Предзимье. Осень+зима (СИ) - Лаас Татьяна - Страница 4

Зимовский взял Таю под локоток — пальцы у него были жесткие и хваткие:

— Позвольте, прошу. Мне так будет спокойнее.

Он еще и рюкзак невоспитанно забрал с Таиного плеча — она еле сдержалась. Мертвый ветер поднялся, как всегда внезапно, обдавая его и Таю золотыми листьями с обочины и пылью. Повеяло холодом — на траве вдоль обочины появился иней. Только этого не хватало.

Зимовский наклонился к ней и проникновенно сказал:

— Таисия Саввовна, я не кусаюсь. Пока. Не кусаюсь. Не провоцируйте.

Он упрямо тянул её за собой в тепло внедорожника. Тая обернулась на недобро дышавший лес и позволила увлечь себя — спорить с лесом сейчас не тянуло.

Зимовский, забросив рюкзак на заднее сиденье, проверил, как Тая пристегнулась ремнем безопасности и медленно поехал в сторону поселка магмодов, выродков по-зимовски. В голове все не укладывалась простая до одури мысль — Зимовский не воевал. Надо будет навести справки, что же у него там со здоровьем приключилось. Или не стоит в это лезть? Она сегодня тут, а через пару недель вырвется обратно на свободу из затхлого Змеегорска. Какое ей дело до трусливого Зимовского? Тая передернула плечами. Он заметил это и зачем-то включил печку. Радио в который раз напевало особо жуткую колыбельную и навевало сон. Пахло по-летнему хвоей. Или это парфюм Зимовского?

— …вышел Ловчий погулять.

Тут шаталец вылезает,

Деве сердце выгрызает.

Поступь жути нелегка,

Жизнь шатальца коротка…

Глаза сами собой слипались. И за ве́ками почему-то неслось темное пустое поле с колким, высохшим жнивьем. Ветер выдувал тепло, заставляя дрожать всем телом. Она пыталась подняться — её ждали дома. Ладони кровили, исколотые стерней, и поле жадно впитывало эту невольную жертву. Голова плыла и хотелось только спать под баюканье ветра. Только ему… Ей же! Ей надо домой.

Глава вторая, в которой все плохо

— Грибочек… — мягко прозвучало у уха, выдергивая Таю из неприятного сна. Там она уже все ладони до крови сбила в попытке встать с ледяной стерни, а колыбельная достигла крещендо, звуча многолосицей.

— Что? — Тая выпрямилась, сонно моргая глазами. Машина стояла у тротуара. Даже мотор уже не урчал. За невысоким забором колыхались на ветру яркие, стойкие хризантемы. Дом. Она почти дома.

Зимовский с легко читаемой насмешкой в голосе сказал:

— Таисия Саввовна, приехали.

Тая украдкой на ладони взглянула — настолько реальным казался сон. Зимовский проследил за её взглядом, но ничего не сказал. И вроде ОТК её не кусал за бочок, чтобы такое привиделось, а вот надо же. Одно утешает — ей никогда не снились пророческие сны.

— Что-то случилось, Таисия Саввовна? — Зимовский рассматривал её с какой-то неприятной улыбкой на лице. Ей же приснилось, что он её «грибочком» обозвал?

Она лишь качнула головой. Просто надо высыпаться, как следует, и не будет сниться всякая пакость.

— Вас Семен Васильевич уже встречает.

Дед, действительно, стоял на крыльце, опираясь на тяжелую, никогда прежде не виденную Таей трость, и ждал её. Дом приветливо светился окнами первого этажа. Второй был погружен во тьму. Зимовский подхватил Таин рюкзак с заднего сиденья и вышел из машины, обходя её и галантно открывая дверцу, еще и руку Тае подал. Ладонь у него была сильная, в мозолях от привычки заниматься с саблей. Или мечом? Что он предпочитал, Тая не знала. Да и неважно это. Запах хвои почти исчез — от Зимовского ничем не пахло. Даже странно, словно он не человек.

— Добрый вечер, Семен Васильевич! — громко поприветствовал деда Зимовский, открывая калитку, а Тая с трудом пыталась проглотить комок в горле.

Дед сильно изменился с тех пор, как они не виделись. Тае дед всегда казался незыблемой глыбой, которую время обтекает, не задевая. Все могло измениться: родители погибли в автокатастрофе, Тая повзрослела, город вырвался за пределы привычного холма, даже Зимовский, оказывается, выжил и вырос, а дед — он был непоколебим, даже несмотря на менявшиеся на его мундире петлицы и появлявшиеся ордена. Тая следила за его карьерой на официальном императорском канале в молнеграмме. И вот… Время его все же задело. Он, высокий и широкоплечий, как-то странно усох, превращаясь в жердь. На лице прорезались морщины, глаза запали, стали почти не видны под набрякшими веками, на висках змеились синюшные вены, губы стали тонкими и неулыбчивыми. Тая внезапно поняла, что еще чуть-чуть бы её бега от Змеегорска, и она бы потеряла последнего человека, которому была важна она сама по себе, а не потому, что она медсестра, та самая Подосинова или кто-то еще.

— Таинька, Илья Андреевич, добрый вечер! — Даже голос у деда изменился, стал дребезжащим и по-стариковски тихим. — Проходите, проходите скорее — непогода какая идет.

И впрямь похолодало резко, поднялся дикий ветер, выдувающий тепло. Тая передернула плечами, вспоминая сон и сжатое поле. Пришлось напоминать самой себе, что пророческие сны — это не о ней.

Тая прошептала, идя вместе с Зимовским под руку:

— Не смейте… — Ей сейчас только Зимовского в гостях не хватало. Дело совсем не в усталости. Дело в деде, который скрывал от Таи свою болезнь.

Зимовский бросил на неё косой взгляд.

— Ксантория элегантная против?

— Именно, ваше сиятельство.

— Тогда — Илья Андреевич, как раньше, многоуважаемая Xanthoria elegans. Иначе…

Тая проглотила ругательства — сокращать дистанцию с Зимовским в её планы не входило.

— Договорились, — старательно тихо, чтобы дед не расслышал, сказала она. Зимовский выгнул бровь, и Тае пришлось договаривать: — Илья Андреевич.

Он победно улыбнулся и от чести погостить витиевато отказался — прикрылся службой, которая никогда не ждет. Зимовский откланялся, поцеловав на прощание Таину руку, сел обратно в свой внедорожник и поехал прочь, словно за ним неслись все черти ада. В воздухе странными слуховыми галлюцинациями звучала колыбельная. «Баю-баюшки-баю», кажется, пел сам ветер. Тая бросила взгляд на далекую кромку леса — не его же это проделки. Во сне было поле.

Дед обнял Таю, поцеловал троекратно в щеки и повел в дом. Глаша, горничная, которая служила в доме последние лет двадцать, появившись сразу после гибели родителей в автокатастрофе, приняла у Таи рюкзак и понесла его наверх, в её комнаты — если они, конечно, еще остались в этом доме. Дед мог и не простить её побега из Змеегорска, для него он был сродни предательству. Понять бы еще, что случилось с дедом. Плохие мысли она старательно гнала прочь. Дед, тяжело опираясь на трость и по-стариковски шаркая ногами, направился в гостиную, где уже был растоплен камин — мама, хоть и была нечистью, любила живой огонь, и отец ей в этом потакал.

— Тая, — улыбнулся дед, опускаясь в глубокое, знакомое с детства кресло. — Не смотри так ужасно. Я еще жив. И садись, садись — в ногах правды нет. Глашенька сейчас чаю принесет или ты с дороги оголодала и чего другого хочешь? Так Глаша живо тебе соберет.

— Ничего не надо, — заставила себя сказать Тая. Она села в кресло, напротив деда.

Тут, в доме, ничего не поменялось за десять лет. Все так и пахло сдобой, книжной пылью и немного лавандой. Мама любила этот аромат. Мебель, книги, даже обои на стенах были все те же. Время остановилось, вместо дома задев деда.

— Таинька, как же я рад, что ты все же прислушалась к моей просьбе и приехала.

Тая терпеть не могла, когда её называли «Таинькой» — ей казалось, что ещё чуть-чуть и она растает, как снег по весне. Только высказывать это деду ей и в голову не приходило.

— Дедушка… — больше ничего она выдавить из себя не могла.

Он махнул рукой, сухой, как птичья лапка. Его кожа стала по-старчески пегой, вся в родинках, как перепелиное яйцо.

— Пустое. Таинька, я все понимаю — тебе тесно было в Змеегорске. Тебя манили чужие просторы и города. В этом нет ничего плохого, это обычное вольнодумство молодости. С таким смиряются, потому что дети рано или поздно вырастают. Жаль, что судьбу тебя поломала война, но все еще выправится, я верю.