Бездарь и домовой (СИ) - Сорокин Дмитрий - Страница 29

[1] Разгадка миниатюрности скульптур Заблудовского кроется в его происхождении: он уроженец Ингрии. А в этом городе, если не знаете, скульптуры живут весьма насыщенной хтонической жизнью. Поэтому чем меньше их размер, тем безопаснее для окружающих.

Вот крупный план: Наташа смотрит на Оку — хотя она ее и так всю жизнь видит, но у нас в Тарусе, верно, какая-то другая Ока, уж больно Наташа мечтательная. Правая рука на груди, глаза чуть прикрыты, губы то ли шепчут что, то ли просто приоткрыты… И еще с дюжину таких снимков. Но их делал не я! Хотя, отметая небывалое, оставляем единственно возможное: есть у меня в хозяйстве одно устройство, могущественное во многих областях сразу — похоже, заодно и в фотосъемке, и в передаче данных. Хотя, видит Бог, мне бы не хотелось считать его устройством! Спасибо, Нафаня…

«С ума сойти, какие снимки! Меня никогда так здорово не снимали! Спасибо большое!»

«Не за что. Доброй ночи, Наташа».

«Доброй ночи, Фёдор Юрьевич. Спокойных снов».

Ровно в полдень в редакцию «Тарусских вестей» вошли трое: один пожилой, двое молодых, все — в «оливе» без знаков различия, все — усачи.

— Господа, вы к кому? — привстал бдительный охранник.

— К редактору вашему, — махнул издали какой-то «корочкой» пожилой. — Мы ненадолго, не беспокойтесь.

Войдя в редакционный кабинет, пожилой спросил:

— А кто тут у вас редактор будет?

— Я, — несколько растерянно ответил юноша за столом.

— Очень приятно, — ответил пожилой усач. — Берём его, ребята!

Двое молодых немедленно накинули редактору на голову мешок, заломили руки за спину и вынесли вон.

— Не утруждайтесь волнениями, сударыня, — галантно обратился полковник Азаров к побледневшей даме. — Работает Обоянский гусарский полк! Просто объясним вашему редактору кое-что о сыновней почтительности, и вернем обратно. Честь имею! — козырнул старый вояка и вышел.

Ответственный секретарь Екатерина Матвеевна сперва тихонько захихикала, потом, не удержавшись, засмеялась в голос, и смеялась ещё очень долго.

В моей прошлой жизни, которую чем дальше, тем больше забываю, я долго не мог поверить, что выражение «холодное бешенство» — не фигура речи, не книжная красивость, но лаконичное описание реально существующего явления. Не верил — пока на себе не испытал. Мы тогда с коллегами из самых разных изданий катались в составе пресс-тура по одной южной курортной местности. Смысл был в том, чтобы в своих статьях мы потом расписывали, сколь прекрасна эта местность для отдыха, сколь комфортабельны ее отели, вкусна кухня, безупречен персонал санаториев и тому подобное.

Передвигались мы на автобусе, который вероятно, возил по этим краям еще первых космонавтов, так что нет ничего удивительного, что этот раритет однажды, испустив особенно зловонное облако дыма, приказал долго жить без особых перспектив на реанимацию. Организатор не растерялся, куда-то позвонил, приехали улыбчивые южные люди на машинах разной степени раздолбанности, которые и возили нас остаток тура.

А в финале, перед отбытием в аэропорт с одной труднодоступной турбазы, нам выставили счет за их услуги и всё с той же улыбчивой вежливостью объяснили, что, пока не оплатим, никто никуда не поедет. Большинство коллег выпало в полный осадок: кто бы что там ни думал, журналист, если он не «говорящая голова» в телевизоре, персонаж не особенно зажиточный, а командировочные, выдаваемые редакциями, во все времена носили весьма символический характер. Меня же накрыло это самое холодное бешенство: лютейший гнев, но при этом эмоции не захлестывают разум, голова работает четко, как часы, сделанные на Втором Московском часовом заводе, мир его руинам. Вместе с еще одним не потерявшим самообладания журналистом мы объяснили уважаемым южанам, что приглашал их конкретно вот этот организатор. И если он не заплатит (а нам проверить нетрудно, телефоны водителей мы переписали), то за весь свой шашлык-машлык и умопомрачительные виды на горы и море получит серию статей в федеральной прессе о том, какая жуткая дыра их регион, а ведь мог бы процвести, если поменять погрязшее в праздности и коррупции руководство. Разумеется, сработало…

И вот теперь я снова находился в этом хорошо забытом состоянии холодной ярости. Опричники, забрав с утра Никанорова из милиции, повезли его в Калугу для передачи Сыскному приказу. В славном городе Алексине сделали остановку возле торгового центра, в который и направились, чтобы, в том числе, купить по стаканчику кофе. Едва они скрылись в дверях, водитель опричной машины открыл заднее отделение, выпустил Никанорова, снял с него наручники, вручил свой пистолет, после чего с чувством хорошо сделанной работы прилег поспать на травку. Никаноров же времени не терял. Бодрым шагом войдя в зал, он схватил первую попавшуюся девушку, приставил к ее голове пистолет и громогласно озвучил свои требования. Требовал он не слишком много: чтобы в городе Тарусе редактор газеты по имени Фёдор Нетин пошел к нему домой, забрал из сарая репону и доставил пред его, Никанорова, светлы очи в этот самый торговый центр. Иначе девушка умрет, а ему, мол, и так терять нечего. А девушку ту звали Наташа Кудашева…

Спасибо холодной ярости — я не впал в ступор или истерику. Мы как раз намеревались стартовать из города, так что были в сборе и готовности. Я попросил у Володи сигарету, и, пока курил, продумывал порядок действий. В итоге уже через две минуты Дубровский и Нафаня просветили меня о процессе и последствиях опустошения манохранилища. Спустя пять минут после звонка я вернулся в стройные ряды российской аристократии, и еще через три минуты я уже пер репону из никаноровского сарая. Маго-техническое обеспечение, по собственному почину, взял на себя Нафаня.

— Вы готовы, мой добрый сеньор? — спросил домовой.

Я проверил: в багажнике лежали все наши нехитрые пожитки, включая гитару, и проклятая репона. Действительно, тяжеленная хрень. Одна радость: таскать мне ее недолго. В кармане — официальная бумага за подписью старого князя, полученная от Дубровского, бумажный паспорт на подлинные данные, а на руке — идентификационный браслет с ними же. В свою очередь, сыщик увозил князю собственноручно написанное мною согласие считать себя Фёдором Юрьевичем Ромодановским, единственным наследником княжеского рода, и не позднее первого сентября приехать в родовое имение и предстать пред родительские очи.

— Фёдор, не пропадай, и не забудь: на свадьбу — жду! — пожал мне руку Володя.

— Бывай, сыщик, — кивнул я и ответил домовому: — Да, готов!

На пару ударов сердца вокруг потемнело, а потом вдруг выяснилось, что мы больше не на тарусских задворках, а на парковке крупного торгового центра в Алексине. Территория вокруг была оцеплена опричниками в броне и закрытых шлемах. К машине тут же подбежали трое с автоматами наперевес. Я ждал их за рулем, выставив в окно земский паспорт.

— Здравствуйте, господа. Фёдор Нетин, из Тарусы. Это меня ждет террорист.

— Подпоручик Тишин. Имею приказ вас проводить.

— Спасибо, подпоручик. Важно: предмета, который я буду нести, не должен касаться никто, кроме меня. Вообще никто. Это вопрос не только нашей с вами жизни и смерти, но и существования города Алексин на лике Тверди. А также, вполне вероятно, весьма обширной прилегающей территории. Вот теперь провожайте.

— Ты должен был сдохнуть еще в Тарусе! — удивленно крикнул мне Никаноров. — В прорыве хтони! — Он держал Наташу захватом за шею, приставив к ее голове пистолет, у входа в выгородку парфюмерной лавки.

— Ну, как видишь, я здесь, — пожал я плечами. — Отпусти девушку.

— Нет! Тогда мы устроим прорыв хтони здесь! Открывай хранилище!

— Хозяин, я ничего не могу с ним сделать, включен негатор, — шепнул Нафаня.

— Негатор не причем, он нулевка. А в лоб ему засветить можешь чем-нибудь?

— Что ты там бормочешь, придурок! Открывай! Не-ет! Я не хочу… Открывай! Хтонь! Я жить хочу! Жи-и-ть… Открывай! — по лицу терзаемого шизофренией бывшего библиотекаря и краеведа катился пот пополам со слезами, палец явственно дрожал на спусковом крючке пистолета. — Открыва-ай! Да поглотит нас хтонь!