Ненавижу Новый год! (СИ) - "Ann Lee" - Страница 1

Ненавижу Новый год!

1

Ну, капец!

Великолепно!

Просто вишенка на торте в сегодняшнем треше.

Лежу на обледенелой дороге, перед этим так смачно поскользнувшись и шлёпнувшись о землю.

Пытаюсь пошевелить ногой и вою от боли.

— Ай! Ай! Ненавижу Новый год!

А вокруг никого.

Ну, правильно, почти десять.

Все нормальные люди уже за стол садятся, и я тоже планировала.

— Ненавижу Новый год, — повторяю опять и пытаюсь собрать свою распластанную тушку, но получается плохо. А шубка у костюмчика моего тоненькая, и под шубкой я не очень тепло одета, не планировала гулять, а совсем наоборот. И я уже изрядно подмерзаю, и вопрос стоит ребром.

Либо поднимусь, либо сдохну.

— Сука! Да за что мне это?

Вопрос улетает в звёздное небо, там и остаётся.

Надо вставать либо вызывать сюда бригаду медиков, ибо не до стыда, уже страшно остаться здесь навсегда.

Смотрю на подвёрнутую ногу, обутую в белый сапожок на каблуке, и пытаюсь её заговорить, чтобы не болела, потихоньку шевелю. Нога не заговаривается, и тут же отзывается болью.

— А чтоб тебя, — чуть ли не плачу.

Да, хватанула я лишка! Выскочила из дома, в чём была, не озаботившись переодеванием, только шапку на голову нахлобучила.

Не до этого было. Ой, не до этого.

Ей-богу, как в моих любимых турецких сериалах, летела по улице, не разбирая дороги, пока не навернулась.

Блин, что же делать-то?

И ведь никого.

И вообще, где я?

Нет, можно, конечно, подождать, пока народ пойдёт на гуляние, и кто-нибудь, да и поможет, но вот как не окоченеть до этого.

От безысходности вытаскиваю из кармана телефон. И тут же понимаю, что и в этом нерпуха.

Телефон разбитый и дохлый и, похоже, я здесь и останусь.

Такая обида берёт!

Так, нелепо помереть в Новый год.

Представляю, какой вид откроется всем, кто меня найдёт.

Какой позор!

И даже, то, что мне будет всё равно уже, меня не успокаивает, а наоборот заставляет соображать, как выпутываться из данной ситуации.

Если осмотреться, тут есть небольшой заборчик, можно опереться о него, а дальше…

А хрен его знает, что дальше, пока надо доползти до заборчика, остальное потом.

Ползу на своей родимой пятой точке, отталкиваясь здоровой ногой, тихо матерясь, а потом, вспоминая, что никто не услышит и не даст моральную оценку моим выражениям, в полный голос. Потому что жопа замёрзла, нога подвёрнутая, несмотря на то, что я ей стараюсь не двигать, всё равно шевелится, и тут же стреляет болью, да и вообще, в более дурацком положении, я ещё не бывала.

— Ненавижу этот сраный Новый год!

Но, видимо, мои проклятия достигли небес, и они посчитали, что это положение ещё ничего. Ползти стало легче, потому что под задницей внезапно образовалась наледь, и к заборчику я даже очень быстро прибилась. А вот когда попыталась встать, то поскользнулась опять.

Каблуки же!

За мгновение до падения пронеслась мысль, что если я подверну и вторую ногу, то никакая мотивация меня не поднимет с этой дорожки.

Но не тут-то было.

Ногу я не подвернула, а смачно упала на бок, особо не почувствовав ничего, видимо, окончательно обморозилась. И, не успев перевести дух, поняла, что качусь вниз.

Кто такой умный?

Кому сказать спасибо, за то, что небольшой склон, ведущий, минуточку, на проезжую дорогу, раскатал до такого состояния, что это была полноценная горка.

Катилась я бодро, с визгами и междометиями, обдирая по ощущениям о наст, всю кожу на ляжках. Про больную ногу я и думать забыла. И поняла, что не замёрзну, нет. Судьба приготовила мне иную участь. Меня собьёт машина, потому как остановиться я не могу и вот-вот буду на проезжей части.

Я и чёрный Гелендваген тормозим одновременно.

Я беспрестанно верещу, прикрывая руками голову, как будто меня это спасёт.

— О, бля! — раздаётся надо мной мужской голос. — Снегурка, ты откуда?

Мой визг переходит в сип. Сип, тоже потихоньку, иссякает. Начинаю соображать, что я ещё жива. Поднимаю голову и вижу перед собой…

Может, я всё же умерла?

Но это же Дед Мороз.

Он смотрит на меня, почёсывая голову под красным колпаком, и хмурит кустистые брови. Лица не видно, потому что как раз над нами горит фонарь. Зато красный кафтан с белой меховой опушкой, и штаны, заправлены в валенки, мне хорошо видны.

— Вы что, Дед Мороз? — хриплю я, щурясь от яркого света фонаря.

— Ага, — хмыкает он, и, наклонившись, хватает меня за подмышки, легко поднимает и ставит на ноги.

Я, позабыв про вывих, пытаюсь прочно встать, и тут же взвываю от боли, падаю. Ну, вернее, стараюсь упасть. Даже валюсь. Но этот Дед Мороз, вдруг хватает меня, и прижимает к себе.

— Ты чего Снегурка? — говорит он. — Пьяненькая?

Я пытаюсь собрать своё тело, что вольготно чувствует себя в руках этого Деда, который и не он, вовсе.

Сейчас, при близком рассмотрении, я замечаю, что это просто здоровый бородатый мужик в костюме, и пахнет от него хорошим таким перегаром.

— На себя посмотри, — фырчу в ответ, трепыхаюсь, будто без него смогу стоять. Но это дело десятое, главное — обозначить позиции.

— Борзая, — усмехается мужик и перехватывает меня удобнее. — И мягонькая какая.

Он лапает меня за зад. Его ладонь, на моей обледенелой коже ощущается как раскалённый уголь.

— Ты охренел, дед? — толкаю его, потому что этот нахал, ещё и в декольте мне заглядывает.

— Пошли, Снегурка, — ржёт он. — Мы с оленями как раз за ёлочкой собрались, заодно и погреем тебя!

Что⁈

2

В машине тепло и играет Ленинград.

Шнуров поёт, вворачивая маты, я добавляю, когда настырный Дед Мороз, заталкивает меня на заднее сидение.

— Да ты совсем охуе… — осекаюсь на полуслове, потому что в машине ещё двое. Тоже Деды, и тоже Морозы.

— Здрас-сте, — замираю, оглядываясь по сторонам, поправляя съехавшую шапку.

— Привет, — судя по голосу, улыбается один из Дедов, поворачиваясь ко мне с переднего сидения. Лица практически не видно. Снизу накладная белая борода, сверху шапка с чёлкой. Только глаза чёрные сверкают.

— Как горка? Хорошая? — спрашивает второй.

В отличие от других, на нём просто красный кафтан с пышным белым воротником. Мне он кажется моложе остальных.

— Сходи, проверь, — складываю руки на груди.

А не фиг глумиться надо мной.

— Никаких горок! — грохочет голос рядом, и на сиденье лезет давешний Дед Мороз, который и затащил меня сюда.

Даже в этой большой машине, становится тесно, от его присутствия, такой он огромный.

— Двинься Снегурка, — говорит мне, а сам опять меня за задницу хватает, типа двигает.

Я вспыхиваю праведным гневом и снова вторю Шнурову, на что это нахал хохочет.

— Во, Снегурки пошли, борзые.

— Всё, как ты любишь, Дым, — поддакивает передний Дед, тот, что с бородой.

И они все втроём ржут.

— Да ты на себя посмотри, — не остаюсь в долгу, неуклюже отползаю от него по дивану. Дёргаю рычаг двери, надеясь на эффект неожиданности, но не успеваю, даже маленько её приоткрыть, не говоря уже, чтобы сбежать.

Меня хватают за руку и садят обратно.

— Эй, отпусти меня! — верещу, громче солистки Ленинграда, и её Лабутенов.

— Андрюх, заблочь дверь, а то сбежит Снегурка.

Как щёлкает замок, не слышу, но отчётливо вижу, как опускаются фиксаторы блокировки на обеих дверях.

— Вы охренели! Быстро выпустили меня!

Я заметалась по салону и опять была обездвижена этим противным Дедом.

Он так ловко меня скрутил и прижал к себе, что я немного ошалела, потому что впервые была так близко к мужчине такой внушительной комплекции. Он был горячий и твёрдый, а ещё становилось понятно, выражение как за каменной стеной. Даже я, со своим пятидесятым размером, была словно Дюймовочка рядом с ним.