На Литовской земле (СИ) - Сапожников Борис Владимирович - Страница 20

— Он большую часть жизни провёл в седле, — пожал плечами Ходкевич, — к интригам не привык. Не до них в военном лагере.

Тут Сапега мог бы с ним поспорить. Уж чего-чего, а интриг в военных лагерях хватает с избытком, великий гетман в этом кривил душой. Знал Сапега и о том, что со времён безумного тирана в Московии воинская служба в походе была безместной, якобы близость к царю и знатность рода ничего не решали. Однако это только на словах, на деле же что при назначении воевод, что при раздаче наград после битвы в первую очередь оценивался местнический статус человека и его рода, а уж потом заслуги и ратные подвиги. Потому и интриговали в московском войске ничуть не меньше, нежели в литовском, коронном или к примеру французском.

— При сыне тирана, — заметил вместо этого Сапега, — он был стольником.[4] Когда же на престол взошёл Дмитрий, кем бы он ни был, то сделал князя Скопина уже великим мечником.[5] Так что нельзя сказать, что князь совсем уж чужд интриг раз сумел сделать карьеру при трёх царях.

— Двое из них были ненастоящими, — заявил Радзивилл. — Один — всего ли возвысившийся безродный боярин, второй… — Он только рукой махнул.

— Но это никак не объясняет наивности князя Скопина, которую он иногда проявляет в придворных вопросах, — покачал головой Сапега.

— Натура такая у него вот и всё, — решительно рубанул рукой Ходкевич. — Ты, пан Лев, сам вспоминал, как ему грамоту подносили, где уже царём звали, так он разорвал её на глазах у всех и поступил верно. А вот послов воровских отпустил восвояси, хотя сперва в железа заковал, чего делать не следовало.

— Такое мальчишество может дорого нам обойтись, — резонно заметил Сапега, — и в этом моё главное опасение относительно князя.

— Но у нас не будет вождя, который устроил бы всех, — покачал головой Радзивилл, высказав мысль, которую до него никто не желал озвучивать.

Все собравшиеся понимали, кто возглавит их заговор, тому и достанется всё. Как в случае успеха, так и если их замысел постигнет неудача. Это будет та самая высунувшаяся голова, которую отрубит меч, но только в случае провала. А если сразу рассчитывать на провал, то и начинать не стоит — смысла нет. Встанет во главе Радзивилл или Сапега, так род их поднимется над остальными на высоту практически недосягаемую, чего магнаты допустить не могли. Нет, вождь должен быть чужаком, тем, кто не сможет вести свою собственную политику без опоры на тех же магнатов, кем можно вертеть самим, признавая его лидерство, но не давая реальной власти, кроме как в утверждении решений, выгодных литовской магнатерии. И тут никого лучше московского изгнанника князя Скопина-Шуйского было не найти. Царь Василий сделал литовским магнатам воистину царский подарок, осталось им только воспользоваться.

И тут дверь в комнату, где шёл разговор, отворилась. Сперва в неё буквально ввалился доверенный слуга Сапеги, который торчал с другой стороны, чтобы никто не смел приблизиться к ней и подслушать о чём же говорят вельможные паны. А после через упавшего слугу переступил князь Радзивилл, прозванный Сироткой. Как обычно одетый безукоризненно по французской моде, он вошёл в комнату, достаточно просторную, однако в тот момент внутри удивительным образом стало тесно, как будто от веса и значительности особ, её заполнивших, само пространство съёжилось вокруг них.

— Панове, — отвесил собравшимся изящный поклон князь, взмахнув широкополой шляпой, которую тут же не глядя швырнул поднимавшемуся с пола слуге, — было весьма невежливо с вашей стороны не пригласить меня, вы не находите?

— У нас не посиделки в деревенском шинке, пан Кшиштоф, — отмахнулся Ходкевич, первым пришедший в себя, — чтобы звать всех знакомцев на ведро свежей горилки. Здесь собрались лишь те, кто истинно желают добра Литве.

— Какие высокие слова, пан гетман, — рассмеялся, кажется, вполне искренне Радзивилл, — прямо бальзам на душу мою истинного патриота Речи Посполитой.

— Не знал, что вы, пан, ещё и фиглярствуете, — заметил Сапега.

— В оправдание своё скажу, — уселся в свободное кресло Радзивилл-Сиротка, — что не я первый начал. Про шинок и горилку заговорил пан гетман, я лишь подхватил его тон.

— Раз с тобой нет отряда солдат, кузен, которые закуют нас в железо, — заметил Януш Радзивилл, — значит, ты не арестовывать нас пришёл. Но зачем в таком случае ты заявился к нам на встречу да ещё и столь эффектно?

— Ну эффектно получилось благодаря слуге пана Сапеги, — развёл руками Радзивилл, — никак не хотел уступать дорогу, пришлось велеть моим людям дать ему хорошего пинка.

— И много с вами людей, кузен? — поинтересовался Януш.

— Да пара всего, — отмахнулся Сиротка, — здесь ведь и у вас не армия. Да и затевать свару в Заречье я не собираюсь.

— Раз не для того, чтобы свару затеять или нас арестовать вы заявились, пан Кшиштоф, — постарался заставить князя ответить на главный вопрос теперь уже Сапега, — тогда для чего вы пришли к нам?

— Чтобы понять, — ответил князь, и яснее не стало. — Как вы, пан Лев, и как мой племянник я имел честь общаться с тем, кого вы прочите в вожди своего заговора. Даже не в вожди, а как живое знамя его, фигуру, которую в случае неудачи можно будет подкинуть нашему величеству. Весьма удобную фигуру, смею заметить, ведь его величество дважды получал от этого человека такие серьёзные щелчки по носу, что получил прозвание битый король. Провалится ваша затея, так вы откупитесь головой дважды победителя под Смоленском и под Москвой.

— Но если ты знаешь о нашей затее, кузен, — осторожно заметил Януш Радзивилл, — то отчего не велишь заковать нас в железо? Уверен, даже того, что ты знаешь, достаточно, чтобы всех нас подвергли строгой банниции, а земли наши отошли бы тебе.

— Ей-богу ты, кузен, иногда рассуждаешь, как купчишка, — рассмеялся князь Сиротка. — Мне довольно и моих земель, чтобы желать ещё чьими-то прирастать. Но не будь в этом деле замешан ты, кузен, да не втяни ты в него ещё и Кшиштофа, быть может, я пришёл сюда с отрядом солдат и заковал кое-кого в железо, чтобы передать на суд короля и сената. Да только банниция или хуже того казнь тень на весь наш род бросят, а в Короне только того и ждут, чтобы разорвать нас на куски окончательно. А вместе с Радзивиллами падёт и Литва.

— Пышно речешь, пан Кшиштоф, — ответил ему вместо Януша Сапега, — гладко стелешь, да только каково оно спать будет?

— Спать всем нам будет очень жёстко, — отбросив всякий намёк на ёрничество, ответил Радзивилл-Сиротка, — ибо то, что вы тут затеяли, привести может нас прямиком на плаху. Да только выбора теперь не осталось.

— Отчего же, — удивился младший Кшиштоф Радзивилл, — можно ведь разойтись прямо сейчас как будто ничего и не было. Прав ты, дядюшка, всех нас эта дорожка на плаху привести может. Потому резон у нас молчать обо всём.

— Поздно, Кшиштофек, — назвал племянника уменьшительным именем, будто тот неразумное дитя, Кшиштоф Радзивилл старший, — донесут. А нашему величеству только того и надо, чтобы подвернуть весь наш род банниции и отобрать земли и богатства себе в казну. Сразу деньги на новую войну за московский престол появятся, а заодно в Литве более не останется тех, кто мог бы сопротивляться его власти.

Тут Сапега мог бы и поспорить, но не стал. Для чего разводить пустые свары с союзником по нелёгкой борьбе, которая вот-вот перерастёт в «горячую» фазу.

— Ты ворвался к нам, кузен, — обратился к Кшиштофу старшему Януш Радзивилл, — наговорил сорок сороков, а смысла в твоих пышных речах ни на грош медный. На главный вопрос ты нам так и не ответил.

— Отвечу, — хитро глянул на него кузен, — когда вы поделитесь мнением о том, кого знаменем своим поставить желаете. Я видел его своими глазами, беседовал, как и с вами, и мнение своё о нём имею. Но хотел бы сперва ваше узнать, вельможные паны.

Не удержался всё же старый интриган, проехавший половину мира, и подпустил в голос иронии. Назвал равных ему не только по королевским законам, но и по старым укладам собеседников вельможными панами, как будто он был простой шляхтич, чьё мнение недорого стоит.