На Литовской земле (СИ) - Сапожников Борис Владимирович - Страница 11

Первым делом я отправился в мыльню, смыть с себя пот после долгого сидения в санях. Ту же велел позвать цирюльника, что побрил меня и остриг отросшие за время путешествия волосы. Прошлый раз я брился ещё в Витебске, отдавать себя в руки местечковым цирюльникам не решился после знакомства с первым же, ещё в Рудне. У того так дрожали руки то ли с перепою, то ли от страха, что придётся брить целого русского князя, что я сразу отослал его и больше не рисковал. Теперь же представился случай, и я долго отмокал в просторной деревянной лохани пока опытный мастер срезал мне волосы и брил лицо.

Одежду я выбрал самую нарядную из той, что взял с собой, остановившись на том, что выглядело как можно более русским. Всё дело в том, что русский, литовский и польский костюмы на первый взгляд были похожи — длиннополые кафтаны с длинными рукавами, которые завязывают за спиной, свободные штаны, мягкие сапоги. Но если поляки всё сильнее смотрели на запад, перенимая французскую моду, отходя от того, что у нас традиционно звалось венгерским нарядом, то в Русском царстве этого по понятным причинам не было. Литовцы же оказались где-то между, однако после Люблинского сейма всё сильнее полонизировались. О костюмах мне подробно рассказал Потоцкий, весьма гордый тем, что Польша в последние годы перехватила у Венгрии титул законодательницы мод на востоке.

— Ну прямо боярин, — восхитился Зенбулатов, оглядывая меня. — Ты и к царю Василию так пышно не наряжался, право слово.

В Кремле мне некому было пыль в глаза пускать. И заменивший мне отца царь, и князь Дмитрий знали меня с детства как облупленного, так что стараться нет смысла.

Вместо привычного уже длинного палаша — трофея Клушинской битвы, взятого у убитого мной врага, я повесил на пояс царёв подарок, украшенное ляпис-лазурью, бирюзой и гранатами оружие, в обтянутых красным бархатом, отделанных чеканным серебром ножнах. Прежде он висел в моих покоях московского дома, таскать его на войну не стоило. Ещё потеряется в обозе — проблем потом не оберёшься. Однако в Литву я его, конечно же, взял, и сегодня он мне впервые пригодится.

Признаться, пиры я не любил после того самого, где был отравлен князь Скопин, покинувший тело, которое по чьей-то прихоти занял я. Каждый раз ещё в Москве, на торжествах по случаю Новогодия или позже, когда мы с триумфом вернулись в столицу после Коломенского побоища, мне было не по себе во время пира. В каждой чаше чудился яд, отчего после провозглашённых здравиц сложно было даже поднести его к губам не что сделать хотя бы формальный глоток. И я не сомневался, здесь мне понравится ничуть не больше

Слуги проводили меня в просторный, но какой-то вытянутый зал, где собирались пирующие. Я пришёл, как и положено высокому гостю одним из последних, когда остальные уже расселись за столами и ждали меня. Место мне определили, само собой, почётней некуда. Осталось только горько усмехнуться про себя, вспомнив пир по случаю разгрома польского короля, когда меня усадили за воеводский стол, а место моё рядом с царём занял сумевший вовремя перебежать князь Трубецкой.

— Прошу, прошу, — добродушным шмелём прогудел Сапега, — усаживайся поудобнее, Михаил Васильич, пир у нас на всю ночь, как и положено. Никто не скажет, что старый Лев Сапега ударил в грязь лицом перед русским князем.

Все, кто слышал его, и я, конечно же, отметили последние слова. Обычно поляки называли нас московитами, не признавая права Москвы на объединение всех русских земель под своей властью. И вот Сапега при всех назвал меня не московским или московитским князем, но именно русским. Это стало для меня — да пожалуй не для меня одного — большим сюрпризом.

— Благодарю, — в тон ему ответил я, усаживаясь рядом ним с кресло с высокой спинкой. — Уверен, пан Лев, ваш пир не уступит царскому размахом и пышностью.

— Лев Иваныч, — поправил меня Сапега, — мы же не в землях Короны Польской, тут можно звать себя привычным именем-отчеством.

Вот тут я уже всерьёз задумался какую игру ведёт Сапега. Отказываться от традиционного польского обращения, давно уже принятого в Литве, называть не только меня, что можно принять просто за дань уважения, но и себя на русский манер по имени-отчеству. Нет, это уже серьёзно, и тут надо держать ухо востро. Сапега ведёт какую-то игру, которой я пока не понимаю, но отчего-то мне кажется, что игра эта уже пахнет кровью. Большой кровью. Ответа у меня пока нет, остаётся только внимательно следить за тем, что дальше предпримет этот литовский лис, воистину заслуживающий свой герб.

Когда все расселись за столами, Сапега на правах хозяина поднялся и вскинул полный вина бокал. На пиру у Сапеги всё было по первому разряду, а как иначе-то? Тяжёлые золотые тарелки, серебряные вилки и ножи, бокалы на тонких ножках, конечно же, венецианского стекла. Ну и угощение под стать. После царских пиров меня сложно было удивить богатством и разнообразием стола, однако Сапеге это удалось. Хотя превзойти русского царя он, конечно же, не смог, но всё равно угощение было более чем богатым и обильным.

Вот только у меня кусок в горло не лез. И не только из-за вьетнамских флешбэков о пире у князя Воротынского по случаю крестин его сына. Поведение радушного хозяина Гольшанского замка меня не сказать что пугало — пуганный я, но совсем мне не нравилось. Да и присмотреться к нему стоило.

Лев Сапега, мой заочный противник из лагеря короля Сигизмунда, почти уверен, именно он стоял за интригой с Мариной, дважды вдовой самозванцев, и походом на Калугу. Если во дворе, когда встречал меня, он был одет традиционно, в польской манере, то сейчас костюм его скорее напоминал мой. Конечно, русским его назвать было нельзя, наверное, так одевалась литовская знать до Люблинского сейма и той самой полонизации, о которой мне все уши прожужжал Потоцкий, рассказывая о нынешних литовских магнатах.

Мы пили дорогое вино из стеклянных бокалов, закусывали чем-то удивительно вкусным и наверное изысканным. Играя и дальше радушного хозяина Сапега рассказывал мне сам о каждом блюде, которое предлагал попробовать. Я всё больше молчал, лишь провозглашал ответные здравицы. Всё шло своим чередом. Шляхта, никто из них, кстати, не оделся похоже на Сапегу — все щеголяли привычными для ляхов кунтушами с золотым шнуром и широкими кушаками, медленно, но верно напивалась и наедалась. Иногда кто-то с дальнего конца поднимался на ноги и провозглашал здравицу за гостя или за хозяина (за хозяина куда чаще), и все пили до дна. Выпили из короля польского и царя московского, и, само собой, за Витовта, великого князя Литовского. И тут Сапега меня снова удивил.

Он поднялся со своего места, вскинул твёрдой несмотря на количество выпитого вина рукой бокал и провозгласил таким громким голосом, что слышно его было и в самом дальнем углу длинного зала.

— Здравица князю Александру[2] Кейстутовичу! Великому князю Литовскому Витовту, — добавил он, наверное, чтобы все, включая меня поняли о ком он говорит.

— Здравица! — подхватили все. — Здравица! Виват Витовт! Виват!

Вино и мёд лились рекой, перемены блюд следовали одна за другой. Видя умеренность Сапеги в вине, хотя выпил он немало, однако старался лишь мочить в вине свои длинные седые усы во время большинства здравиц, пил до дна только тогда, когда это было положено, я следовал его примеру. Мне казалось, что тот чего-то ждёт, быть может, когда шляхтичи за столом упьются достаточно, чтобы можно было либо покинуть пир никем не замеченным либо начать важный разговор прямо тут же, без опасения, что нас может кто-нибудь подслушать.

И всё же кроме дежурных разговоров о погоде, о делах в Русском царстве и в Литве с Польшей, о достоинствах тех или иных блюд, что предлагал мне радушный хозяин, дело никуда не двигалось. Чем дальше, тем сильнее мне казалось, что никакого серьёзного разговора не будет, а Сапега просто решил посмотреть каков из себя посланец русского царя, прибывший на сепаратные переговоры с литовской магнатерией. Вот только это лишь смотрины или проверка, а если проверка, то в чём она заключается.