Узнавать Отражение (СИ) - "Ande" - Страница 2

Если бы не одно НО. Покупатель был из Ирана. Так что порт назначения, Джибути, — вовсе не конечный. Много позже, пообтёршись в бизнесе, я сообразил, что генерал Иван Денисович с каким-то своим знакомцем из Ирана по линии ВТС (военно-технического сотрудничества) пильнули иранский бюджет. Миллиона на полтора. И, строго по заветам О’Генри, честно затолкали на иранские склады купленное, где оно и будет лежать до скончания веков.

А сами — по-быстрому замели все следы, выведя деньги.

Впрочем, понимание ситуации ничего не меняло. Если бы я был на Костином месте, генерал Жаров устал бы приказывать. Деньги Кости Ивлева остались бы неприкосновенны.

С этой унылой мыслью я толкнул дверь вагона-ресторана. Заперто. Я покрутил ручку. А потом постучал. Сначала кулаком, а затем и ногой. Показалась тётка, наверное, официантка. Не открывая дверь, уставилась на меня. Я вздохнул и полез в левый внутренний карман. Как я вспомнил, там у меня советские рубли. Достал две пятидесятирублёвки и показал тётке. Она открыла дверь и протянула ладонь, вопросительно глядя на меня.

— Коньяк. И суп. И горячее, — буркнул я, сунув в эту ладонь деньги.

— Проходи.

Как ни странно, в вагоне- ресторане никого не было. Устраиваясь за столом, я вспоминал. Тогда, положив трубку, я долго сидел и курил. Ждал звонка от Костяна. Через час спустился в бар гостиницы. Оттуда перебрался в «Торнис»… в общем, загудел со страшной силой. Да и то: лучший друг. Вместе служили. Потом пять лет вместе учились. Не разлей вода…

Много позже я осознал, что это всё в бизнесе не имеет значения. В бизнесе, да и в жизни, ты получаешь не то, что заслуживаешь. Ты получаешь лишь то, что можешь контролировать.

С этой точки зрения мой загул выглядел глупо. Нужно было вернуться в Питер. Сотку не сотку, но получил бы больше, чем получил. Да и Костику бы ответил. И речь не о тёрках с разборками. А о том, что, продолжая работать с Костей, я имел бы, пусть умозрительную, но возможность добраться до своих денег. И, пожалуй, добрался бы. Правда, это был бы уже не я, а какой-то другой парень…

Мельком вспоминались какие-то шлюхи, что я таскал в номер. Какие-то драки без ущерба для меня. Как ко мне в номер пришла администратор гостиницы с ментом и попросила покинуть гостиницу.

Вспомнилось, как я пешком дошёл до ж/д вокзала… в Риге всё недалеко, или близко. В главном зале рижского вокзала — пёстрая толпа. Меня, сильно пьяного, восприняли как должное. Пока я ожидал билет на московский поезд, что пообещал билетный жучила, я насмотрелся. Сначала ко мне подвалил благообразный педик профессорской наружности. Предложил развлечься. Потом высокий и крепкий мужик пролетарского вида предложил взять проститутку с ним на двоих. «Пойдём, малец, на запасные пути, в вагоне и посидим…»

Но я в ожидании посадки предпочёл ещё посидеть в ресторане и догнаться с тем самым жучком-билетёром. Он и проводил меня до вагона…

Мой рассеянный взгляд, блуждавший то по тёмному окну, то по вагону в ожидании еды и питья, упал на мои руки на столе. Грязь под ногтями. Фуууу…! Встал и пошёл в сортир. Тщательно помыл руки. Плеснул водой в лицо. В туалетном зеркале отражался молодой я. Разве что лицо — опухшее, давно небритое и красные глаза. А так…

Павел Андреевич Колесов. Двадцать шесть лет. Типичная славянская рожа с курносым носом. Средний рост, вес. Тёмные волосы, тёмные глаза. Особых примет нет.

Как говорила моя питерская подружка: «Не парься, Пол, мужчине не к чему быть красавцем. Достаточно быть сильным и добрым». Впрочем, пока я слонялся по бизнес-делам, она в ноябре вышла замуж. Так что в Питере меня ничего не держит. Можно спокойно ехать в Москву…

Глава 2

На столе появилась бутылка коньяка, стакан с рюмкой, столовый прибор и корзинка с хлебом. Снова усевшись, я вытащил пробку, налил полную рюмку и с сомнением на нее уставился. Как бы обратно не полезло. Вспомнился Венечка Ерофеев. Официантка принесла солянку и плоскую тарелку с купатами. Попросил у нее «Боржоми», она кивнула и ушла. Но тут я услышал, как из тамбура молотят в дверь. Чуть погодя появился какой-то мужик.

Лет тридцати. Резкое, но приятное лицо, сухощавый, среднего роста. Модно, и даже стильно, для тех времен одетый. Интеллигентские очки в модной тонкой оправе. И, очевидно, с тяжелого бодуна. Он, тем временем, огляделся и направился ко мне.

— Привет! Я составлю компанию?

— Присаживайся, — кивнул я.

— Москвич?

— Питерский.

— Мне всё то же, что и ему, — распорядился парень, бросив взгляд на стол. Официантка как раз принесла «Боржоми». Он усмехнулся мне, уселся напротив и протянул руку через стол:

— Петр, рижанин.

— Паша, — я пожал протянутую руку, налил ему и поднял свою рюмку. — Со знакомством.

— Ты в Москву по делам? — внезапный собутыльник, не чинясь, выпив залпом, похоже, жаждал общения.

— А зачем еще люди едут в Москву? — скривился я, проглотив коньяк и запив «Боржоми». Поставил пустую рюмку на стол, выдохнул. Взял ложку и принялся хлебать солянку.

— Не скажи, — перед моим собеседником возникла солянка, купаты и бутылка коньяка. Он ее открыл и уже сам плеснул нам в рюмки. — Я, например, политический беженец.

Под ресторанную еду и коньячок сам собой завязался обычный, ни к чему не обязывающий дорожный разговор. Я, слегка подшофе, рассказал, что закончил крупный проект, но из-за разногласий с руководством решил податься на вольные хлеба. А где, как не в Москве, те хлеба искать?

Он оказался драбантом перестройки. Терзая купаты, поведал, что с приходом Горбачева включился в общественную жизнь. Писал статейки для газеты «Атмода», митинговал и заседал в Балтийском народном фронте. Боролся с советами, КПСС и за независимость Латвии. Но со становлением Латвийского государства Петр почуял, что запахло жареным. Ему сначала намекнули, а потом и вовсе принялись шить уголовное дело и вообще запугивать. Как я понял, его прокатили с крупной должностью в правительстве. В общем, Паша, в Латвии считают, что все беды от русских.

— Это потому что у вас евреев мало, Петя, — успокаивал я его, разливая. — Завезли бы евреев, и объединились с латышами для борьбы с ворогом.

— Не смешно, Паша.

Персонаж, с высоты моих прожитых лет, оказался презабавный. Петр Игоревич Гнатюк. Сам себя позиционирует как латыша со славянскими корнями. А вообще-то он русский. Поэтому я не мог сдержать ухмылку, слушая от него, что лабусы (лабусы — латыши, сленг) совсем крышей съехали. Идут разговоры про национальный ценз, люстрацию и реституцию. Пора уже русским сказать свое слово.

— Это как? — мы в очередной раз выпили.

Я никогда не следил за политикой. А ввязавшись в зарабатывание денег, и вовсе лишь принимал к сведению очередные кривляния политиканов. А сейчас, оказывается, готовится проведение Первого конгресса русских общин. Мой собутыльник — делегат.

— Собираются настоящие русские патриоты, Паш. Верховный Совет РСФСР создание конгресса поддерживает.

— А смысл?

— В Латвии, и не только, русскому жить невозможно, пора россиянам вступиться за своих.

— Петь, что-то русские оттуда не очень-то и бегут. Да и ты вот — долго боролся за свободу Прибалтики, и что?

— Ты не понимаешь, Павел.

— Да все я понимаю! И ты уже отлично понял: мерзотную революционную романтику сменяет гнусноватый революционный прагматизм. И ведут они — в жопу.

— Пойми, Паш, мы должны убедить русскую власть вмешаться и помочь русским.

— Хм, как по мне, задача настоящей российской власти — охранять людей от собственного долбоебизма. У нас же, чуть не усмотришь, — толпа непременно начнет друг друга убивать и грабить во имя добра, справедливости и свободы. Так что, я думаю, не до вас сейчас.