Ворон Бури (ЛП) - Кейн Бен - Страница 4

Я относился к Векелю с некоторой настороженностью, но он по-прежнему был моим другом. В конце концов, я знал его с тех пор, как мы были сопливыми мальчишками. Мы все делали вместе: воровали свежеиспеченный хлеб, рыли в песке ловушки, чтобы поймать рыбу в отлив, объедались ежевикой и яблоками. Правда, были времена, когда наши пути расходились — например, когда он хотел сидеть у могил, чтобы общаться с мертвыми, или когда я бегал за девчонками, — но это не мешало нам быть ближе, чем родня. Я сильно по нему скучал, когда его не было, и теперь, когда он вернулся, его странности не могли встать между нами. Векель не признавался ни в каких сожалениях, но даже он не мог скрыть радости в глазах при нашей первой встрече. Он и потом искал со мной встречи каждый день, что еще больше радовало мое сердце.

Еще одно событие, ярко выделявшееся на фоне серой повседневности, произошло одной осенью, когда вечера стали совсем короткими. Последние ягоды ежевики поблескивали росой в колючих зарослях, скот обрастал зимней шерстью, а грачи болтали и сплетничали друг с другом на еще покрытых листвой верхушках деревьев. Я прогулялся по берегу и, ничего не найдя, замерзший, возвращался в поселение. Мечтая о жаре кузницы, я направился туда, а не в длинный дом. Но вместо того, чтобы застать отца за работой, как я ожидал, я увидел его тихо сидящим на своем старом трехногом табурете.

Он молчал.

Я подошел к горну и протянул руки к огню, наслаждаясь теплом.

— Ты ударил по пальцу?

Я едва заметил, как он раз качнул головой.

«Что-то не так», — подумал я.

— Отец, ты не заболел?

Он снова медленно покачал головой.

Я вгляделся и с ужасом понял, что его плечи содрогаются: он плакал. Крепкий, немногословный, он плакал на моей памяти лишь однажды — когда мы хоронили мать. Забыв о пробиравшем до костей холоде, я пересек разделявшее нас пространство. Оставалось лишь протянуть руку и дотронуться до него.

Но это расстояние казалось бескрайним, как до звезд.

— Финн? — донесся сдавленный горем хрип.

— Я здесь, отец. — Моя рука поднялась, замерла над его плечом, но я так и не смог ее опустить. Отец всегда был сильным, оплотом, на котором держалась наша семья. Эта слабость выбила меня из колеи, потрясла до глубины души. — Я здесь, — только и смог выговорить я.

— Отец? — донесся из длинного дома голос Асхильд.

Он не ответил.

Моя рука опустилась, но я все еще стоял рядом, когда вошла сестра. Одного взгляда ей хватило: она опустилась на колени перед отцом, положила одну руку ему на колено, а другой коснулась лица.

— Ты болен?

— Нет, — прошептал он.

— Ты плачешь. — И резче добавила: — И ты пил.

Молчание.

Я посмотрел на Асхильд и в ответ на ее вопросительный взгляд лишь пожал плечами, мол, понятия не имею.

Она погладила отца по плечу.

— Мы здесь.

Снова наступила тишина, долгая, как бесконечная зима. Я не проронил ни слова. Не мог. Я хотел, чтобы заговорила Асхильд, чтобы она все исправила, как всегда умела мать, когда случалось что-то плохое.

— Мать начала рожать в такой же осенний день, — в голосе Асхильд звучала скорбь.

Отец снова беззвучно заплакал.

Все было так очевидно, что мне захотелось себя ударить.

— Если бы я только мог что-то сделать… — голос отца затих.

— И повитуха ничего бы не сделала. Младенец застрял, — твердо, по-взрослому сказала Асхильд.

Я вспомнил, как заглянул в длинный дом и увидел за широкой спиной помогавшей Рагнфрид, нашей соседки, искаженное, мокрое от пота лицо матери. Это было до того, как Асхильд, отругав меня, захлопнула дверь у меня перед носом. Больше я не видел мать живой. Старая рана скорби вскрылась вновь. Глаза защипало от слез, но я не мог справиться ни с этим, ни с состоянием отца.

Асхильд все увидела. Все поняла.

— Похлебку надо помешать, Финн.

Я бросил на нее благодарный взгляд и, спотыкаясь, вышел из кузницы.

Она с отцом вошла в дом чуть позже; он, казалось, немного успокоился.

Мы ели в тишине, и больше об этом случае никогда не упоминали.

Глава вторая

Одним ясным утром в конце следующей весны я собирался проверить наш скот. Зимой мы держали коров близко к дому, где было легко заметить, если какая-то заболеет или волки подберутся к телятам, но летом стадо паслось далеко отсюда. Могло пройти много дней, прежде чем мы его видели. Я все откладывал это дело, словно оно могло сделаться само собой, но в конце концов идти все же пришлось. Тралл, присматривавший за скотом, не мог в одиночку перегнать стадо на летнее пастбище.

Я взял одеяло со своей постели, которая, как и постели Асхильд и отца, находилась в одном конце длинного дома. Наш дом был одним из немногих все еще жилых строений в Линн Дуахайлле. Норманны по большей части покинули поселение полвека назад, перебравшись в Дюфлин, но некоторые семьи остались. Семья моего отца была одной из них. Кому-то могло показаться странным жить в деревне, временами похожей на призрак, где большинство длинных домов ветшало и разрушалось, но я другой жизни не знал.

— На сколько ночей ты уходишь? — Асхильд хлопотала у очага, помешивая что-то в котле. Дым струйкой уходил в дымовое отверстие в соломенной крыше.

— На одну, может, на две. — Я свернул одеяло и перевязал его кожаными ремешками. — Ты приготовила мне еды?

— Разве я хоть раз отпускала тебя голодным, братец?

— По правде, не припомню. — Как и в тот осенний вечер, я напомнил себе, что Асхильд всего пятнадцать. Осанка и уверенность у нее были, как у женщины на десять лет старше. Ростом она была лишь немного ниже меня, с такими же, как у меня, темно-рыжими волосами, которые она прятала под льняным чепцом.

Она протянула мне узелок.

— Хлеба и сыра тебе должно хватить, если не будешь слишком жадничать.

— Что поделать, если я вечно голоден. — Я подбросил узелок на руке, довольный его весом.

— Оставь немного пастуху. — Это был наш единственный тралл, он присматривал за скотом вдали от дома.

— А мне хватит? — незаметно вошел Векель.

— Тебя я кормить не обязана, — у Асхильд было едкое чувство юмора.

— Ну что ты, — сказал он, обнимая ее за талию. — Ты же знаешь, как я люблю твою стряпню.

— Отстань. — Она выскользнула из его объятий, но на лице ее играла улыбка.

Я поднял узелок.

— Полагаю, здесь и для тебя припасено. — Бабушка Векеля, как всем было известно, готовила и пекла отвратительно.

Векель подскочил к Асхильд и принялся целовать ее в щеки.

— Ты чудесна, Асхильд.

Она фыркнула.

— Мне стоит бояться, что меня хочет поцеловать витки?

— Еще как, — ответил он, целуя ее еще раз. — Я нашлю порчу на Диармайда и заберу тебя себе. — Диармайд, славный молодой фермер, живший неподалеку, был ее суженым.

— Ничего подобного ты не сделаешь. — Асхильд вырвалась и погрозила Векелю пальцем. — Даже не думай об этом!

— Пойдем, — сказал я ухмыляющемуся Векелю. — Нам предстоит долгий путь.

— И не слишком напивайтесь в Манастир-Буи. — Это был небольшой монастырь по пути. Асхильд заметила мое удивление. — Думаешь, я не знаю, что вы задумали после того, как перегоните скот?

Раздосадованный тем, что меня так легко раскусили, я пробормотал что-то о том, что после тяжелой работы не грех и выпить, и направился к двери.

Векель послал Асхильд последний воздушный поцелуй и вышел за мной. Я остановился, свистнул Мадре и Ниаллу, двум своим собакам, и проверил, все ли готово. Еда, одеяло, легкий плащ, лук и колчан, охотничье копье. Железные изделия для обмена, надежно упрятанные в сверток из старой кожи, перевязанный с обеих сторон. А еще на поясе, наискось, висел мой сакс. Этот нож на все случаи жизни выковал отец. После меча это была моя самая дорогая вещь.

— Я помолюсь за вас. Чтобы весь скот был в целости, и тралл тоже, и чтобы с вами в пути ничего не случилось, — крикнула Асхильд.

Векель фыркнул и пробормотал, что от Белого Христа толку не больше, чем от Слейпнира, восьминогого коня Одина, на крутом ледяном склоне. Мне тоже было мало дела до христианского бога, но я не хотел ее расстраивать, поэтому поблагодарил и пообещал, что помолюсь за нашу мать в церкви Манастир-Буи.