"Фантастика 2025-170". Компиляция. Книги 1-30 (СИ) - Логинов Анатолий Анатольевич - Страница 47

– Служба, сэр, – осклабился Гарри, с намеком покосившись на планку боевых наград на капитанском кителе. – Сэр, а нельзя ли договориться об экскурсии в Берлин, сэр? Хочется посмотреть на главное гнездо нацистов.

– Попробую, – охотно согласился Том, прикинув возможности заполучить связь с Москвой. Которая бы ему не помешала, но и не выдала. – Попробую…

Пока Том нес службу и общался со своим английским коллегой, три правителя стран-победительниц обсуждали послевоенное устройство мира. Как и в известной Тому истории, Германию разделили на четыре зоны оккупации, русскую, английскую, американскую и французскую. Однако советская зона была намного больше, так как Красная армия сильно продвинулась на севере и даже знаменитая встреча на Эльбе произошла не у Торгау, а у Гамбурга.

А сегодня заседание «Большой тройки» было посвящено ситуации в Польше. Началось оно с обвинений Дугласа в предоставлении полякам зоны оккупации Германии.

– Ялтинским соглашением… мы определили наши зоны оккупации и границы этих зон. Мы отвели войска в свои зоны. Но сейчас, по-видимому, еще одно правительство получило зону оккупации… Я дружественно отношусь к Польше и, возможно, полностью соглашусь с предложениями Советского правительства относительно ее западных границ, но для этого и будет созвана мирная конференция[58].

На этот вопрос Сталин ответил целой речью.

– На Крымской конференции главы трех правительств согласились, что восточная граница Польши должна пройти по ныне существующей границе с учетом линии Керзона… Что касается западной границы, то в решениях конференции сказано, что Польша должна получить существенные приращения своей территории на севере и на западе… Что касается вопроса о том, что мы предоставили оккупационную зону полякам, не имея на это согласия союзных правительств, то вопрос этот поставлен не совсем точно… немецкое население шло вслед за наступающими русскими войсками на запад. Польское население шло вперед на запад… А поэтому мы пустили поляков. Мы в этом духе и ответили тогда нашим американским и английским друзьям. Мы тем более пошли на это, что знали, что Польша получает приращение своих земель к западу от своей прежней границы. Я не знаю, какой может быть вред для нашего общего дела, если поляки устраивают свою администрацию на той территории, которая и без того должна остаться у Польши.

– Но это выглядит как подарок полякам! – возразил Эттли. – До мирной конференции мы можем говорить только о временной линии границы.

– Я хотел бы напомнить господину Эттли и некоторым другим, которые не присутствовали на Крымской конференции, мнение президента Рузвельта и премьер-министра Черчилля, которое тогда было высказано. И с которым, признаюсь, я тогда не согласился. Господин Черчилль говорил о линии западной границы Польши по Одеру, до впадения в Одер реки Нейсе, восточнее ее. Я отстаивал линию западнее Нейсе, которую предлагало и польское правительство. По схеме президента Рузвельта и господина Черчилля, Штеттин остается за Германией, а также Бреслау и район западнее Нейсе, – подойдя к стене, Сталин показал новую границу на карте. – Здесь рассматривается вопрос о границах, а не о временной линии. Этого вопроса обходить нельзя. Если бы мы достигли согласия, можно было бы принять решение, не приглашая сюда представителей польского правительства. Если же мы с мнением польского правительства не согласны и внесем поправки, то я согласен с предложениями, зафиксированными в Ялте. Что касается мнения президента о том, что на деле в числе стран, оккупирующих Германию, имеется пятая страна – Польша, и что ему не нравятся те способы, при помощи которых к этой оккупации была привлечена Польша, то я должен сказать, что если здесь есть кто-либо в этом деле виноватый, то виноваты не только поляки, виноваты обстоятельства и виноваты русские, – лукаво подмигнув, закончил он выступление. В зале возникло общее оживление.

– Мы принимаем ваше признание и учитываем те обстоятельства, которые вынудили вас пойти на нарушение предварительных договоренностей, – миролюбивым тоном заметил Дуглас. – Думаю, что ваша поддержка ялтинских договоренностей и мой голос за их принятие помогут господину премьер-министру определиться со своим мнением. Я понимаю трудность положения Британского правительства. Но я прошу иметь в виду, что наши предложения не преследуют цель усложнить ситуацию для британского правительства и учитывают трудность его положения. У нашего проекта только одна цель – покончить с неопределенностью, которая все еще имеется место в этом вопросе.

– Британское правительство, как я хочу напомнить вам, господин президент, и вам, господин председатель, вступило в войну именно ради защиты Польши. И поэтому не будет противиться решению вопроса в пользу пострадавшей от агрессии стороны. Исходя из такого понимания позиции британского правительства, я согласен, что решения Ялтинской конференции должны стать основой в решении вопроса о границах Польши…

Так и получилось, что в результате переговоров Штетин (Щецин) и Бреслау (Вроцлав) остались немецкими, как и часть промышленно развитой Силезии, в отличие от мира Толика, в котором полякам перепали эти подарки от Сталина.

Конечно, тогда Том ничего конкретного об этих переговорах не знал, но намного позднее смог прочесть стенограммы заседаний, не говоря уже об опубликованных результатах встречи. Но о чем он так никогда не узнал и даже не имел возможности прочесть – это о двух разговорах, предопределивших не только исход Потсдамской конференции, но и его судьбу.

Первый состоялся незадолго до Ялтинской конференции и проходил с глазу на глаз между двумя грузинами, один из которых непрерывно дымил трубкой, а второй смотрел на мир через стекла пенсне. Разговор шел о послевоенных границах и их изменении, как в Европе, так и в Советском Союзе.

– И вы считаете, что послание Пророка стоит учитывать в предстоящих переговорах? – спросил человек с трубкой, закрыв лежащую перед ним папку и бросив взгляд на своего собеседника.

– Да, товарищ Сталин. Мы должны учитывать малейшую возможность воплощения неблагоприятных для нашей страны и нашего дела условий, – человек в пенсне внешне никак не проявил своего отношения к заданному вопросу и отвечал спокойно, ровным тоном. – Я, товарищ Сталин, материалист, но если вдруг где-то рядом запахнет серой и на тропинке найдется отпечаток раздвоенного копыта, мое ведомство примет все меры к борьбе с дьяволом… Вплоть до требований производства святой воды в промышленных масштабах. А послание… Пророка ничуть не противоречит ни материализму, ни марксизму-ленинизму.

Сталин махнул рукой с зажатой в ней трубкой, прервав монолог пенсненосца.

– Не надо учить меня марксизму, товарищ Берия. Я не хуже вас понимаю, что реставрация капитализма в нашей стране станет невозможной только после победы социализма в большинстве самых развитых стран мира. И соотношение сил в американском правящем классе известно мне не хуже, чем вам. Но есть мнение, что это письмо всего лишь попытка воздействовать на нашу политику в желательном для определенных кругов Северо-Американских Штатов. Обоснованное мнение.

– Никак нет, товарищ Сталин, – возразил человек в пенсне и начал приводить контраргументы.

Второй же разговор произошел совсем недавно, в Потсдаме, в одной из комнат отведенного для американского президента особняка.

– Итак, Билл, дядюшка Джо охотно пошел на разговор о «Тринити» и даже сообщил в ответ, что у них тоже разработано нечто подобное, – резюмировал один из собеседников.

– То-то и оно, Гарри. А Донован очень серьезно предлагал делать основную ставку на запугивание русских нашими новыми военными возможностями, – озабоченно ответил второй.

– Я же говорил, – заметил Гарри, – что Уильям – проводник тех кругов, кто настроен на конфронтацию с русскими. Но я лично считаю, что вы должны продолжать политику Рузвельта. Дядя Джо честно играет с теми, кто не нарушает слово и будет строго соблюдать договоренности.