Ассасин 1: миссия в Сараево (СИ) - Тыналин Алим - Страница 39

Отец торговал на рынке керамикой, привозил из деревни горшки и миски, продавал австрийским домохозяйкам и боснийским крестьянам. Деньги небольшие, но хватало.

Мать шила по ночам, заказы брала у соседей. Младшая сестра Милена, тогда десять лет, смеялась и бегала по двору босиком, и волосы у нее были черные, как воронье крыло.

Все изменилось в октябре.

Австро-Венгерская империя аннексировала Боснию и Герцеговину. Формально эти земли и раньше были под австрийским управлением, но теперь император Франц Иосиф объявил их своей собственностью навечно.

Сербы протестовали. По всей Боснии прокатились демонстрации, мирные, с флагами и песнями, с надеждой, что великие державы заступятся за маленький славянский народ.

Великие державы промолчали. Россия, истощенная войной с Японией, не рискнула вступить в конфликт. Франция и Британия были заняты своими делами. Австрийцы получили карт-бланш.

Петар Чабринович вышел на демонстрацию в Сараево вместе с тремя тысячами других сербов. Они шли по главной улице, пели народные песни, держали транспаранты: «Босния — не Австрия», «Свобода для славян», «Долой оккупантов». Мирная демонстрация. Без оружия, без насилия.

Австрийские жандармы встретили их у ратуши. Два взвода в темно-синих мундирах, с винтовками наперевес. Командир, гауптман с лицом, высеченным из камня, приказал разойтись.

Толпа не разошлась. Пели громче.

Тогда жандармы пошли в атаку.

Прикладами. Штыками. Сапогами.

Милован не видел, как это произошло. Он стоял в задних рядах, пытался вытащить оттуда отца, но толпа паниковала, люди давили друг друга, кто-то кричал, кто-то падал под ноги.

Потом раздались выстрелы. Не залпом, а одиночные, хаотичные. Жандармы стреляли в воздух, чтобы напугать.

Но один выстрел был не в воздух.

Милован нашел отца через двадцать минут, когда площадь опустела. Петар Чабринович лежал у ступеней ратуши в луже крови.

Голова разбита прикладом. Правая сторона черепа продавлена внутрь, осколки кости торчали сквозь кожу. Глаза открыты, смотрят в небо, но уже не видят. Рот приоткрыт, словно хотел что-то сказать, но не успел.

Милован сидел рядом с телом и держал отца за руку, пока не пришли санитары. Рука была еще теплой. Австрийский сапог оставил отпечаток на груди отца. Подошва с подковками четко отпечаталась на белой рубашке, как клеймо на скоте.

Мать умерла через год. Официальная причина — чахотка. Настоящая причина — разбитое сердце. Она не могла жить без мужа, не хотела. Просто гасла, день за днем, пока не погасла окончательно.

Милена осталась одна. Четырнадцать лет, красивая, беззащитная. Милован пытался работать, кормить ее, но денег не хватало. Тогда она нашла работу сама. Пошла прислугой в дом австрийского майора фон Клейста.

Милован знал, что там происходило. Все знали.

Австрийские офицеры брали сербских девушек в прислуги не для того, чтобы те подметали полы и мыли посуду. Милена приходила домой раз в месяц, молчаливая, с пустыми глазами, и не отвечала на вопросы. Однажды он увидел синяки на ее запястьях. Она сказала, что упала.

Милован ничего не мог сделать. Если бы попытался вытащить сестру из этого дома, ее бы просто выгнали без денег, и они оба остались бы на улице. Австрийцы не терпели непокорности.

Вот тогда ненависть стала физической. Не эмоцией, не чувством, а реальностью, которая жила внутри него, как второе сердце. Черное, холодное, неумолимое.

В 1911 году он встретил майора Танковича в кафе «Златна моруна». Танкович был офицером сербской армии, но все знали, что он также глава тайной организации «Унификация или смерть», той самой «Черной руки», которая боролась за освобождение всех сербских земель любыми средствами.

Танкович долго смотрел на Милована, изучая его глазами хищника, который оценивает добычу. Потом спросил:

— Ты готов умереть за Сербию?

— Да, — ответил Милован без колебаний.

— Ты готов убить за Сербию?

— Да.

— Даже если это будет женщина? Ребенок? Священник?

Милован задумался. Потом сказал:

— Если они враги Сербии, да.

Танкович улыбнулся. Холодная, хищная улыбка.

— Тогда приходи завтра ночью. Запомни адрес.

Инициация проходила в подвале дома на окраине Белграда. Двенадцать человек в черных балахонах стояли в круге вокруг стола, на котором лежали кинжал, револьвер и Библия. Танкович зачитал клятву:

— Я клянусь моей кровью, моей честью, моей жизнью, что буду служить делу освобождения и объединения сербского народа. Я готов убить врагов Сербии и умереть за свободу моей родины. Я признаю власть «Черной руки» и обязуюсь выполнять приказы без вопросов и сомнений. Если я нарушу эту клятву, пусть эта рука, которая держит оружие, отсохнет, и пусть мое имя будет проклято навеки.

Милован повторил слова. Потом Танкович взял кинжал и порезал ему ладонь. Кровь капала на Библию. Милован взял револьвер и поцеловал ствол.

Он стал членом «Черной руки». Исполнителем. Тем, кто делает грязную работу.

За три года он участвовал в пяти операциях. Взрывы мостов, подрыв железнодорожных путей, поджоги австрийских складов.

Никого не убил. Не было приказа. Но знал, что рано или поздно приказ будет.

И вот он пришел.

Вчера Танкович встретил его в том же кафе. Передал изображение и адрес.

— Гауптман Франц Шульц. Комендант австрийского гарнизона в Земуне. Отвечает за подавление сербских волнений в Воеводине. Под его командованием жандармы разогнали три демонстрации за последний месяц. Двенадцать сербов убито, сорок ранено. Его нужно устранить.

— Когда? — спросил Милован.

— Сегодня ночью. Он возвращается из кафе около полуночи. Всегда один. Маршрут известен. Вот карта.

— А если поймают?

Танкович посмотрел на него долгим взглядом.

— Цианид. — Он положил на стол маленькую стеклянную ампулу. — Если нет выхода. Быстрая смерть.

Милован взял ампулу и спрятал во внутренний карман.

Теперь он сидел на кровати и смотрел на револьвер. Через три часа он станет убийцей. Не взрывником, не диверсантом, а убийцей. Человеком, который лишит жизни другого человека. Целенаправленно. Хладнокровно.

Должен ли он чувствовать сомнения? Угрызения совести?

Не чувствовал.

Австрийцы убили его отца. Австрийцы убили его мать. Австрийцы забрали его сестру. Австрийцы оккупировали его родину, топтали его народ, унижали его веру, разрушали его культуру.

Один мертвый австриец — это справедливость. Маленькая, недостаточная, но справедливость.

Милован встал с кровати и подошел к столу. На стене над столом висел портрет. Отец, мать, он сам и маленькая Милена. Сделан за год до аннексии. Все улыбаются. Счастливая семья.

Мертвая семья.

— Прости, отец, что не смог защитить тебя тогда, — сказал Милован вслух. — Но сегодня я отомщу.

Он взял рисунок и поцеловал лицо отца сквозь стекло. Потом поставил обратно.

На столе лежало письмо, написанное вчера вечером. Адресовано Милене. Прощальное письмо, на случай если он не вернется.

'Милена,

Прости меня за то, что не смог защитить тебя. Прости за то, что оставил тебя одну. Я знаю, что ты страдаешь в доме этого австрийца. Знаю, что он делает с тобой. И не могу этого вынести.

Я сделаю то, что должен сделать. Отомщу за отца, за мать, за нашу семью. Может быть, я умру. Но умру свободным человеком, а не рабом австрийцев.

Если ты читаешь это письмо, значит, меня больше нет. Уезжай из Сараево. Найди работу где-нибудь в деревне, подальше от городов и австрийцев. Выходи замуж за хорошего серба, роди детей, живи счастливо.

Я люблю тебя. Всегда любил. Ты единственное, что у меня было.

Твой брат Милован'

Он запечатал письмо в конверт и положил на стол. Если не вернется, хозяйка найдет его утром и передаст Милене.

Милован надел темный пиджак, проверил карманы. Револьвер во внутреннем кармане слева. Ампула с цианидом в нагрудном кармане справа. Спички в боковом кармане. Ничего лишнего.