Страж Ордена 2 (СИ) - Семин Никита - Страница 37

Почти каждую ночь район вокруг башни превращался в театр военных действий. Группы его самых ретивых последователей, в основном — озлобленная, потерявшая работу и теперь опьяненная праведным гневом и дешевой водкой беднота с Обводного, устраивали свои подлые вылазки.

Вот под покровом туманной, промозглой ночи десяток фигур в рваных армяках бесшумно скользит по крышам соседних пакгаузов. Они подбираются к тому участку периметра, где тень от трубы литейного завода гуще всего. По команде патлатого верзилы, бывшего грузчика, они разом швыряют в сторону гвардейского патруля град камней и кирпичей, припасенных заранее. Пока солдаты, ругаясь и закрывая головы руками, пытаются понять, откуда летит, двое других метают зажженные бутыли с горючей смесью. Одна разбивается о землю, вторая — ударяется о медную обшивку башни и стекает по ней огненным ручьем, не причиняя вреда, но создавая панику. Начинается суматоха, стрельба в воздух, и под этот шумок нападавшие растворяются в лабиринте крыш.

Трижды им почти удавалось добиться своего. Один раз подожженная телега с сеном, которую они с воплями и гиканьем разогнали по улице, врезалась в полосатую будку для солдат. Огонь едва успели потушить.

В другой раз их тактика была еще хитрее. К оцеплению, шатаясь, подошел вдребезги пьяный мастеровой. Он орал песни, материл Государя и требовал пропустить его к «бесовскому идолу». Когда двое гренадер, чертыхаясь, вышли, чтобы скрутить его и оттащить в участок, из темноты соседнего переулка на них набросились с десяток человек с дубинами и ножами. Завязалась короткая, жестокая свалка. Одного из солдат тяжело ранили в бок. И пока основное внимание караульных было приковано к драке, третья группа, с другого конца, пыталась подпилить одну из опор, чтобы обрушить ее.

Каждый раз зачинщиков, которых удавалось поймать, ждала незавидная участь. Их волокли в участок, до полусмерти пороли розгами и бросали в переполненные тюрьмы на Шпалерной. Но это не помогало, лишь подливая масла в огонь, превращая пьяных бунтовщиков в мучеников за веру.

На их место приходили новые. Деньги, которые неприметные господа в дорогих каретах щедро раздавали по ночам в самых грязных кабаках Выборгской стороны, делали свое дело. За серебряный рубль — огромные по меркам безработного люда деньги — всегда находились те, кто был готов рискнуть своей шкурой.

Более того, система начала работать в обе стороны. Людей, арестованных и по утру высланных из города за бродяжничество и бунт, уже на следующий день тайно на нанятых подводах привозили обратно, в ночлежки, где их ждали новая порция водки и новые серебряные рубли.

Нападения на башню вскоре стали организованным, хорошо финансируемым, оплачиваемым ремеслом, войной на истощение. И ее целью было не только захватить и сломать башню, но и — показать, что власть бессильна.

Но настоящая схватка происходила не на улицах — она велась в тишине и полумраке дворцовых покоев.

Императрица Елизавета Алексеевна принимала свою любимую фрейлину, молодую княжну Строганову, племянницу того самого графа. Девушка, с глазами испуганной лани и тщательно отрепетированной дрожью в голосе, «делилась» с государыней своими страхами.

— Ваше Величество, — шептала она, прикладывая к глазам кружевной платок, — в свете только и разговоров… Люди ропщут. Говорят, Государь наш… — она осеклась, будто боясь произнести ужасное, — попал под влияние колдуна с Урала. Что он отвернулся от истинной веры, а благочестивого старца, отца Иоанна, которого народ уже почитает за святого, держит в опале, как преступника.

— Глупости, — сухо ответила Императрица, но фрейлина видела, что ее слова попали в цель.

— Я-то знаю, что это глупости, Ваше Величество! Но простой народ… он темен и недоверчив. А дворянство… свет недоумевает. Они видят, как их заводы стоят, как их доходы тают, и не понимают, ради чего. Боюсь, как бы гнев Божий, — она истово перекрестилась, — не пал на всю нашу семью за такое поношение праведника.

Вечером того же дня состоялся тяжелый разговор. Императрица, женщина набожная и чуткая к настроениям двора, высказала мужу все, что услышала.

— Саша, — сказала она, используя их домашнее имя, — я не вмешиваюсь в твои государственные дела. Но то, что происходит — опасно. Ты восстанавливаешь против себя и простой народ, и лучшее дворянство! Трон держится на их верности. Нельзя ею рисковать ради… этого странного человека. Прислушайся к голосу своих подданных.

Александр слушал, и лицо его становилось все мрачнее. Он был зажат в тиски. С одной стороны — опасности, раскрываемые в рассказах родного брата и доклады Шувалова. С другой — слезы жены, ропот аристократии и почти открытый бунт на улицах. Он оказался в тупике.

Оказавшись под перекрестным огнем — с одной стороны, рациональные, но пугающие доклады брата и Шувалова, с другой — истерия улицы, слезы жены и холодное недовольство высшей аристократии — он понял, что ситуация выходит из-под контроля. Прямо поддержать Молниева означало окончательно настроить против себя всех. Арестовать Иоанна — спровоцировать народный бунт, который мог стать страшнее пугачевщины. «Ах, ну почему я пропадал в Вене! Почему эти идиоты не сообщили мне ранее, что здесь назревает?» — думал он ночами, ворочаясь на жарких перинах. «Надо было уничтожить этого Иоанна раньше, когда он только еще появился в своей Костроме. А теперь поздно — слишком он заметен».

Но император был умен. И он нашел выход — решение, достойное византийского императора, путь, что убирал его из эпицентра бури, превращая из участника конфликта в верховного, отстраненного арбитра.

И на следующий день в здании Святейшего Синода ударил гром: фельдъегерь доставил в него, запечатанный сургучом личный указ Государя Императора.

Текст его был холоден, официален и не двусмысленен.

Государь Император повелевал членам Святейшего Синода, отложив все прочие дела, «в кратчайшие сроки, но со всей тщательностью и беспристрастием, составить полное богословское заключение о догматах и деяниях странствующего проповедника отца Иоанна на предмет их соответствия святым канонам Православной Церкви и возможной угрозы для духовного единства и государственного порядка».

Это был не просто приказ. Это был ультиматум.

Александр I, этот мастер политического лавирования, одним росчерком пера переложил всю ответственность на плечи церковников. Он бросил им под ноги «горячую картофелину», которую до этого пытались всучить ему.

Больше это не было делом какого-то Комитета или прихотью Великого князя. Это стало внутренней проблемой самой Церкви. Митрополиты и архиепископы должны были теперь разбираться с пророком, который вырос в лоне их системы и теперь грозил расколоть их паству. Это им предстояло публично вынести свой вердикт: святой он или еретик? Чудотворец или самозванец?

Сам же Император отстранялся. Он занимал позицию над схваткой. Он, как помазанник Божий, будет лишь ждать заключения своих духовных советников. А до тех пор — отец Иоанн оставался под «почетным арестом» в доме графа Строганова, а инженер Молниев — продолжал свои «ученые изыскания» в Инженерном замке.

Шахматная доска была перевернута. Фигуры были расставлены заново. И теперь главный ход был за теми, кто носил не мундиры, а рясы. Церковь, так долго трусливо стоявшая в стороне и делавшая вид, что ничего не происходит, была насильно втянута в эпицентр этого странного и опасного дела.

Глава 17

Прошла неделя относительной тишины. Семь дней, в течение которых я, запершись в своей лаборатории в Инженерном замке, вел изматывающую войну с князем Голицыным и законами физики, пытаясь создать свой детектор душ. Работа продвигалась медленно, со скрипом. Каждый шаг вперед давался с боем.

Неожиданно поступил приказ явиться на Обводный канал: его принес адъютант Великого князя — сухое, официальное предписание: «Инженеру Молниеву. Ввиду участившихся инцидентов немедленно прибыть к башне-стабилизатору для проведения полной технической инспекции»