Врач из будущего (СИ) - Корнеев Андрей - Страница 9

— Отпускаю. Если встанете — сломаю руку, — холодно сказал Иван, чуть усиливая давление. — Поняли? Валите отсюда и больше не попадайтесь.

Он отпустил захват. Второй гопник, хватаясь за онемевшую руку, поднялся, помог подняться своему товарищу, и оба, не говоря ни слова, пулей вылетели из темного переулка, растворяясь в ночи.

Иван отряхнул ладони. Адреналин еще пульсировал в крови. Он обернулся к Леше. Тот стоял, как вкопанный, с открытым ртом и глазами, полными такого изумления, будто видел, как Лев ходит по воде.

— Лёв… — голос Леши дрожал. — Что это… что это было? Откуда ты… это умеешь? Это какие-то… японские приемы, что ли?

Иван задумался. Что было в ходу в 1932 году? Дзюдо? Самбо? Сейчас был как раз период, когда Виктор Спиридонов и Василий Ощепков как раз закладывали основы самбо, но оно еще не было массовым. «Самбо» как термин появится только в 1938-м.

— Это… просто кое-что из рукопашного боя, — уклончиво ответил он. — Навык такой. Случайно получилось, испугался, наверное.

— СЛУЧАЙНО⁈ — взвизгнул Леша. — Ты их, как щенков, разложил! Ни один тебя даже не задел! Ты же их… скрутил! Я такого никогда не видел! Ты где научился? Отец научил?

— Нет… так, по мелочи, — Иван почувствовал, что завяз. — Да брось, Леш, просто повезло. Они же клоуны, а не бандиты.

— Не везет так, Лёвка, — Леша смотрел на него с совершенно новым, уважительным взглядом. — Ты… ты крутой, оказывается. И умный, и драться умеешь… Кто ты такой, черт возьми?

Этот вопрос, заданный с полным серьезом, повис в холодном ночном воздухе. Иван не знал, что ответить.

— Я тот, кто не любит, когда отнимают его ботинки, — пошутил он, чтобы снять напряжение. — Пошли уже, холодно.

Они молча пошли обратно к общежитию. Леша всю дорогу бросал на него украдкой взгляды, полные любопытства и почти благоговения. Иван же чувствовал странное удовлетворение. Он не только выжил в стычке, но и защитил того, кто стал его первым другом в этом времени. И его тело, тело Льва, отлично справилось с задачей. Оно было не просто молодым, оно было сильным и хорошо координированным. Возможно, старый Лев тоже чем-то занимался? Или это была чистовая подготовка Ивана, наложившаяся на здоровую базовую форму?

Вернувшись в комнату, они никому не рассказали о происшествии. Леша, видимо, решил хранить секрет своего неожиданно грозного соседа. Они быстро умылись ледяной водой и легли спать. Иван лежал в темноте и слушал, как посапывают его соседи. Сегодняшний день был полон событий: научный диспут, погружение в книги, простая дружба, уличная драка. Он чувствовал, как понемногу врастает в эту жизнь, в эту эпоху. И понимал, что его знания — это не только медицинские схемы. Это и навыки, и отношение к жизни, которые делали его не просто странным студентом, а человеком из другого мира, способным постоять за себя в самом прямом смысле. Засыпая, он думал, что завтрашний день наверняка преподнесет еще какой-нибудь сюрприз. И, к своему удивлению, он ждал этого почти с нетерпением.

Глава 5

Ритм

Две с лишним недели февраля, плавно перетекшие в март 1932 года, выстроились для Льва Борисова в новый, непривычный, но уже обретающий черты четкости ритм. Это был странный, сбивающийся такт: два шага вперед, притворный шаг в сторону, постоянная оглядка и расчет. Сознание Ивана Горькова, сорокалетнего циника из будущего, уже не просто барахталось в панике и непонимании. Оно начало работать как стратегический процессор, составляя подробнейшую ментальную карту эпохи — с ее опасными болотами догм и редкими, но твердыми островками, на которых можно было строить.

Утро застало его на парах в главном здании ЛМИ. Аудитория пахла старым деревом парт, меловой пылью и едва уловимым, но въедливым духом формалина, доносившимся из кабинета препарирования. Сегодня была гистология. Преподавал ее профессор Виноградов — не молодой новатор вроде Жданова и не бескомпромиссный консерватор вроде Орловой, а, как мысленно определил его Иван, «добросовестный ученый-исполнитель». Человек, аккуратно, по косточкам, разбирающий утвержденную программу, не склонный к полетам фантазии, но и не глухой к логике.

Лекция касалась соединительной ткани. Виноградов, мерно расхаживая перед кафедрой, называл ее «пассивной основой, опорной структурой для главных, функциональных элементов органов».

Иван слушал, и внутри него все сжималось в комок протеста. Пассивная? Да вы что! Это же целый мегаполис! Фибробласты — строители, закладывающие новые улицы-волокна. Макрофаги — санитары и спецназ, поглощающие мусор и вражеских агентов. А тучные клетки? Это как сигнальные ракеты, запускающие воспаление — ту самую стройплощадку для ремонта.

Он вспомнил свою новую тактику, выработанную после разговора с отцом и конфликта с Орловой. Не спорить. Не доказывать. Задавать вопросы. Наводить. Он поднял руку.

— Профессор, разрешите вопрос? — его голос прозвучал почтительно.

Виноградов посмотрел на него поверх очков, ожидая стандартного уточнения по поводу классификации волокон.

— Говорите, Борисов.

— Я, возможно, не совсем понял… — Иван сделал вид, что подбирает слова. — Вы сказали — «пассивная основа». А если предположить, что эти клетки — ну, например, фибробласты — могут вести себя не пассивно? То есть, они не просто лежат, а активно реагируют на повреждение? Выделяют какие-то… специфические вещества, которые и запускают весь процесс восстановления? Получается, они не просто кирпичи в стене, а и строители, и… прорабы на этой стройке одновременно?

В аудитории повисла тишина, нарушаемая лишь скрипом пера Сашки, старавшегося все это записать. Профессор Виноградов замер, его брови поползли вверх. Он был не раздражен, а озадачен. Такой угол зрения был для него новым.

— Гм… «Строители и прорабы»… — он снял очки, начал протирать их платком. — Любопытная аналогия, Борисов. Чрезвычайно любопытная. — Он надел очки и уставился в пространство перед собой, как бы мысленно примеряя эту концепцию к известным ему данным. — Прямых, экспериментальных доказательств этому, конечно, нет. Существует теория гуморальной регуляции… — Он запнулся, сбитый с привычного курса этим нестандартным ходом мысли. — Но… как гипотеза, как модель для осмысления… да, это могло бы объяснить некоторые клинические проявления воспалительных процессов. — Он обвел взглядом аудиторию. — Запишите, товарищи. Как гипотезу. Предложенную студентом Борисовым.

Иван почувствовал, как по его спине пробежала волна тепла. Успех. Крошечный, но важный. Он не вызвал гнева, не получил выговор. Он посеял зерно. Маленькое зерно сомнения в устоявшейся картине мира — самый плодотворный посев для науки.

Краем глаза он увидел, что на него смотрит Катя. Он встретился с ней взглядом. В ее серых, умных глазах читалось не изумление, как у других, а легкая усмешка и молчаливое одобрение. Поняла, — с облегчением подумал он. Поняла, что я не ломлюсь в лобовую атаку, а осторожно минное поле прощупываю.

После пары Сашка нагнал его в коридоре, хлопнул по плечу так, что тот чуть не кашлянул.

— Ну ты даешь, Лёвка! «Прорабы»! — восхищенно прошептал он. — Смотрю на Виноградова — он аж растерялся! Теперь, гляди, в своих лекциях это цитировать будет! Тебя в соавторы запишет!

Это было, конечно, преувеличение. Но приятное. Он зарабатывал репутацию не скандалиста и выскочки, а вдумчивого, хоть и странноватого студента. Такую репутацию было куда проще конвертировать в реальное влияние.

После последней пары он отправился в библиотеку, дабы вернуть внушительную стопку книг, взятых на прошлой неделе. Анастасия Петровна, строгая и бескомпромиссная жрица этого храма знаний, приняла их, бережно перелистывая страницы в поисках повреждений.

— Поразительно, Борисов, — произнесла она наконец, поднимая на него взгляд, в котором читалось редкое одобрение. — Вы не просто читаете. Вы проводите… тотальную инвентаризацию. — Она ткнула пальцем в аккуратные пометки на разрешенных для заметок листках бумаги, вложенных между страниц. — Видно, что работаете с текстом. Анализируете. Сопоставляете. Это редкость.