Моя императрица (СИ) - Иванников Николай Павлович - Страница 16

— Если речь идет о Сергее Петровиче Воронцове, то не удивлюсь, что болезнь его как-то связана с его многочисленными любовными похождениями. А венерические недуги очень плохо лечатся, как я наслышан.

Катерина с озорством мне подмигнула.

— Я тоже подумала, что у него сифилис, — заявила он. — Но если он не сильно запущен, то своим пенициллином я смогу излечить его за семь дней!

— Разве это лечится? — не поверил я. — Это страшная болезнь, Като. От нее, говорят, нос отваливается.

— На самом деле, сифилис вылечить проще, чем насморк, — заверила Катерина. — Если знаешь как. — И тут же щелкнула меня по лбу. — Но имей в виду, Сумароков: это не значит, что тебе можно пускаться во все тяжкие! Не советую тебе таскать в наш дом всякую заразу!

«В наш дом»! Она сказала: «В наш дом»!

«В наш»…

В следующее мгновение я понял, что выгляжу, как ярмарочный дурачок, получивший в подарок сладкий леденец. То есть, тупо улыбаюсь во все тридцать два зуба, мотаю головой и время от времени гыгыкаю.

— Хорошо, Като, не буду!

— Кофе хочешь? Там еще осталось немного…

Я в очередной раз помотал головой.

— Мне уже пора.

— Хорошо, беги. Спасай своих женщин… А я пойду спасать своих сифилитиков. Князь все-таки!

На том мы и распрощались. Гаврила уже оседлал мне Снежку, и я в красивом черном мундире с золотыми петлицами отправился в путь. Впрочем, направлялся я не во дворец. В такую рань делать мне там было нечего — все-равно никто не допустил бы меня в покои государыни, пока она изволит почивать. Уж не знаю, крепок ли ее сон после убийства мужа, но времени терять не стоило.

Поэтому я решил сперва навестить дом лейб-медика Монсея. Тем более, что проживал Яков Фомич не столь уж далеко от дворца, чтобы было сподручнее посылать за ним в случае необходимости. Я хотел побеседовать с ним на предмет важности сохранения врачебной тайны. Хотя бы на какое-то время. Пока не встанет вопрос об избрании нового императора. Вот тогда можно будет и заявить во всеуслышание: новой династии не бывать, поскольку императрица вынашивает в своем чреве плоть от плоти убиенного государя-императора, законного наследника Российского престола!

Но покуда вопрос не возник, покуда царят повсюду безвластие и растерянность, кричать об этом не стоит. Пусть недруги государыни хоть какое время полагают, что никакой угрозы с ее стороны не исходит, что карта рода Трубецких бита. Нету больше Трубецких, кончились! А что касается вдовствующей императрицы… Так она по крови и не Трубецкая вовсе, а вообще из упырей сагарских. Никому она не интересна боле. Выделят ей скромное пособие, чтобы с голоду не подохла, а то и вовсе в монастырь отправят, с глаз долой. Чтобы не раздражала лишний раз своим присутствием.

Такая вот судьба была уготована императрице. Если бы не одно обстоятельство. Крошечное такое обстоятельство, возрастом не более трех месяцев…

Яков Фомич человек порядочный и умный, он поймет, что лишняя огласка может стоить императрице жизни.

Глава 8

О том, как утро в доме господина лейб-медика несколько не задалось

Несмотря на раннее утро, на улицах мне несколько раз повстречались гвардейские караулы. Подъезды ко дворцу были перекрыты, и проехать к нему можно было только по специальному разрешению, либо же по делам службы.

Впрочем, на этот счет я особо не переживал. Мой мундир камер-юнкера как бы сам говорил, что дела моей службы находятся именно во дворце. К тому же на одном из караулов я приметил Гришку Потемкина, который бодро отдавал команды троим солдатам.

Приближаться к караулу я не стал, но для себя отметил, что в случае надобности всегда могу воспользоваться этой лазейкой. Если вдруг моего мундира окажется недостаточно.

А пока я предпочел объезжать караулы стороной, благо, что к дому лейб-медика можно было проехать без всяких препятствий.

Со стороны парадного крыльца не было ни души, лишь откуда-то из-за угла доносилось приглушенное лошадиное фырканье.

У коновязи я спешился, привязал Снежку и прошел к дверям. Шнурка сигнального колокольчика я здесь не обнаружил, но зато на бронзовом крюке висел деревянный молоток, рядом с которым, прямо на дверном полотне, была прикручена бронзовая пластина со следами былых ударов.

Я воспользовался молотком по назначению, вернул его на крюк и стал ждать. Никто не торопился громыхать засовами и впускать меня внутрь. Возможно, в этом доме было не принято вставать в такую рань, и я с удовольствием воспользовался молотком еще раз. Никакого толку, будто вымерли все.

Вымерли…

Мне вдруг стало не по себе. Даже если Якова Фомича срочным порядком вызвали во дворец, то в доме должен был остаться кто-то из слуг. Дворецкий, например. Кухарка в конце концов! Да, и еще у господина Монсея имелась супруга. Как же ее звать-то? Елена Сергеевна, кажется. Уж она точно не отправилась бы за мужем во дворец по его врачебным делам. От медицины она была далека.

Так почему же меня никто не желает пускать в дом?

В третий раз пользоваться молотком я не стал, а просто подолбил кулаком по второй створке. И она вдруг… приоткрылась! Немного, совсем чуть-чуть, в образовавшуюся щель едва ли и палец можно было просунуть, но это означало, что засовы не были заперты.

Как у сыщика сыскного приказу, у меня немедленно возникли вполне законные вопросы: «Почему двери не заперты? А хозяева вообще в курсе, что они не заперты? Кто мог оставить их открытыми? И самое главное: с какой целью?»

Больше не раздумывая, я рывком распахнул дверную створку и шагнул внутрь.

— Хозяева, у вас тут открыто!

Слова эти, впрочем, так и застряли у меня в горле, потому что в следующее мгновение я увидел покойника. Был это, видимо, дворецкий, и лежал он на полу в нескольких шагах от дверей. Думаю, его закололи точным ударом кинжала в горло, потому что он лежал на спине, обеими руками обхватив свою шею и страшно вытаращив глаза в потолок. Под головой его растеклась огромная лужа крови, и была она совсем свежей. Убит дворецкий был не вечером, и не ночью, а буквально только что. Возможно, прямо перед моим приходом.

Мысленно выругавшись, я выхватил шпагу из ножен, быстро осмотрелся и, пятясь, прошел через залу, освещенную утренним светом сквозь многочисленные окна. У лестницы, ведущей наверх, я остановился, прислушиваясь. До меня доносился негромкий звук, но я никак не мог понять, что он означает. Какое-то тихое постукивание, раздающееся время от времени.

Тук. Потом снова: тук. Потом еще: тук. И так далее, и так далее… И еще как будто тихий такой, едва различимый шепот.

Обернувшись вокруг себя и не увидев ничего подозрительного, я заглянул под лестницу.

И увидел там человека. Он был еще жив, но уже ничто не могло помочь ему оставаться на этом свете дольше пары минут. На брюхе его зияла огромная рана, словно кто-то всадил ему кинжал в район пупка, а потом вспорол живот до самых ребер. Человек пытался зажать рану, но толку от того было немного, и мне показалось даже, что видны выпирающие наружу внутренности.

Человек лежал на спине. Одна нога его была слегка поджата, но он то и дело ронял ее на бок и снова поднимал, ронял и поднимал, ронял и поднимал. Оттого и доносилось до меня то самое мерное постукивание: тук, тук, тук. Дышал человек очень быстро и мелко, явно уже из последних сил. Вероятно, это была уже агония. Одет он был в ливрею лакея.

Еще раз кинув по сторонам быстрые взгляды, я присел над умирающим. Он смотрел на меня очень жалобно, и с какой-то надеждой, словно просил, чтобы я помог ему. Но как можно помочь человеку, в которого уже вцепилась всеми когтями и зубами сама смерть?

— Где? — только и спросил я. Тихо так спросил, почти шепотом.

Ответить мне человек не смог, только одними глазами указал на лестницу. Да так и замер в неподвижности. А потом обмяк, как будто из него воздух вышел. Преставился, бедолага.

Я закрыл ему глаза и прижал нижнюю челюсть, чтобы он не окоченел с открытым ртом. И сразу метнулся к лестнице. Взлетел на нее в несколько прыжков, стараясь касаться ступеней лишь самыми носками.