Страж Ордена 2 (СИ) - Семин Никита - Страница 32

— Здравствуй, брат, — сказал он Николаю. — И вы, господин инженер. Присаживайтесь.

Я остался стоять — этикет не позволял мне присесть в присутствии Государя. Николай сел и начал свой доклад. Он говорил сухо, по-военному четко излагая факты об угрозе Прорыва, о строительстве башни, упомянув и о недовольстве дворян, чьи заводы были остановлены.

— Я задержался в Европе дольше, чем планировал, брат, — прервал его Император, и в его голосе прозвучали нотки иронии. — Депеши о жалобах графа Строганова и герцога Ольденбургского настигли меня еще в Варшаве. Весьма кстати — у меня был официальный повод не вмешиваться, пока дело не будет сделано, — он повернулся ко мне и посмотрел сквозь лорнет. — Скажите, инженер: угроза была действительно столь велика, чтобы останавливать лучшие мануфактуры Империи?

— Была, Ваше Императорское Величество, — ответил я ровно. — Без принятых мер Петербург постигла бы катастрофа.

— Я верю, — неожиданно легко согласился он, и лицо его вдруг залила краска. — Но что мне теперь говорить высшему свету? Что я разоряю своих верных подданных из-за предсказаний… человека, о котором мне докладывают самые невероятные вещи?

Николай, дипломатично кашлянув, вновь взял слово.

— Государь, я верю словам господина Молниева. Он не раз доказывал, что понимает природу этой новой угрозы лучше, чем кто-либо в Империи.

— Вот это и есть главный вопрос, брат, — Александр откинулся в кресле, и снова впился в меня взглядом. — Откуда вы это знаете? Да садитесь же, право, мы здесь одни!

Настала моя очередь отвечать. Присев на край стула, я повторил свою легенду — про молнию, про откровение и про стертую память. Император слушал, и на его лице не отражалось ничего, кроме вежливого внимания.

Наконец, он отставил свой бокал с водой и посмотрел на меня в упор.

— Михаил, — сказал он, и голос его стал серьезным. — Я верю в вашу пользу для России. Ваши деяния в Кунгуре и здесь, в столице, говорят сами за себя. Я готов оказать вам свою высочайшую милость. Но прежде я должен спросить.

Он поднял со столика лорнет и, прищурившись, посмотрел на меня сквозь него. Этот жест, жест слабого зрения, парадоксальным образом делал его взгляд еще более пронзительным, нечеловечески внимательным.

— Скажите мне, как Государю, которому надлежит заботиться о душах своих подданных… Вы уверены, что та сила, что говорит и действует через вас — это ваша сила?

Мое лицо, я уверен, не дрогнуло, но внутри все похолодело. Что он, черт побери, такое несет? Что тут ему уже напели?

— Простите, Ваше Величество, я не очень вас понимаю. О чем речь?

— Что тот, кто стер вашу память, не вложил в вашу пустую оболочку свою собственную, чужую волю? Проще говоря, господин инженер, — он опустил лорнет, — как мне убедиться, что вы — не марионетка, не кукла в руках неведомого нам кукловода из-за Грани?

Гм. Похоже, я оказался в тупике. Это был вопрос, на который не было ответа: как объяснить неодаренному, какова природа твоего Дара? Это как обсуждать картины Рубенса со слепым! Любые клятвы, любые заверения прозвучали бы лживо и… непонятно.

Я молчал, пытаясь что-то сформулировать в ответ. В тишине слышно было лишь тиканье часов на камине. Александр не торопил меня. На его бледном, аристократическом лице от волнения проступили красные пятна, как это бывает у людей с тонкой кожей, особенно — блондинов. Он ждал.

— Никак, — сказал я наконец. — У вас нет способа это проверить. И у меня нет способа это доказать.

Я увидел, как тень разочарования скользнула по его лицу.

— Но, — я пошел в атаку, — такой способ можно создать.

Он удивленно поднял бровь.

— Если существует кукловод, то должен существовать и канал связи, — пояснил я свою мысль. — Это невидимые нити энергии. Теоретически, можно создать прибор, который уловит эту связь. Резонансный детектор, настроенный на частоту ментального контроля. Но для его калибровки нужен образец. Живой носитель подобной силы.

— И где же нам взять такой образец? — спросил он с иронией.

— Он у вас уже есть, Ваше Императорское Величество, — ответил я. — Князь Голицын! Его дар — это именно то, что нам нужно. Дайте мне его на пару недель в мою лабораторию, и я создам для вас прибор, который сможет отличать свободных одаренных от марионеток.

На лице Александра отразилась сложная гамма обуревавших его чувств. Определенно, он был впечатлен. Я видел это по тому, как он сощурил глаза, как его пальцы нервно забарабанили по подлокотнику. Тут я позволил себе немного расслабиться — по крайней мере, ситуация из безвыходной превратилась в нечто обсуждаемое и наукообразное.

— Любопытная идея, инженер, — произнес он медленно. — Очень любопытная…

Он поднял руку и подал какой-то незаметный, условный знак одному из флигель-адъютантов. Тот молча поклонился и вышел.

— Но пока ваш прибор не создан, — продолжил Император, — нам придется полагаться на старые, дедовские методы. Например, на очную ставку.

Дверь в кабинет открылась. И в нее, сопровождаемый графом Шуваловым, вошел… отец Иоанн! Хоть я никогда и не видел его вживую, но сразу же понял — это он! В своей простой черной рясе, с худым, аскетичным лицом и светлыми, ясными глазами, он казался скорее смиренным монахом, чем грозным пророком, за которым шли тысячи, а скоро пойдут миллионы. Он с достоинством поклонился Государю, проигнорировав и Шувалова, и, тем более, меня, сидевшего на стуле для посетителей у книжных шкафов.

— Ваше Императорское Величество, — голос его был мягок, но полон скрытой, звенящей силы. — Я прибыл по вашему зову.

— Рад видеть вас, отче, — ответил Александр. — Наслышан о ваших трудах во благо страждущих.

Он указал на кресло напротив своего.

— Присаживайтесь. Путь ваш, говорят, был долог и непрост.

Иоанн низко поклонился.

— Путь Господень всегда непрост, Государь, — ответил он. — Но радость видеть лица людей, обретших веру, искупает все тяготы.

«Красиво говорит, змееныш, — мысленно скривился я. — Начал сразу с козырей. Не о себе, о людях печется».

— До меня доходят слухи, — продолжил Император, через лорнет внимательно изучая его лицо, — о чудесах, которые вы творите. Об исцелении больных, об изгнании бесов. Говорят, вам ниспослана великая сила.

Иоанн смиренно опустил глаза.

— Не мне, Государь, не мне, но Свету, что говорит и творит добро через меня. Я лишь смиренный сосуд, который Господь счел достойным наполнить своей благодатью. Сила эта дана не для славы моей, а для облегчения страданий детей Божьих, для исцеления их телесных и душевных ран.

«Сосуд… — подумал я. — Как точно он себя описал, даже не подозревая об этом. Пустой, красивый глиняный горшок, до краев наполненный чужой, холодной волей. Если это и маска, то она безупречна. Он сам в нее верит».

— Однако же, отче, — Александр подался вперед, и в его голосе прозвучали стальные нотки, — дела ваши сеют не только благодать, но и смуту. Святейший Синод обеспокоен. Говорят, вы хулите церковные обряды, называя их пустой формой.

— Я хулю не веру, а фарисейство, — ответил Иоанн, и глаза его на миг сверкнули. — Я говорю лишь о том, что живая вера в сердце важнее мертвой буквы в книге. Разве может Свету быть угодно, чтобы пастыри утопали в роскоши, когда их паства умирает от голода и хворей? Я призываю не к расколу, Государь, а к очищению. К возвращению к истинной, деятельной вере апостольских времен.

«Хлестко, — отметил я. — Бьет по самым больным точкам — по сребролюбию и лицемерию. Идеальная риторика для простого народа. И очень, очень опасная для власти».

Александр молчал, задумчиво вертя в пальцах перо. Он не спорил. Он оценивал. Оценивал силу, ум и опасность этого человека. В его словах не было ни тени фанатизма, ни намека на гордыню. Лишь спокойная, несокрушимая убежденность в своей правоте.

И, пока они беседовали. Не обращая на меня никакого внимания, я решился просканировать его. И то, что я видел, заставило кровь застыть в жилах.