Ювелиръ. 1808 (СИ) - Гросов Виктор - Страница 14

Он дал понять, что услуга принята и будет оплачена. Я избежал гнева и приобрел могущественного клиента. Или поставщика.

Не успел я перевести дух, как Воронцов уже вел меня к новой фигуре — высокому, прямому, как натянутая струна, мужчине в маске Марса. «Генерал». С видимым усилием тот вытащил из ножен парадную саблю, чей усыпанный бриллиантами эфес сверкал до слепоты.

— Раз такая история… Вот, — пророкотал он. — Подарок. Красиво, спору нет. Но на параде я с ней стою, как с якорем в руке. Тяжелая, неуклюжая. В бою с такой и пяти минут не протянешь. Бесполезная игрушка.

Он протянул саблю мне. Приняв ее, я едва не согнулся под ее весом. Причина была очевидна.

— Простите мою дерзость, ваше превосходительство, — сказал я, возвращая оружие, — но перед вами не сабля, а ювелирное изделие, насаженное на клинок. Вся тяжесть в эфесе: каждый камень сидит в своем массивном золотом гнезде. Лишний металл, лишний вес.

— И что же ты предлагаешь? Выковырять бриллианты? — хмыкнул генерал.

— Ни в коем случае. Можно облегчить ее вдвое, не потеряв ни единого камня и не пожертвовав прочностью. Если использовать другую технику закрепки — паве, где камни ложатся на общую поверхность, удерживаемые крошечными «лапками» металла. А сам эфес сделать пустотелым, но с внутренними ребрами жесткости, как свод в соборе. Будет и легче, и прочнее.

Взяв со столика салфетку и уголек из кальяна, я быстро набросал эскиз. Несколько штрихов — и на белой ткани возник изящный, легкий эфес, сохранивший весь блеск, но лишенный прежней цыганской тяжести.

Генерал долго смотрел на мой рисунок.

— Пустотелый… как свод в соборе… — пробормотал он.

— Да, отдайте любому оружейнику этот эскиз и вам сделают в лучшем виде.

— Ты, парень, соображаешь. А то все ювелиры только и знают, что золота побольше навесить. Зайди ко мне на Литейный. Поговорим.

— Я — ювелир, а не оружейник. Вряд ли смогу сделать лучше…

— А это мы обсудим.

Он предложил разговор. Но в этом мире разговор с таким человеком стоил дороже любого заказа. Мне оставалось тоько вежливо махнуть гривой в знак согласия.

Я не искал встреч — они находили меня сами. Я стал центром паутины, где каждое мое слово и жест рождали новые, невидимые нити.

И тут мадам Элен вновь поднялась на возвышение. Зал затих. Она взяла бокал с золотистым токаем.

— Господа, — ее голос был тих, но проникал в каждый уголок. — Говорят, в огне рождается истина. А иногда в нем рождаются легенды. Сегодня я хочу поднять этот бокал за человека, который не боится пламени. Ни огня в горне, ни огня зависти. За мастера, который пришел к нам с бала, где мудрая государыня нарекла его именем существа, живущего в пламени.

Сделав паузу, ее серые глаза нашли меня в толпе.

— Я предлагаю тост за человека, который, я уверена, станет символом нового русского гения. Господа, за нашу Саламандру!

Десятки бокалов взметнулись вверх. Десятки взглядов из-под масок впились в меня. Гениальный ход. Она закрепила за мной прозвище, данное самой императрицей, превратив его в мой титул в этом теневом мире. Ну как теперь отказаться от идей названия ювелирного дома? Если раньше это было рабочим названием, то теперь сама судьба велит.

Я поднял свой бокал.

Шампанское в крови пело песню триумфа. На вершине мира — молодой, всемогущий бог, которому подвластны и металл, и людские души. Но тут из тени возник Воронцов. Ни слова, едва заметный кивок в сторону лестницы, ведущей на второй этаж. Словно паук, вышедший проверить свою сеть. Эйфорию как рукой сняло. Что еще он задумал?

Мы поднимались по широкой дубовой лестнице. Звуки праздника — музыка, смех, звон бокалов — таяли за спиной, тонули в тяжелых коврах. Здесь, наверху, царила иная атмосфера. Тишина, наполненная запахом старых книг, кожи и остывающего воска. Остановившись перед массивной дверью, Воронцов бесшумно приоткрыл ее и жестом пригласил меня войти. Сам он остался в коридоре, притворив за мной створку. Щелчок замка прозвучал громко.

Я оказался в кабинете, от пола до потолка зашитом темным мореным дубом. В камине медленно тлели угли, отбрасывая на полки с книгами и кожаные кресла багровые, дрожащие блики. Воздух был наэлектризован.

У камина, стоял человек.

Одинокая, неподвижная фигура в простом черном домино и гладкой, лишенной украшений маске. Глядя на огонь, он заложил руки за спину. Вся его поза, от прямой, как у гвардейца на параде, спины до безупречно сидящего сюртука, кричала о власти. Не показной, что бряцает орденами и титулами, а абсолютной, врожденной, что не нуждается в доказательствах. Власть чувствовалась в том, как он занимал собой пространство, в том, как сама тишина, казалось, почтительно обтекала его.

Шестидесятипятилетний старик во мне мгновенно вынес вердикт, от которого у семнадцатилетнего мальчишки подогнулись колени. Я знал, кто он.

Он медленно обернулся. Маска скрывала черты, но его тяжелый, изучающий взгляд я почувствовал кожей.

— Вы быстро учитесь плавать, мастер, — его голос был тихим. — Но этот пруд глубок, и в нем водятся акулы. Ваша слава — это и щит, и мишень. Что вы намерены с ней делать?

Он спрашивал о намерениях, а не о планах. Вопрос был тоньше и глубже. Выдержав паузу, я отогнал остатки хмельного тумана.

— Слава — инструмент, — я выдохнул. — Инструмент, чтобы привлечь лучшие умы и самые умелые руки России. Моя цель — создать место, где талант сможет работать спокойно, не оглядываясь на темные переулки. Безопасность — не самоцель, а лишь условие для созидания, для служения Отечеству.

Он молчал. Его взгляд буравил меня сквозь прорези маски. Кажется, ответ его устроил.

Сделав шаг ко мне, он заставил меня невольно выпрямиться.

— Служить Отечеству — красивые слова, — произнес он бесстрастным тоном. — Их говорят многие. Но что скрывается за ними? Что станет вашей конечной целью, мастер, когда вы насытитесь славой и золотом? Что дальше?

Главный вопрос. Он требовал сути. Моего кредо. Мне кажется сейчас, в этом тихом кабинете, решается моя судьба. Я решил пойти ва-банк. Я долго думал о том, что я делаю в этом мире. И сейчас появилась возможность получить шанс на реализацию своих мыслей.

— Точность. Вот чего я хочу. Я хочу изменить саму музыку боя.

Он чуть склонил голову набок. Интерес пойман. Я продолжил.

— Сейчас на поле брани побеждает тот, у кого больше пушек и крепче строй. Я же предлагаю сделать так, чтобы один русский егерь стоил целой вражеской батареи.

— Продолжайте, — приказал он.

Я не буду рассказывать о том, что хотел бы лишить Наполеона всех его гениальных генералов. Не поймет. Поэтому начну с малого.

— Представьте себе лучшего французского канонира. Опытного, хладнокровного. Он пристрелялся к нашей гвардии, и следующий его выстрел унесет десятки жизней. Он готовится поднести фитиль… и в этот миг падает замертво. Никто не видел, откуда прилетела пуля. Второй номер в ужасе подбегает к орудию — и падает рядом. Расчет в панике бежит. Пушка, целая и невредимая, замолкает навсегда. Ее заставил умолкнуть один человек с расстояния в полверсты.

Я сделал паузу. Надеюсь эта картина укореняется в его воображении.

— Мое служение — в создании «дальнозоркой трубки». Инструмента, который позволит нашему меткому стрелку видеть одну-единственную, самую важную цель. Будь то канонир у орудия, барабанщик, задающий темп атаки, или знаменосец, чье знамя — душа полка. Мы перестанем стрелять по площадям. Мы будем вырезать из вражеского войска ключевые нити, и вся их ткань расползется. Это будет хирургия, а не бойня. Один точный выстрел, сеющий суеверный ужас и спасающий сотни наших солдат. Вот в чем я вижу истинную службу точности, Ваше Величество.

Я замолчал, намеренно указывая его титулование.

Он стоял неподвижно. Секунда. Другая. Целая вечность, пока в камине с треском не упало прогоревшее полено.

— Любопытная идея, — произнес он, в голосе прорезался интерес. — Очень любопытная. И очень дорогая. Государству нужны не фантазии, а результаты. У вас есть один долг перед казной — машина для защиты ассигнаций.