Ассасин 1: миссия в Сараево (СИ) - Тыналин Алим - Страница 5

Но состояние внутренней тишины не приходило. Слишком много чужих мыслей крутилось в голове, слишком много непривычных ощущений отвлекало внимание.

Зато я научился лучше управлять воспоминаниями Бурного. Мог вызывать их по желанию.

Детали военной подготовки, лица преподавателей, правила поведения в офицерском обществе. Постепенно роль поручика перестала быть маской и стала неотъемлемой частью меня.

К концу третьего дня я чувствовал себя достаточно уверенно, чтобы поддерживать разговор с любым из посетителей, не выдавая истинного происхождения. Александр Бурный воскресал во мне, обретая плоть и характер.

Вскоре местный знахарь, которого называли лекарем, объявил, что завтра меня выпишут из лазарета. Состояние признали удовлетворительным, восстановление прошло поразительно быстро. Я готовился вернуться к обычной жизни, когда дверь палаты открылась, и на пороге появился высокий худощавый полковник с проседью в усах.

Глава 3

Знакомство

Я встал с кровати и вытянулся по стойке смирно, как того требовал устав. Полковник окинул меня взглядом человека, привыкшего оценивать лошадей на ярмарке. Методично, профессионально, но без излишней спешки.

— Вольно, поручик, — сказал он негромко и придвинул единственный стул. — Я полковник Редигер, если вы помните. Прошу, садитесь. И не смотрите на меня так, словно я пришел сообщить о конце света.

Я опустился на край кровати, держа спину прямо. Редигер достал серебряный портсигар и неторопливо закурил папиросу. Дым поплыл к потолку ленивыми кольцами.

— Как самочувствие, Александр Николаевич? И, пожалуйста, не отвечайте дежурными фразами о благодарности за внимание. Мне нужно знать ваше действительное состояние.

— Голова побаливает по утрам, господин полковник, но мысли ясные. Память восстановилась. Готов к службе.

— Посмотрим. — Редигер медленно выпустил дым. — Расскажите о последней неделе перед тем, как ваша лошадь решила заняться акробатикой. Не торопитесь, детали важны.

Я осторожно погрузился в память Бурного, боясь разрушить хрупкие образы.

— Дешифровка австрийских депеш у преподавателя Михайлова. Латинский квадрат с множественной подстановкой. — Я сделал паузу, усиленно изображая воспоминания, хотя отлично все помнил. — Справился за полтора часа, когда другие бились весь день.

— Хорошо. А семинар капитана Волынского по европейской дипломатии помните?

Ловушка. Изящная и простая.

— Никакого Волынского не было, господин полковник. Занятия вел подполковник Крылов. Анализ разведывательных донесений.

Редигер улыбнулся, как человек, получивший ожидаемый ответ.

— Отлично. Значит, ваши мозги не превратились в кашу. Видите ли, после травм головы иногда появляются ложные воспоминания. Врачи просили это проверить. — Он стряхнул пепел. — А теперь серьезно. Ваш доклад о Боснии. Что вы там написали?

— Пороховая бочка, господин полковник. — Память Бурного подсказывала факты четко и ясно. — Австро-Венгрия душит подчиненные народы принципом «разделяй и властвуй», Сербия тайно подливает масло в огонь через молодежные организации вроде «Млада Босна», а мы не можем остаться в стороне, не потеряв влияние на Балканах.

— И ваш прогноз?

— Конфликт неизбежен. Вопрос когда это случится и что послужит искрой, от которой разгорится большой пожар.

Полковник продолжал курить, сверля меня взглядом. За стеклом моросил дождь, превращавший Варшаву в серую акварель.

— Интересно. А теперь гипотетический вопрос, поручик. — Он не шевелился. На кончике папиросы собрался пепел. — Представьте, что вам поручили, скажем так, придержать этот пожар до более подходящего момента. Что бы вы предприняли?

— Контролировать горячие головы с обеих сторон. Не дать им устроить фейерверк раньше времени.

— Раньше времени? — Редигер обернулся, слегка приподняв бровь.

— Война будет неизбежно, господин полковник. Но лучше встретить ее готовыми, чем споткнуться на ровном месте из-за неуместной инициативы наших союзников.

— Разумно. — Он наконец задвигался и достал из кармана свернутую бумагу. — Теперь практика. Переведите это, и не делайте вид, что готический шрифт для вас китайская грамота.

Я взял бумагу.

«Geheim. An das Oberkommando der 8. Armee. Russische Truppenbewegungen in der Nähe von Warschau verstärkt. Empfehle sofortige Verstärkung der Aufklärungstätigkeit…» Сложные германские закорючки, но память Бурного послушно подсказывала слова.

— «Секретно. Командованию восьмой армии. Передвижения русских войск в районе Варшавы усилились. Рекомендую немедленное усиление разведывательной деятельности…»

— Достаточно. — Редигер забрал документ, но продолжал изучать меня, словно пытался заглянуть под череп. — Скажите, поручик, как вы видите свое будущее? И не произносите патриотической чепухи, мы не на торжественном собрании.

— Хочу быть полезным там, где мои способности принесут наибольшую пользу.

— Дипломатично. А если эта польза потребует от вас… скажем, гибкости мышления? Готовности работать там, где уставы молчат, а инструкции заканчиваются?

— Готов, господин полковник.

— И риск вас не пугает? Задания, которые могут увести далеко от строевой службы?

— Не пугает.

Редигер аккуратно сложил документы в карман с видом человека, принявшего решение.

— Знаете, поручик, Европа стоит на пороге серьезных перемен. Старый порядок трещит по швам, и империям нужны люди, способные думать нестандартно. — Он застегнул пуговицы на мундире. — Завтра возвращайтесь к занятиям. А послезавтра… возможно, у вас будет интересная прогулка по городу. Поправляйтесь окончательно.

Дверь закрылась, оставив в воздухе запах табака и ощущение, что настоящая проверка моих способностей только начинается. Я быстро освоился в этом мире будущего и надеялся, что мне удастся все также хорошо играть новую роль.

Вечером накануне выписки ко мне пришел полковой лекарь, пожилой штабс-капитан Поляков с седой бородкой и добрыми глазами за круглыми очками. Он методично ощупал мою голову, заглянул в глаза с помощью маленького зеркальца, постучал молоточком по коленям.

— Удивительно, поручик, — пробормотал он, записывая что-то в толстую тетрадь. — Три дня назад я опасался за ваш рассудок, а сегодня вы здоровее многих, кто вообще не падал с лошади. Природа великая целительница, но иногда она превосходит даже саму себя.

— Значит, завтра я свободен, Иван Петрович?

— Свободны, свободны. Только не переусердствуйте в первые дни. Голова не чугунный котелок, требует бережного обращения.

Когда доктор ушел, появилась Анна Петровна. Она поставила поднос на прикроватный столик и принялась раскладывать склянки с различными лекарствами.

Темную бутылочку с настойкой валерианы для успокоения нервов, пузырек с камфорным спиртом для растираний, порошок хинина в бумажном пакетике от лихорадки, и маленький флакон с нашатырным спиртом на случай обморока. Рядом лежала баночка с ихтиоловой мазью и склянка с касторовым маслом. Все это было привычным арсеналом военного лазарета, где полагались на проверенные временем средства.

— Завтра утром вас переведут обратно в казарму, господин поручик, — сказала она, не поднимая глаз. — Там будет совсем другая жизнь. Не то что в нашем тихом лазарете.

— Анна Петровна, вы говорите так, словно я отправляюсь на каторгу, а не возвращаюсь к товарищам.

Она подняла голову, и я увидел в ее глазах что-то похожее на сожаление.

— Просто… за эти дни вы оказались не таким, как обычно бываете офицеры. Тише, спокойнее. Не требуете особого обхождения. — Она смутилась собственной откровенности. — Прошу прощения, не мое дело рассуждать.

— Ничего страшного. Спасибо вам за заботу, Анна Петровна.

Она кивнула и поспешно удалилась, оставив меня размышлять о том, как изменила меня травма в глазах окружающих.

Ночь в лазарете прошла тревожно. Сон то приходил, то отступал, оставляя меня наедине с хаосом чужих воспоминаний. К утру я окончательно проснулся от звуков, доносящихся через окно: топота сапог по мостовой, ржания лошадей, команд караульных. Большой гарнизон просыпался, начинался новый день службы.