Врач из будущего (СИ) - Корнеев Андрей - Страница 29

Как-то раз во время одной из таких рабочих сессий в лабораторию зашел Петр Семёнович. Он молча постоял, наблюдая, как они работают, и кивнул с одобрением.

— Правильное дело делаете, товарищи. Вижу, что осознали ответственность. Работа в рамках системы — единственно верный путь для советского ученого.

Когда он ушел, Миша хмыкнул:

— Осознали ответственность… А то мы тут от нечего делать корпим.

— Тихо, Миша, — остановила его Катя. — Это наша броня. И наш пропуск.

Иван молча соглашался с ней. Эта бюрократическая броня защищала их теперь от доносов Орловой, от придирок завхозов, от подозрительных взглядов. Они больше не были группой заговорщиков. Они были «Рабочей группой по внедрению передовых методов антисептики при Наркомздраве». И эта вывеска значила в этой реальности очень много.

Наконец, отчет был готов, проверен, перепроверен и сдан. Еще неделю ушло на согласования, визы и резолюции. И вот, в конце августа, Иван снова получил вызов в Наркомздрав.

На этот раз он входил в кабинет Морозова с другим чувством. Не как обвиняемый, а как сотрудник, отчитавшийся о проделанной работе. В кабинете ничего не изменилось. Тот же стол, те же папки, тот же невозмутимый Морозов.

— Садитесь, Борисов, — сказал он, и на этот раз в его голосе, возможно, прозвучали самые слабые отголоски чего-то, похожего на одобрение. — Ваш отчет утвержден. Методические рекомендации будут разосланы в городские больницы.

Он открыл ящик стола, достал оттуда лист плотной бумаги с гербом СССР и водяными знаками и протянул его через стол Ивану.

— Это ваше. Храните.

Иван взял лист. Вверху крупными буквами было напечатано: «АВТОРСКОЕ СВИДЕТЕЛЬСТВО». Ниже — номер, дата, и текст: «Выдано Борисову Льву Борисовичу в том, что на его имя зарегистрирован предложенный им 'Способ антисептической обработки хирургического инструментария и рук медперсонала».

Он смотрел на эту бумагу, и у него перехватило дыхание. Это был не просто документ. Это был пропуск. Пропуск в мир легальной науки, в систему, в будущее. Это был щит, прикрывавший его от прошлых грехов и открывавший дорогу к новым, уже санкционированным свершениям. Первый настоящий, осязаемый результат его миссии в этом времени.

— Спасибо, товарищ Морозов, — голос Ивана был тихим, но твердым.

— Не благодарите, — Морозов снова уткнулся в бумаги. — Работайте. О новых результатах — строго по инстанции. Свободны.

Иван вышел из кабинета, крепко сжимая в руке заветный лист. Он спустился по мраморной лестнице, вышел на Литейный проспект и остановился, глядя на спешащих людей, на трамваи, на серое небо Ленинграда.

Он не пошел сразу в институт. Ему нужно было побыть одному. Он дошел до Невы и остановился на набережной, опершись о гранитный парапет.

В руке он по-прежнему сжимал авторское свидетельство. Бумага казалась обжигающе горячей.

«Ну вот, Иван Горьков, — обратился он к самому себе. — Ты добился своего. Ты больше не подпольщик. Ты — официальное лицо. Автор метода. Член системы».

Он развернул лист и снова посмотрел на него. Да, это была победа. Но какая-то двойственная. Он получил власть, но вместе с ней и ошейник. Теперь за каждым его шагом будут следить еще пристальнее. Теперь любая ошибка, любое слишком смелое высказывание будут рассматриваться не как проступок студента, а как предательство доверия системы.

Он смотрел на широкую, могуче текущую Неву, на стройные шпили и купола, на силуэты строек на другом берегу. Этот город был ему уже не чужим. Он стал его крепостью, его полем битвы и его домом.

«Я сделал только первый шаг, — думал он. — Самый легкий. Теперь начинается самое сложное. Работа внутри машины. Нужно быть осторожным, как змея, и упорным, как бурильный молоток. Нужно учиться, расти, накапливать влияние. Ради того, чтобы к 41-му году у меня был не подвал с плесенью, а цех по производству антибиотиков. Ради того, чтобы спасти если не весь город, то хотя бы часть его».

Мысль о будущей войне больше не вызывала панического ужаса. Теперь это была холодная, ясная цель. Титаническая задача, которую он должен был выполнить.

Он вспомнил лица тех, кто был с ним. Катю, чья вера придавала ему сил. Сашку, чья преданность была неколебима. Мишу, чей гений мог свернуть горы. Даже отца, чья суровая школа выживания оказалась бесценной.

Он не один. И это придавало ему уверенности.

Система обратила на него внимание. Она приняла его в свои объятия. И теперь ему предстояло сделать так, чтобы эти объятия не стали смертельными. А чтобы он сам смог изнутри изменить этого гиганта, направить его колоссальную силу на спасение, а не на разрушение.

Он свернул авторское свидетельство в трубку, сунул его во внутренний карман пиджака и, в последний раз глянув на суровые воды Невы, повернул и твердым шагом пошел в сторону института.

Впереди была работа. Великая и страшная. И он был к ней готов.

Глава 13

Испытание огнем и водой

Сентябрь 1932 года встретил Ленинград огненно-рыжей листвой на островах и промозглым ветром с залива. Для Льва Борисова, в чьей грусти под двадцатилетней грудью пряталась сорокалетняя душа врача Ивана Горькова, эта осень стала временем странного, двойственного существования. Он был больше не подпольщиком, пробивающим брешь в стене прошлого, и не испуганным новичком, тыкающимся в реалии 1932 года, как мотылек в стекло. Он стал частью механизма. Винтиком, который, однако, лелеял дерзкую надежду однажды переделать весь станок.

Их рабочая группа при Наркомздраве — он, Катя и Миша — существовала теперь в строгих бюрократических берегах. Авторское свидетельство на метод антисептики, свернутое в трубку и бережно хранимое в ящике его письменного стола, было и щитом, и клеткой. Оно прикрывало их от откровенных нападок, но и обязывало к бесконечным отчетам, планам, согласованиям.

Учеба на втором курсе ЛМИ пошла иначе. Если первый курс был для него шоком и борьбой за выживание, то теперь Иван чувствовал себя опытным бойцом, изучающим поле предстоящей битвы. Лекции он слушал, пропуская устаревшие догмы мимо ушей и выхватывая крупицы подлинных знаний у тех профессоров, кто мыслил не по шаблону. С профессором Орловой он сохранял холодное, вежливое перемирие: не спорил, но и не унижался. Она, в свою очередь, видя его новый официальный статус и покровительство Жданова, предпочитала не замечать.

Основное время поглощала работа. Несколько раз в неделю они с Катей и Мишей проводили занятия в городских больницах, внедряя утвержденные Наркомздравом методики антисептики. Картина была удручающе однообразной: скептические взгляды пожилых хирургов, привыкших оперировать в тех же халатах, что и паслись по палатам; растерянность медсестер, с трудом усваивающих новые, сложные на их взгляд, процедуры.

— Товарищ Борисов, — говорил ему один умудренный сединами главврач, пахнущий камфорой и дешевым табаком, — мы понимаем, прогресс, наука. Но у нас на стерилизацию одного комплекта инструментов по-вашему уходит втрое больше времени. А больные — они ждут. Очередь на операцию.

— Товарищ главврач, — терпеливо отвечал Иван, — время, потраченное на стерилизацию, с лихвой окупается снижением количества послеоперационных гнойных осложнений. Что, в итоге, разгрузит ваши палаты.

Доводы были железными, но внедрялось все со скрипом. Миша, отвечавший за химическую часть, вечно ходил хмурый.

— Они хлорамин разводят, как бог на душу положит! Концентрацию никто не соблюдает! Я им мерные колбы выдал, так они их под самогон приспособили, я проверял!

Катя, систематизирующая отчеты, лишь вздыхала:

— У них нет стимула, Лев. Пока сверху не придет разнарядка с цифрами по снижению смертности, их не заставить. Они работают так, как привыкли.

Именно эта мысль — об отсутствии системного стимула — натолкнула Ивана на новую идею. Он вспомнил про систему триажа, цветового кодирования пациентов в современных больницах. Это было гениально просто, дешево и давало мгновенный видимый эффект.