Ювелиръ. 1808 (СИ) - Гросов Виктор - Страница 36

Воронцов смерил меня своим непроницаемым взглядом, правда в уголках его глаз я уловил тень понимания.

— Вижу, работа кипит, — ровным голосом произнес он, без капли иронии. Просто констатация факта, дающая мне возможность продолжить эту нелепую игру.

— Кипит, еще как кипит! — подхватил я, почти силой увлекая его к двери в основной дом. — Идеи так и бьют ключом! Иногда даже через край, — добавил я, бросив быстрый взгляд через плечо.

Испепеляющий взгляд Кулибина прожигал мне спину сквозь сюртук и кожу. Забавный он все же старик.

Мы вошли в торговый зал. После холодного, грязного двора нас встретили тишина, порядок и тепло. Пахло сбитнем с травами. Высокие напольные часы в углу мерно и успокаивающе тикали, отсчитывая секунды мирной жизни. «Саламандра» была уже закрыта для посетителей, и в этой тишине каждый звук казался преувеличенно громким. В центре зала, на постаменте из черного мрамора, под массивным стеклянным колпаком парила в воздухе маска. Тени от нее, отбрасываемые хитрой системой свечей и зеркал, медленно, гипнотически плясали на стенах, обшитых темным мореным дубом.

Воронцов, привыкший к вечному хаосу и грохоту в нашей мастерской, замер на пороге. Он снял свою тяжелую, покрытую инеем офицерскую шинель, отдал ее подбежавшему Прошке и огляделся с удивлением.

— Все никак не привыкну к этому чуду, — только и сказал он, поглядывая на маску.

Из конторки со свечой в руке вышла Варвара Павловна. Ее появление окончательно развеяло призраков из двора.

— Алексей Кириллович, добрый вечер. Прошу к столу. Ужин почти готов.

Ее спокойный голос обладал удивительным талантом — одним своим звучанием превращать любой хаос в строгий, предсказуемый порядок. Воронцов с видимым облегчением принял приглашение.

Ужин, поданный по распоряжению Варвары Павловны в моей малой столовой, проходил в гнетущем молчании. На столе стояли простые, сытные блюда, пахло гречневой кашей с жареным луком и квашеной капустой. Мрачный Кулибин, умытый и переодетый в чистую рубаху, сидел напротив грозной тучкой. Ел он молча, с показной злостью, демонстративно громко хлебая щи и стуча деревянной ложкой по глиняной миске. Варвара Павловна метнула в его сторону строгий взгляд, но тот сделал вид, что не заметил.

Чувствуя, как накаляется обстановка, Варвара Павловна пыталась разрядить ее светской беседой, рассказывая Воронцову о городских новостях. Капитан отвечал ей вежливо, даже рассеянно, его взгляд скользил от меня к Кулибину. Наконец, отодвинув тарелку, он решил прекратить эту комедию.

— Ну что, господа, хватит в молчанку играть, — его голос в тишине прозвучал необычно громко. — Судя по разгрому во дворе, битва у вас сегодня была жаркая. Давайте выкладывайте, чья взяла?

— Железо, — глухо буркнул Кулибин, не поднимая головы.

— Не совсем, — осторожно поправил я. — Мы, кажется, нашли решение.

Воронцов удивленно приподнял бровь. Стараясь не смотреть в сторону Кулибина, я вкратце обрисовал ему нашу двойную идею.

— Так значит… пари будет выиграно? — в его голосе прозвучало настоящее изумление.

Я медлил с ответом. Тяжелый, враждебный взгляд Кулибина, тревожный — Варвары Павловны, пронзительный — самого капитана, — все они сошлись на мне. Во мне схлестнулись двое. С одной стороны — творец, который ночами не спал над чертежами и кончиками пальцев чувствовал биение рождающейся машины. Он жаждал признания, триумфа, изумления на лице Императора и унижения на лицах врагов. С другой — 65-летний стратег, помнивший смрадные переулки Лиговки. Второй тихушничал.

Воронцов, видя мое затянувшееся молчание, чуть наклонился через стол и понизил голос, но говорил так, чтобы слышали все.

— Григорий, я ведь пришел не просто так, — начал он. — Имею донесения. Мои люди, что слушают разговоры в городе, доносят: господин Сытин и его… приятели… в полной уверенности, что вы провалились.

Он сделал паузу.

— Они празднуют. В трактирах на Лиговке, говорят, уже второй день пьют. Угощают всех желающих. Распускают по городу самые нелепые слухи. Будто Иван Петрович, — он едва заметно кивнул в сторону Кулибина, — запил с горя и пытается разобрать вашу машину на медные кастрюли. А ты… — уголки его губ усмехнулись, — будто бы сбежал с казенными деньгами в Англию, прихватив с собой лучшую танцовщицу из театра. И это… хорошо.

— Хорошо⁈ — вырвалось у меня.

Грязные сплетни — это хорошо? Во мне все кипело от возмущения. Спокойнее Толя, вот ведь возбудился.

— Да, — отрезал Воронцов. — Пусть сидят в своих трактирах и радуются. Пусть считают вас двумя неудачниками, проевшими государевы деньги. Сытый и довольный враг, Григорий, теряет бдительность. Он становится ленив и неосторожен. А вот враг напуганный, враг, который чует ваш успех, — он подобен загнанной в угол крысе. Начинает нервничать, делать глупости, бросаться на все, что движется. Подсылать людей с ломом, устраивать поджоги… Оно тебе надо?

Он в упор посмотрел на меня.

— Мой тебе совет, как человека, который немного в этом понимает: не спеши трубить о победе. Наоборот. Сделай так, чтобы до самого последнего момента все, абсолютно все, думали, что у вас ничего не выходит. Пусть ваша неудача станет для них утешительной сказкой на ночь. А ваш успех — вспышкой пламени.

Я создавал чудо техники, сидел за столом с офицером тайной канцелярии, обсуждая тактику обмана и дезинформации. Прекрасный новый мир.

Тут раздался скрипучий, пропитанный горечью голос Кулибина.

— Капитан прав, — проворчал он, впервые за вечер поднимая на меня глаза. В них все еще плескался гнев, но к нему примешивалось что-то тяжелое, выстраданное знание жизни. — Ох, как прав. Было у меня дело. Давно. Сделал я для графа Орлова самобеглую коляску. Пружинная, как часы, на сорок верст ходу без подзаводки. Чудо, а не машина. Так мне эти извозчики, ироды, пока я ее строил, трижды мастерскую поджигали. А как закончил — чертежи украли. Да что там чертежи… собаку мою, Буяна, отравили, чтоб по ночам не лаяла, когда они шастали.

Он замолчал, сжав в руке деревянную ложку.

— Сволочной народ. От них добра ждать — что от козла молока. Так что пусть уж лучше эти кровопийцы думают, что мы тут с тобой лапти плетем, чем снова какую пакость учинят.

Я переводил взгляд с Воронцова на Кулибина. Холодный, расчетливый слуга системы и гений-самоучка, битый жизнью, — что могло быть у них общего? Однако оба они, с совершенно противоположных сторон, говорили об одном и том же. О том, о чем я в своем мире чистых расчетов почти забыл: об иррациональной силе человеческой подлости.

Решение было принято. Да и выбора у меня не было. Я согласно мотнул головой. Тяжелая атмосфера за столом начала рассеиваться. Кулибин, высказавшись, будто сбросил с души камень. Он даже позволил Варваре Павловне подлить ему квасу — знак величайшего благодушия. Воронцов, умело сменив роль сурового наставника на роль светского гостя, решил закрепить перемирие.

— Кстати о слухах, — сказал он с легкой усмешкой. — Мне доносят, что у вас сегодня были и другие именитые гости. Весьма неожиданные. Говорят, сама мадам Лавуазье почтила ваш Дом своим визитом. Что привело сюда королеву химии? Неужто прослышала о каких-то ваших алхимических опытах?

Вопрос был брошен как бы невзначай, но я не обманулся: это была проверка, насколько я готов делиться информацией. Я вкратце пересказал ему идею с продавцом, закончив мыслью, что мне отчаянно не хватает нужного человека в торговый зал.

— Я бы и сама справилась, — поджала губы Варвара Павловна. В ее голосе прозвучала обида, но за уязвленной гордостью была тревога.

Я улыбнулся ей так тепло, как только мог.

— Варвара Павловна, голубушка, да я ни на секунду в вас не сомневаюсь. Вы — мой тыл и моя крепость. Ваше дело — управлять этим домом, вести счета, командовать и следить за порядком. Вы — фельдмаршал. А фельдмаршалам не пристало расшаркиваться перед каждым кошельком, зашедшим с улицы. Для этого нужен другой человек. Человек для… театра.