Ассасин 1: миссия в Сараево (СИ) - Тыналин Алим - Страница 24

Я закрыл глаза на секунду и позволил воспоминаниям всплыть в сознании, выстраивая цепочку событий, приведших меня сюда.

Три дня назад все началось с той неудачной встречи в костеле Святой Анны, когда я попытался завербовать Пулавского словами, убеждением и обещаниями справедливости. Мы сидели на деревянной скамье в полутьме придела, где свечи мерцали перед потемневшими иконами, а запах ладана висел в неподвижном воздухе.

Я рассказывал ему о профессоре Жеромском, о том, что знаю имя убийцы. Это был поручик Суворина, который задушил старика в тюремной камере, замаскировав преступление под самоубийство. Я намекал Пулавскому на возможность справедливого возмездия, говорил о том, что могу помочь ему и его товарищам избежать опасностей, подстерегающих их в работе кружка.

Пулавский слушал напряженно, его глаза за круглыми очками горели в отблесках свечей, но когда я закончил, он встал со скамьи резким движением и произнес холодно и четко, что не нуждается в покровителе.

Он повернулся к выходу и не поворачиваясь, вышел. Дверь костела захлопнулась за ним с глухим звуком, эхо прокатилось под каменными сводами, и я остался один, глядя на догорающие свечи и понимая, что слова не сработали.

Пулавский был идеалистом и фанатиком идеи. Человеком, для которого высокие принципы значили больше, чем личная безопасность. Ему нужны не обещания и не красивые речи, а реальные доказательства, дела, которые покажут, что мои намерения серьезны.

Тут же, сидя в костеле, я придумал следующую операцию, которая бросит фанатика в мои сети. Нужно спасти его, чтобы он поверил. Показать, а не рассказать.

Для этого я привлек Крупского. Я встретился с ним на явочной квартире на Грохувской, в той самой, где раньше располагалась подпольная типография, которую я помог эвакуировать, срывая операцию охранки.

Мы сидели на пыльных ящиках в полутемной комнате, где пахло затхлостью и старой краской. Крупский нервно курил, одну папиросу за другой, и рассказывал, что его кураторы в охранном отделении усиливают давление, требуют результатов после провала с типографией. Операция «Губернатор» назначена на июнь, но начальство требовало промежуточных арестов, хотя бы мелких, чтобы оправдать расходы и показать эффективность агентурной работы.

Это то, что мне нужно.

Крупский сообщил, что его кураторы хотят организовать небольшую провокационную акцию, что-нибудь громкое, но относительно безопасное для охранки. Например, подтолкнуть кого-нибудь из студентов к нападению представителя власти, а потом арестовать с поличным. Классическая схема, отработанная десятки раз в разных революционных кружках.

Я велел Крупскому провести эту провокацию, но так, чтобы я мог ее сорвать в последний момент. Пусть Пулавский увидит собственными глазами опасность и то, как я его спасаю, тогда он поймет, что мои слова не были пустыми обещаниями.

Крупский побледнел, когда я объяснил план, и попытался возразить, что это слишком рискованно, что если его кураторы узнают о сливе информации, его самого отправят в тюрьму или того хуже. Но выбора у него не было, я держал его слишком крепко. Он согласился, хотя и взял с меня слово, что если что-то пойдет не так, он будет отрицать любую связь со мной.

Вчера вечером в кафе «Под орлом», во время очередного заседания кружка, Крупский изобразил праведный гнев человека, узнавшего о предательстве. Он рассказал остальным членам кружка историю о некоем Станиславе Ковальчике, рабочем с завода, который якобы донес охранке на трех своих товарищей, и теперь продолжает работать провокатором, ища новые жертвы.

Крупский предложил проучить эту гниду, припугнуть его, показать, что предательство не остается безнаказанным. Анна Залуская возмутилась от всей души, Коваль засомневался и заколебался, но поддался общему настроению.

Когда Анна спросила моего мнения, я ответил так, как должен был ответить Александр Борисов, благородный, но разочарованный офицер.

— Месть плохой советчик и насилие порождает только новое насилие.

Крупский насмешливо фыркнул и бросил что-то о философии, которая не помогает бороться с предателями. И тогда Пулавский неожиданно встал на его сторону, заявив, что нужно показать пример, что он согласен участвовать в этой акции.

Коваль не выдержал психологического давления и тоже неуверенно кивнул. Ежи Домбровский опять не пришел, так что не было никого, кто мог бы их остановить.

Крупский назначил встречу на сегодняшнюю ночь, в одиннадцать вечера, на заброшенном складе на Повонзковской улице, обещав привести туда провокатора Ковальчика. План запущен, механизм пришел в движение.

Сегодня днем я пришел сюда для разведки. Прошелся мимо склада как обычный прохожий, изучил подходы и пути отступления.

Главный вход через ржавые ворота, боковой вход с покосившейся дверью, задний выход через пролом в кирпичной стене. Я зашел внутрь быстро и бесшумно, осмотрел планировку первого этажа.

Здесь большой зал с разбросанными ящиками и старыми стеллажами, полуразрушенная лестница, ведущая на второй этаж, пролом в полу второго этажа, откуда открывался обзор на весь нижний зал. Идеальная позиция для наблюдения. Потом я ушел так же незаметно, как и пришел.

Вечером состоялась последняя встреча с Крупским в Саксонском саду, где в темноте аллей мы обменялись финальными деталями. Он передал мне схему засады, нарисованную на клочке бумаги, которую я запомнил и тут же сжег.

Операцией командует лично ротмистр Зотов, человек десять жандармов прячутся за ящиками слева и справа от центра зала. Подставной провокатор, жандармский агент по имени Грабовский, крепкий мужчина средних лет, который должен спровоцировать драку и дать сигнал свистком, после чего жандармы выскочат из засады и произведут арест с поличным.

Я спросил Крупского, когда именно прозвучит свисток. Как только начнется потасовка. Хорошо. Значит, моя задача — не дать этому свистку прозвучать или вмешаться раньше, чем жандармы получат сигнал.

Я открыл глаза. Воспоминания отступили, уступив место холодной ясности сознания, которую Ибрагим называл состоянием боевой готовности.

Сейчас десять сорок. До встречи осталось двадцать минут, и мне нужно проникнуть внутрь склада, занять позицию и ждать.

Я двинулся вдоль стены здания мягкими скользящими шагами, которым научился семьсот лет назад в горах Аламута, в той далекой жизни, что казалась теперь почти сном. Обогнул угол здания и нашел пролом в задней стене, где были выбиты три кирпича, образуя узкий проход, достаточный для человека моей комплекции.

Я остановился перед проломом и снова прислушался. Внутри раздался негромкий скрежет, потом тихий голос, отдающий приказ, чтобы вели себя тише, потому что студенты могут услышать и испугаться.

Жандармы нервничали, и это хорошо. Нервные люди совершают ошибки, теряют бдительность, слишком торопятся.

Я присел на корточки и протиснулся через узкий пролом, кирпичи царапнули плечо сквозь ткань куртки, но я почти не почувствовал боли.

Внутри еще темнее, чем снаружи, и пахло сыростью, плесенью и старой прогнившей древесиной. Я замер, прижавшись к стене, и дал глазам время привыкнуть к мраку.

Тридцать секунд неподвижности, медленное дыхание, полный контроль над телом. Постепенно темнота отступила, и формы предметов начали проявляться.

Ящики, штабелями сложенные вдоль стен. Шкафы и полки, покосившиеся от времени.

Лестница на второй этаж справа, ее перила частично обрушились. И силуэты людей.

Человек пять за штабелем ящиков слева, еще столько же справа, они прятались в тени и ждали. В центре зала стоял один человек, руки в карманах, спокойная поза человека, уверенного в своей безопасности. Подставной провокатор Грабовский со свистком в кармане.

Жандармы видели его только краем глаза, их внимание направлено на главный вход.

Но я видел все — расположение засады, позиции людей, расстояния между ними. Преимущество темноты, преимущество тишины, преимущество терпения, которому учил меня Ибрагим в далекой отсюда по времени и расстоянию крепости среди персидских гор.