой. Точно. Холодно. До крови.

Вышли с Демином из кабинета молча, оба накуренные тишиной, как после взрыва. Внутри все гудело — от слов Павловича, от этой фамилии Гордеев, от флешки, ключей, сухогруза без людей и “мертвых” документов. Шли по коридору, как будто шагали по минному полю — не быстро, не медленно, просто с той настороженной уверенностью, с какой идут менты, когда не все понятно, но уже ясно, что в дерьмо вляпались по щиколотку. Демин молчал до самой столовки, только когда встали в очередь за харчами — тушенка, гречка, компот, весь этот унылый гастрономический социализм — он бросил взгляд, качнул головой и хрипло сказал, будто выплюнул гвоздь:

— Ну все, братец… поперло. Я кивнул, взял поднос, даже не глядя, что на нем — есть не хотелось, но руки действовали на автомате. Мы сели в угол, подальше от ушей и глаз, под потолком лампа мерцала, как на допросе, сквозняк скребся в щель.

— Гордеев — это не пьяный с балкона рухнул, — буркнул Демин, ковыряя ложкой гречку, — это уровень. Это такой уровень, где если сунулся — назад уже не вынырнешь. — Мертвый он вовремя, — Демин, подвинул пепельницу,

— вопрос — кто следующий. Если его убрали, значит, кто-то нервничает. А если нервничают, значит, что-то пошло не по плану.

— Или наоборот — пошло по плану, — ответил я, глядя в одну точку. — И теперь надо зачистить концы. Труп — это всегда пауза. Вопрос, для кого она — чтобы успеть смыться или чтобы добить остальных. Демин закурил, затянулся, выдохнул в потолок.

— Ты видел, как Павлович смотрел? Глаза его? Он не просто нас на дело кинул — он сам под ударом.

— Ага, — выдохнул я, — если всплывет, что Гордеев шел через наш порт, через наших, через родной Зареченск — повылетают все, от прапора до замначальника. Там не просто иголка в сене, там — мешок с говном, в который кто-то уже ногой влетел. Демин снова кивнул, но уже медленно. Мы сидели, как два шахматиста, перед партией, где на доске не фигуры, а жизни. Плевать было на эту гречку, плевать на эти стены с облупленной краской. Мы оба знали — началось. Настоящее. Тихая война, где вместо выстрелов — документы, вместо гранат — номера счетов, и вместо формы врага — чужие костюмы и знакомые голоса.

— Что там, кстати, с той генеральской дочкой? — выдал Демин с такой невозмутимой рожей, будто спрашивал, как прошла операция по аппендициту. А у меня, сука, в тот момент ложка в каше застыла, как в цементе, и я резко поднял глаза, зыркнул на него, будто он мне по затылку стукнул.

— В каком смысле “что”? — спросил я, чуть не каркнул от напряжения, потому что, черт его дери, на секунду показалось — он знает. Знает больше, чем я сам в себе разложить успел. А он только усмехнулся, медленно, с прищуром, и сигарету в зубы, как гвоздь в крышку.

— Ну что, — протянул он, — не вызывали тебя еще? Не пригласили на “превентивную беседу” по поводу неадекватного поведения в отношении девчонки из семьи особого состава? Там же как… заявление, потом проверочка, потом — херак — и у нас младший лейтенант Зорин в лучшем случае в архиве пыль жрет, а в худшем — в отделе тыла на складах винтики считает.

Я фыркнул, откинулся на спинку жесткого стула.

— Нет, она пока ничего не рассказала. — выдохнул я и сам не понял, то ли с облегчением, то ли с недоверием. Ждал. Реально ждал, когда припрется к своему папочке, расскажет, какой я хам, быдло в погонах, как я ее “обидел” морально, как позволил себе с ней базар не в том тоне, не тем голосом, не с тем уважением. Уже почти видел, как генерал, ее батя, влетает к Павловичу и требует меня под суд отдать или хотя бы выдрать с корнем. И ведь мог. Запросто. Но тишина.

— Сиди тихо, Шур, — буркнул Демин, ковыряя в зубах, — не рыпайся. Иметь дело с генералом — это, брат, не пиво пить. Это тебе не шестеренки на районе щелкать, это тебе не уродов на клубе к стенке ставить. — Он снова усмехнулся, глядя в сторону, но я уловил в его тоне ту особенную иронию, от которой хочется либо ржать, либо идти писать завещание. Я прикурил молча, затянулся, долго смотрел на сигарету, и уже с дымом изо рта выдал:

— Лучше уж я буду иметь дело с генералом, чем еще раз останусь наедине с этой чокнутой блондинкой. Потому что генерал — он хотя бы по уставу бьет. А она… она рвет изнутри, без формы, без пистолета, без звания. Просто взглядом, просто словом. И нет никакой инструкции, как защититься от такого дерьма.

Глава 9

Алина

Я училась. Не потому что надо, не потому что так папа сказал, и не потому что в моде у мажоров в юбках понты и диплом на стене. Училась потому что с самого детства во мне горело — доказать. Всем. Себе. Ему. Что я не просто дочка генерала. Не просто фамилия с жирной полосой в личном деле и возможностью решить все звонком. Я поступила в Институт международных отношений. Один из тех, куда девяносто процентов не пролезают даже с золотыми медалями. Конкурс — как в ад, отбор — как на спецоперацию, но я сжала зубы, зарылась в учебники, перестала дышать воздухом тусовок и модных магазинов и шла к цели. И поступила. Сама. Своей башкой. Папа, конечно, помогал — деньгами, связями, охраной, иногда даже водителем, когда город начинал беситься от беспредела, но все, что касалось моего ума — не трогал. Я сама читала, сама вбивала в голову экономику, политологию, английский, международное право. У нас на курсе меня боялись. Считали холодной, надменной, высокомерной сучкой. Может, так и было. Но за этим стояло другое — мне нельзя было ошибаться. Мне нельзя было расслабиться. Потому что стоило оступиться, и каждый бы сказал: «Ну ясно… папина дочка. Без него — ничто». Я не позволяла. Ни себе, ни другим. У меня всегда был идеальный конспект, сданные экзамены, зубы стиснуты, спина прямая. Я была той, кто знает, чего хочет, и знает, как получить. Ни слез, ни соплей. Только цели и жесткая дорога к ним. И пусть это сжирало изнутри — зато каждый раз, когда кто-то говорил «она с протекции», я просто проходила мимо. Потому что я была не его дочка. Я была — собой.