Увидеть огромную кошку - Мертц Барбара - Страница 5

Вскоре она смеялась и, к сожалению, ругалась, пытаясь повторить его приём – но безуспешно,

– У тебя руки, как я и подозревал, слишком маленькие, – заметил Рамзес, покорно подчиняясь её щипкам и сдавлениям. – Я был бы последним, кто отрицал бы, что женщина может сравниться с мужчиной во всём, кроме физических размеров и силы, но ты должна признать… Чёрт возьми!

Она взяла его руку в свою и поднесла к губам.

– Вот, я поцеловала её, и теперь она здорова.

Давид рассмеялся.

– Браво, Нефрет. Что ты сделала?

– Просто нужно давить на определённые нервы, – скромно пробормотала Нефрет, пока Рамзес уныло смотрел на своё запястье. Даже с расстояния мне были видны следы ногтей Нефрет.

– Довольно, – отрезала я, напоминая себе, что позже следует попросить Нефрет показать мне, как она обнаружила уязвимые места. Чтобы вырвать у Рамзеса крик боли, требовалось нечто большее, чем случайная царапина ногтями. – Мы должны вернуться на дахабию[29].

– Да, пойдём домой, где нам наконец-то будет удобно, – вскочила Нефрет. – Какие грубые люди вокруг! Все смотрят на нас. Я хочу снять это нелепое платье и надеть брюки.

– Оно тебе очень идёт, – галантно произнёс Давид.

– Крайне неудобное, – проворчала Нефрет, вставляя тонкий палец в высокий кружевной воротник.

– Ты не носишь корсет[30], – заметил Рамзес, окинув её взглядом с ног до головы.

– Рамзес, – устало вмешалась я.

– Да, матушка. Мы пойдём вперёд и найдём такси.

Они ушли, взявшись за руки, Нефрет между двумя юношами. Я не могла обвинять зевак в том, что те пялились на столь красивое и необычное трио. Мальчики были почти одного роста; их кудрявые чёрные волосы могли принадлежать братьям. Оба смотрели сверху вниз на Нефрет, чья золотисто-красная корона едва достигала их ушей. Покачивая головой, но улыбаясь, я подняла её шляпу с пола, где она так и осталась лежать, и взяла руку, предложенную мне Эмерсоном.

Когда мы догнали остальных, возникла небольшая суматоха. Экипаж ждал; Нефрет и Давид уже заняли свои места, но Рамзес увлёкся беседой с кучером, который оказался его давним знакомым. Как сын, так и отец могли похвастаться обширным кругом старых знакомых по всему Египту, и многие из этих знакомых были людьми, с которыми респектабельный человек не желал бы иметь ничего общего. Кучер, как свойственно арабам, восклицал, превознося изменившуюся внешность Рамзеса:

– Высокий, красивый и бесстрашный, как твой досточтимый отец! Наносящий неотразимый удар сжатой в кулак рукой! Доставляющий женщинам радость своим...

Тут Эмерсон, побагровев, резко оборвал комплименты. Вокруг уже собралась небольшая толпа; ему пришлось оттолкнуть несколько других старых знакомых, прежде чем он смог усадить меня в такси. Не успела я шагнуть на ступеньку, как Эмерсон внезапно отпустил мою руку и развернулся, хлопая рукой по карману.

– Кто это сделал? – рявкнул он и повторил вопрос по-арабски.

Рука Давида поддержала меня и затащила в экипаж, аккуратно усадив на сиденье между ним и Нефрет. Оглядываясь назад, я увидел, что публика из нищих, продавцов и растерянных туристов поспешно отступила. Сила голоса Эмерсона, равно как его умение ругаться, издавна принесли ему титул «Отца Проклятий», и яростные вопли разносились на сорок ярдов.

Однако ответа не последовало, и вскоре Эмерсон, чертыхнувшись, забрался в кабину. За ним последовал Рамзес, который задержался, чтобы завершить финансовую сделку – по крайней мере, мне так показалось – с продавцом цветов. Усевшись рядом с отцом, он протянул мне один симпатичный букетик цветов, а Нефрет – другой, небрежным жестом отмахнувшись от нашей благодарности.

– Что сделал этот парень? – спросил он отца.

Эмерсон вытащил из кармана смятый лист бумаги. Бросив взгляд, он фыркнул: «Чепуха!» – и выбросил бы его, если бы я не успела вырвать этот лист из рук мужа.

Сообщение было написано нервным, явно изменённым почерком. Оно гласило: «Держитесь подальше от гробницы «Двадцать-А».

– Что это значит, Эмерсон? – спросила я.

Эмерсон проигнорировал вопрос.

– Рамзес, Юссуф видел человека, который сунул бумагу мне в карман? Потому что, я полагаю, ты решил купить у него цветы, чтобы допросить его.

– Да нет, сэр, – искренне ответил Рамзес. – Моя основная причина заключалась в том, чтобы доставить удовольствие матери и сестре. Однако во время сделки я действительно спросил Юссуфа, поскольку он был ближе всех к тебе, и по твоему испуганному восклицанию и жесту я подумал, что, возможно, кто-то попытался залезть к тебе в карман или...

В последние годы Рамзес пытался преодолеть свою досадную склонность к многословию, но время от времени у него случались рецидивы. Я автоматически бросила:

– Замолчи, Рамзес.

– Да, матушка. Могу я увидеть записку?

Я передала лист.

– Как странно, – пробормотала Нефрет. – Что это значит, сэр?

– Будь я проклят, если знаю, – огрызнулся Эмерсон.

Он достал трубку и принялся её набивать. Я наклонилась вперёд.

– Эмерсон, ты намеренно ведёшь себя загадочно и провокационно – если не таинственно. Твоя привычка скрывать что-то от нас – особенно от меня – полностью вышла из-под контроля. Ты прекрасно знаешь…

– Это угроза, – вмешалась Нефрет. – Или предупреждение. Ой… простите меня за то, что перебиваю, тётя Амелия; я слишком разволновалась. О какой гробнице речь профессор? Об одной из тех, которые вы собирались раскопать в этом году?

Мы все ждали ответа Эмерсона, затаив дыхание. Одна из его неприятных привычек заключалась в том, чтобы держать место наших будущих раскопок в секрете до последнего момента. Он не доверял даже мне.

Как и сейчас.

– Давайте подождём до вечера, чтобы обсудить этот вопрос, – холодно отрезал он. – Я не намерен вступать в громкий и неловкий спор на публике.

От возмущения у меня перехватило дыхание. Голос Эмерсона – самый громкий из всех, и Эмерсон быстрее и охотнее любого вступает в спор. Его ханжеское выражение лица сводило с ума.

Давид, вечный миротворец, услышал мой судорожный вздох и нежно обнял меня за плечи.

– Да, давайте отложим дела на потом. Расскажите мне о тёте Эвелине, дяде Уолтере и детях – прошло слишком много времени с тех пор, как я их видел или получал от них весточку.

– Они, конечно, передавали тебе слова самой нежной любви, – ответила я. – Эвелина писала каждую неделю, но не думаю, что ты получил все её письма.

– Почта в пустыне отличается от обычной, – улыбнулся Давид. – Я очень скучал по ним. Они не изменили своего мнения не выезжать в этот сезон?

– Кому-нибудь нужно было остаться в Лондоне, чтобы контролировать подготовку последнего тома публикации о могиле Тетишери, – объяснила я. – Огромное количество фотографических пластин, и, поскольку Эвелина отвечает за картины, она хотела убедиться, что они воспроизведены должным образом. Уолтер работает над указателем предметов и надписей.

Давид потребовал больше сведений о своей приёмной семье. Внук нашего реиса[31] Абдуллы, он фактически был усыновлён братом Эмерсона, Уолтером, и проводил лето с младшими Эмерсонами, изучая английский язык, и египтологию, и Бог знает что ещё; он был чрезвычайно умным юношей и впитывал знания, как губка впитывает воду. Кроме этого, он был талантливым художником; когда мы впервые встретились с ним, он изготавливал поддельные предметы старины для одного из величайших злодеев Луксора, и мы сыграли важную роль в освобождении мальчика от пагубного влияния хозяина-преступника[32]. Его родители умерли, и чувства Давида к Эвелине и Уолтеру были чувствами преданного и благодарного сына.

Как он, несомненно, и надеялся, эта тема занимала нас всю оставшуюся часть поездки, хотя Рамзес был необычно молчалив, Нефрет болтала меньше, чем обычно, а Эмерсон ёрзал, раздражённо дёргая галстук, на ношении которого я настаивала. Когда показалась дахабия, он испустил порывистый вздох, сорвал с себя оскорбительный предмет одежды и расстегнул пуговицу на воротнике.