Страж Ордена 2 (СИ) - Семин Никита - Страница 2

— Извольте, — я указал на свое творение. — Ваш первый тренажер.

Верхотуров с недоумением посмотрел на примитивный прибор.

— Что это? Пыточное устройство?

— Почти, — хмыкнул я. — Это, скажем так, букварь. Положите ладони на пластины.

Поручик недоверчиво посмотрел на приспособление, но подчинился. Прохладный металл коры коснулся его кожи. Я замкнул цепь. Между пластинами, под его ладонями, с тихим гудением побежал слабый электрический ток.

— Что вы чувствуете?

— Ничего, — после паузы ответил он. — Легкое тепло. И… покалывание.

— Это чувствует ваша кожа. Ваши нервы. Это рефлексы плоти. А теперь забудьте о них. Забудьте о себе. Представьте, что ваши руки — продолжение этих пластин. Вы — часть цепи. Сейчас по этой цепи течет река — река чистой энергии. Услышьте ее. Почувствуйте ее течение не кожей, а… нутром.

Он закрыл глаза. Я видел, как напряглось его лицо, как под кожей на висках забилась жилка. Он пытался. Яростно, отчаянно, как привык всего добиваться в жизни — силой воли.

— Пустота, — произнес он сквозь зубы. — Я не…

— Прекратите пытаться! — оборвал я его. — То, о чем я вам говорю — самая естественная вещь на свете. Не нужно никаких усилий, чтобы ее ощутить. Ведь вы же не пытаетесь дышать, вы просто дышите. Вы не пытаетесь отдать приказ, вы его отдаете. Так и здесь. Не ломитесь в закрытую дверь. Станьте ключом, который ее открывает. Перестаньте быть человеком, который трогает металлическую пластину. Станьте сами этой пластиной, по которой течет ток.

Он замолчал. Его дыхание стало глубже, ровнее, ушло напряжение. Наконец-то он перестал бороться со своими ощущениями и начал вслушиваться в них.

Минута, другая. Я уж было подумал, что ничего не выйдет, но Верхотуров вдруг резко, судорожно вздохнул.

— Есть… — прошептал он, не открывая глаз. Его голос дрожал от потрясения. — Боже… я…

— Опишите ваши чувства! — тихо приказал я.

— Это похоже на покалывание… — прошептал он. — И гул. Живой. Будто я слышу, как жужжит пчелиный рой. И я вижу… не глазами, а будто б самой душою… структуру! Металл… он не сплошной. Он — как ткань, как тончайшая паутина. И по этой паутине бегут, переливаются мириады искорок… Я чувствую их путь. Это… это новый орган чувств!

Верхотуров был бледен, на лбу выступила испарина, но лицо его светилось от восторга. Он распахнул глаза, осматриваясь вокруг так, будто бы видел все это впервые. В каком-то смысле так оно и было: лишь теперь Илья мог осознавать, что скрывается за привычным фасадом привычного ему мира.

— Поздравляю, Илья Васильевич, — усмехнулся я, размыкая цепь. — То, что вы сейчас ощутили, это азбука. Основа основ.

Он отнял руки от пластин, глядя на них, как на чудо.

— Ну надо же… — прошептал он. — Только теперь мне открывается истинная природа вещей!

— Вот! Это оно. И это лишь начало! Теперь держите это ощущение, сроднитесь с ним. Это будет вашим домашним заданием.

Обернувшись, я взял с верстака медный пятак, и протянул его Илье Васильевичу.

— Возьмите. Носите его с собой. И в свободную минуту пытайтесь вновь услышать этот самый гул. Привыкайте к нему. Пусть он станет таким же естественным, как биение вашего собственного сердца!

Он взял монету, повертел ее в ладони.

— Долго мне надо будет выполнять «домашнее задание»?

— Полагаю, не менее недели.

— И вы в эту неделю не покажете мне ничего нового?

— Именно так!

— В таком случае вынужден вас покинуть. Мне нужно возвращаться в Пермь, — сказал он, поднимаясь. — Надобно доложить губернатору результаты поездки, да еще объяснить, почему церковники вернулись ни с чем. Это нужно сделать лично. Но я обязательно вернусь. И, надеюсь, следующий урок будет более содержателен!

— О, за это не беспокойтесь — у вас впереди очень, ОЧЕНЬ много разных открытий. За время вашего отсутствия я подготовлю для вас кое-что: письменное методическое пособие по основам магии металла. Чтобы, когда вернетесь, мы не тратили время на азбуку.

Он благодарно сжал мою руку.

— А пока, Илья Васильевич, — на прощание, у самых ворот, я решил дать ему еще один совет, — несколько слов для разговора с его превосходительством. Не пугайте его всякими монстрами. Говорите о «нестабильных природных ресурсах», требующих государственного контроля. Губернаторы обожают слово «контроль».

Верхотуров усмехнулся, оценив цинизм моей фразы.

— Понимаю. Представить чудовищную катастрофу просто как новую статью казенных расходов!

— Именно. Тем более, насчет расходов — это истинная правда.

Он вскочил в седло и пустил коня в галоп. Я же вернулся в мастерскую. На душе было странное, тяжелое чувство. Ответственность. В этот момент создавался первый в этом мире союзный маг-стихийник. В фундамент будущего Ордена закладывался первый камень. И этот камень должен был быть безупречно огранен.

Когда последние отголоски цокота копыт стихли, деревня снова погрузилась в свою сонную дрему. Важные господа уехали, представление закончилось. Для меня же начиналась самая тяжелая часть работы — рутина. Вяземский, Верхотуров, Шувалов — все они занимались большим, важным, бумажным делом. Мне же предстояло делать то, чего не мог никто из них — готовить плацдарм.

Весь остаток дня был посвящен чертежам в запертой мастерской. Хорошо хоть перед отъездом Степан Андреевич оставил целую кипу бумаг. Изначально, как я понял, это церковники привезли для документирования допросов с изрядным запасом. Да и сам Вяземский прихватил, тут уж не знаю для чего. Но меня их запасы здорово выручили.

На широких листах плотной бумаги выводились схемы будущих башен. Углы наклона, сечение балок, схема рунических контуров — все должно было быть безупречно.

Поскольку предыдущая ночь выдалась бессонной, я решил лечь пораньше. Деревня утонула в густой, бархатной темноте. Даже неугомонные деревенские псы, обычно брехавшие на каждую тень, и те смолкли, словно сама ночь приказала им молчать. Из-за стены донесся могучий, умиротворенный храп Семёна — солдат спит, служба идет. Ульяна же, закончив свои дела, еще засветло ушла в отчий дом.

Пробуждение пришло не от звука, а от ощущения. От тончайшей вибрации, прошедшей по дому. Резкий, короткий всплеск чистого, животного ужаса где-то совсем рядом. Магическим мироощущением я ощутил, что сработали «Стражи».

Босые ноги бесшумно коснулись холодного пола. Чертыхаясь, я выглянул в окно. Луна едва пробивалась сквозь облака. Двор был пуст. Но воздух у самых ворот, казалось, все еще подрагивал. В этот момент дверь тихо скрипнула. На пороге появился сонный Семен:

— Что за шум?..

— Спи, Семён. Это Стражи. Кто-то опять к нам залезть пытался.

— Вот же дурачье, — Семён сплюнул в сердцах. — Никак не отвадишь от чужого добра. А «стражи» — то дело знают! Уж даже я, вроде бы: знаю, что это пугало ваше, хозяйское, и вреда не причинит, а все одно — сердце в пятки уходит, как оно у ворот шевельнется!

Я вернулся в кровать, но заснуть больше не смог. И кого опять ко мне несет? Уж вроде бы все тут знают: ко мне соваться не следует. А вот ведь — все равно лезут! И какой черт мог ко мне затесаться? Снова парни? Вряд ли… Чую, дело тут посерьезнее: или ерофеевские снова шалят, или, что еще хуже, это люди Голицына. Вот последнее — совсем было бы скверно. Аристократ, унизившийся до того, чтобы подослать ночных убийц, готов на все…

И еще одна мысль не давала покоя: убегающий в панике человек мог свернуть не в деревню, а в лес. И в темноте наткнуться на «Клеть», или подцепить «червя». А утром по деревне поползет новый слух — что колдун не просто пугает, а и убивает.

Нет, завтра с утра придется идти по следам. Проверить, что там и как. И вообще, все эти ночные визиты становятся утомительными. Кажется, мне уже пора принять решительные меры!

Кабак «Разгуляй» на окраине Кунгура был местом, где заканчивались мечты, и начиналась горькая правда. Здесь, в густом чаду дешевого табака и сивухи, за липким от пролитого пива столом, сидел Василий Захарович Ерофеев. Находился он здесь по самой прямой своей надобности. Он пил. Пил методично, угрюмо, не пьянея, а лишь погружаясь все глубже в вязкую, черную трясину воспоминаний о своем унижении.