Частица тьмы - Терри Тери - Страница 17

— Фрейя? Ты в порядке?

Она качает головой, не поднимая глаз.

— Хочешь поговорить о том, что произошло?

— Нет. Завтра. Поговорим завтра, — шепчет она, наконец, нарушая свое молчание.

— Ладно. Нам надо немного поспать.

— Нет. То есть… не сейчас, — говорит Фрейя тихим, слабым голосом и поднимает голову. Глаза ее полны эмоций, прочесть которые я не могу. Она протягивает руку, склоняется мне на плечо, придвигается ближе и прячет лицо у меня на груди. Я глажу ее по голове, и она надолго затихает в моих объятиях, а потом немного отстраняется, нежно касается ладонью моего лица и целует.

Губы ее мягкие, неуверенные, почти как у ребенка, и я отвечаю на поцелуй, потом начинаю отстраняться, но ее ладонь скользит назад, пальцы зарываются в волосы, она притягивает ближе, а поцелуй становится глубже.

И весь страх, вся боль и отчаяние — все, через что мы прошли, но как-то сумели выжить — растворяются и исчезают.

ЧАСТЬ 3

ОРГАНИЧЕСКАЯ ЭВОЛЮЦИЯ

1

ЛАРА

Я горю и мысленно кричу свое имя снова и снова: Келли, Келли, Келли!

Силюсь удержать то, что я есть, даже когда пламя уничтожает меня.

Но в этот раз я не сплю, это не сон, и это все длится и длится. И здесь девушка, которая говорит, что ее зовут Шэй, и что она хочет помочь мне, но она ничего не может сделать. Затем появляется Ксандер, с ним Септа, и вместе они, наконец, прорываются в мое сознание. Они раскалывают меня как яйцо, разбившееся о пол.

Покой омывает меня с головы до ног, остужает пламя и удерживает его на расстоянии.

Но огонь по-прежнему там. Он всегда там будет.

2

ШЭЙ

Септа отталкивает меня, говорит, что я должна уйти — мол, хватит и того, что я уже натворила. Но я медлю в дверях и ухожу, только когда сама вижу, что Келли, наконец, успокаивается и затихает. Септа у ее постели, держит за руку.

Ксандер выходит следом за мной из комнаты, закрывает за нами дверь, уводит меня прочь.

— Что я сделала? — спрашиваю я, не в силах понять, что произошло. — Она кричала так, будто была в агонии, и я, как ни старалась, не смогла ее успокоить.

— Это не твоя вина. Тебе не следовало говорить с ней, не подготовившись, но ты же не знала.

— Не подготовившись?

— Ты ведь назвала ее по имени?

— Да. Келли.

— Она не может слышать свое имя. Если все же слышит, каждый раз происходит одно и то же. Мы называем ее Ларой.

Ему тоже больно — это видно по его лицу, по его ауре, и я, даже зная, кто он, не могу не посочувствовать ему и успокаивающе похлопываю по руке. Он накрывает мою ладонь своей. Вздыхает.

— Это я виноват. Виноват, что не сказал тебе, что вмешался вчера в лечебные процедуры Септы. — Он вздыхает. — Думал, что Келли нужно больше свободы, но, вероятно, ошибался.

— Лечебные процедуры? О чем ты говоришь?

— Она нездорова, и уже давно, — объясняет Ксандер. — Сомневаюсь, что Кай рассказал тебе об этом; я сильно удивился бы, если б он это сделал. Дело касается… психического равновесия Келли. Она с ранних лет посещает психотерапевтов, но Кай никогда не признавал, что у нее что-то серьезное.

— Почему она посещала психотерапевтов? В чем проблема?

— По поводу этого велись споры. Одна из форм раздвоения личности — таков обычный диагноз, хотя ее симптомы не вполне соответствуют всем критериям этого диагноза. Я забрал Келли, чтобы она прошла курс лечения у Септы. Да будет тебе известно, Септа — лучший специалист в этой сфере психологии. Келли нуждается в ее помощи.

— Ты хочешь сказать, что похитил ее, чтобы вылечить?

— Все не настолько ужасно, как кажется. — Но теперь его аура светится неуверенностью — той, что он позволяет мне видеть. — Ну, не совсем. Послушай, Соня — ее мать — не разрешала оказывать помощь, в которой Келли нуждалась. Соня была сторонницей исключительно медицинского подхода, она не понимала тончайшие грани психического равновесия, как их понимает Септа. Келли должна была пробыть с Септой всего несколько дней, но… кое-что пошло не так, и ее состояние, наоборот, ухудшилось.

— А что случилось? Вы проводили над ней какой-то эксперимент на Шетлендах?

— Что? Разумеется, нет. Септа говорит, дело в ее возрасте — гормоны, возрастные изменения, — что именно из-за этого обострилась болезнь. Кто внушил тебе подобную мысль?

— Дженна. Она сказала, они дружили и были там вместе.

— Дженна была раковым пациентом. А также пациентом Септы, и могла знать Келли через Септу. Вторичный рак мозга превратил ее в психопатку. Я уже говорил тебе, что это все полный бред, будто бы ее сожгли живьем. Ты должна мне верить. Она погибла во время взрыва в подземных лабораториях — в огне, да, но то был несчастный случай.

Я слушаю его и не знаю, что думать. Как может все то, что Дженна рассказывала мне, то, чем мы делились, когда входили в мысленный контакт, так разительно отличаться от версии Ксандера?

В то время я могла бы голову дать на отсечение, что Дженна говорила правду. Ну ладно, она знала, что является носителем, и не сказала мне, каким-то образом скрыла это от меня. Она могла обманывать, могла манипулировать, но в конце — нет. В конце она не лгала мне, тут я уверена.

Но если она сама верила в то, что говорила, значит, для нее это было правдой. Не знаю, что и думать.

— Келли все время была здесь?

— Да. На попечении Септы. И она гораздо счастливее, чем была, намного стабильнее. Если не случается чего-то, что нарушает ее душевное равновесие.

— Вроде моего появления.

— Ты не могла знать. Она сильно пугается своего имени; когда ее называют им или даже когда просто слышит его, то реагирует так, как сегодня. Септа говорит, она настолько раздвоилась, что не выносит ничего, что возвращает ее к тому, кем она была, даже своего имени.

Судя по всему, Ксандер искренне любит Келли и беспокоится о ней. А эта его неуверенность… никогда раньше не видела его в таком состоянии.

— Бог мой, тебе, в конце концов, не чуждо кое-что человеческое.

— Правда? — Он улыбается.

— Да. Ты не все знаешь, не так ли?

Он качает головой.

— Я хочу знать все. Но если и есть предмет, в котором я понимаю теперь не больше, чем когда мне было шестнадцать, так это то, как устроены мозги девочки-подростки. Келли, в частности.

— Полагаю, у меня есть некоторое понимание этого в общем смысле. Но мне не понятно, как ты мог забрать ее у мамы и брата.

— Ради ее же пользы. Чтобы попробовать вылечить ее.

Он свято верит в то, что говорит. Верит, что поступил правильно… Так ли?

Откуда мне знать? Я не знакома с матерью Кая, понятия не имею, какая она, какой была жизнь в их доме, и мне не по себе. Справедливости ради, Кай не самый уравновешенный человек, его эмоции и реакции порой бывают довольно бурными. А он рос в той же семье.

— Взгляни на это с такой стороны, — говорит Ксандер. — Если один родитель плохо обращается с ребенком, а суд ничего не предпринимает, и тогда второй родитель забирает ребенка, это можно назвать неправильным поступком?

— Ты хочешь сказать, с ней плохо обращались?

— Нет, но если один родитель не желает лечить поддающуюся лечению болезнь, которая может убить ребенка, готова ли ты признать, что единственно правильное решение — забрать ребенка у этого родителя, чтобы обеспечить лечением?

— Возможно. Да, пожалуй. — Хотя мне вспоминается мама. Она не верила в традиционную медицину, и когда я заболела гриппом, который убил ее, не позвонила в «Скорую» и не дала властям забрать меня. Она увезла меня сама и спрятала. Может быть, если бы она этого не сделала, то осталась бы жива?