Курсант. На Берлин 4 (СИ) - Барчук Павел - Страница 20

А я вот что-то не уверен в моральной и физической стойкости немки. Боюсь, когда ей начнут, например, ломать пальцы, рвать ногти и крошить зубы, она очень быстро расскажет господину группенфюреру все, что знает об Алексее Сергеевиче Витцке. И вот это — реально проблема.

Об архиве Мюллер и так знает. Это очевидно. Знает, но молчит. Строит дурака либо из себя, либо из меня. Но мое нежелание светить секретные документы в любом случае можно объяснить. Мол, решил запастись козырем в рукаве. Забрать бумажки, которые могут иметь очень большую стоимость. Но… К сожалению, их украли во время того самого ограбления. Звучит хоть и с натяжкой, но более-менее правдоподобно.

Однако, Мюллер не знает, кем был Сергей Витцке на самом деле. В этом я уверен. А Марта знает. И если она поделится данной информацией с фашистом, у того снова возникнет закономерный вопрос, а так ли я искренен в своей ненависти к Советскому Союзу? И вот тогда ломать пальцы, рвать ногти и крошить зубы начнут мне. А я в себе, между прочим, вообще ни разу не уверен. Еще больше, чем в Марте.

Соответственно, выход только один. Немка ни под каким предлогом не должна попасть в лапы гестапо. То есть… Я должен ее спасти. Но при этом не вызвать гнев Мюллера. А как это возможно, если в случае исчезновения фрау Книппер долбанный фашист по-любому будет гневаться.

— Твою мать…– Пробормотал я себе под нос, замерев перед калиткой, которая вела во двор дома Книперров.

Нужно было окончательно снять с себя маску «верного пса» Мюллера и надеть другую — беззаботного молодого человека, уставшего от светских вечеринок. Потому что немка не знает о моих делишках с гестапо.

— Господи… Как же все это меня задолбало… — Прошептал я еле слышно, затем глубоко вдохнул, выдохнул, ступил во внутренний двор и, легко взбежав по порожком, открыл входную дверь.

В доме пахло свежезаваренным кофе и тревогой. Тишина была неестественной, гнетущей. Ну или так сказывалось мое нервное состояние. Не знаю. Может мне просто на фоне бесконечно стресса мерещится эта драматическая атмосфера.

Вообще не понимаю, как разведчики ухитрялись дожить до зрелого возраста. А некоторые и до старости. При таком уровне напряжения ранний инсульт просто неизбежен.

Я снял пальто, бросил шляпу на вешалку и прислушался. Ничего. Ни голоса Марты, ни звуков радио. Только скрип половиц под моими ногами.

— Алексей? Это ты? — из гостиной выскочил Бернес. Причем, сделал он это настолько внезапно, что меня буквально на месте подкинуло от неожиданности.

— Да что тебя! Марк! — Выругался я. — Смерти моей хочешь? Ты в засаде сидел, что ли? Хотел напугать меня до остановки сердца?

— Ну можно сказать и так, в засаде. Ждал тебя. Боялся, что ты придёшь слишком поздно. — Произнёс Бернес.

В правой руке он сжимал сложенный лист дорогой, кремовой бумаги. Его лицо было бледным, пальцы левой руки чуть заметно постукивали по бедру.

— Что случилось? — спросил я, мгновенно забыв о своей усталости. Вид Бернеса не предвещал ничего хорошего.

Он молча протянул мне сложенное вчетверо послание. Я взял его, развернул. Почерк был утонченным, женственным, с изящными завитками. От бумаги исходил аромат духов — тонкий, цветочный, дорогой. Я узнал этот запах сразу. Точно так же благоухала Магда Геббельс каждый раз, когда мне выпадала сомнительная честь встретиться с этой особой.

Я молча взял письмо и принялся изучать его содержимое.

'Дорогой Марк,

Ваша музыка и наш душевный, но столь значимый разговор в Тиргартене не выходят у меня из головы. В вас есть сила, которая тревожит и волнует одновременно. Мой супруг сегодня ночью срочно уезжает в кратковременную инспекционную поездку в Нюрнберг. Я буду одна и мне было бы приятно провести целый день в обществе человека, чья игра на скрипке заставляет трепетать самое сердце. Я приглашаю вас на приватный обед, а потом, надеюсь, и ужин, в мою личную резиденцию на Шваненвердер. Завтра в 12:00. Для всех это будет приезд возможного учителя музыки, чьими услугами я хотела бы воспользоваться для детей. Прошу сохранить истинную цель моего приглашения в тайне. Искренне Ваша, М. Г.'

Я поднял взгляд на Марка. Он тоже смотрел на меня, и в его глазах читался холодный гнев.

— Приватный. — Бернес произнес это слово с таким ядовитым сарказмом, что я совсем не удивился бы, покажись на его губах пена. — Ужин наедине. На острове, где живет она одна с детьми и прислугой, преданной ей душой и телом. После того, как я узнал об Арлазорове. После твоих откровений. Ты понимаешь, что это? Это не просто приглашение, Алексей. Это… Черт…

Марк резко развернулся и промаршировал в гостиную, буквально впечатывая пятки в паркет. Я, естественно, двинулся следом за ним.

Честно говоря, ожидал чего-нибудь более страшного. А тут — всего лишь приглашение на свидание. Да, прикрытое какими-то витиеватыми изречениями про музыку и талант Бернеса, но вполне понятное и очевидное. Чего Марк распсиховался, не пойму.

— Я не собираюсь с ней спать. — Тихим шепотом процедил Бернес.

— Да погоди ты. Почему сразу спать? Может, у нее к тебе исключительно платонические чувства?

Марк громко фыркнул и посмотрел на меня так, будто я вонзил ему в сердце нож. По самую рукоятку.

— Так, ладно… Погоди… Дай подумать. — Я плюхнулся в кресло и принялся рассуждать вслух, — Звать тебя в их загородный дом только потому, что куда-то там укатил нам рейхсминистр пропаганды… Глупо. И опасно. Неужели у дамочки настолько снесло крышу? Ну да, она представит тебя учителем музыки. И что? Для урока с детьми достаточно пары часов. А я так понимаю, тебя зовут с ночовкой. — Я задумчиво потер бровь, потом выдал версию, которая сразу пришла мне в голову. — А что, если это проверка? Магда сходит с ума, видя в тебе призрак своего еврея, а ее муж… ее муж, он вообще не дурак. Он хитрый сукин сын. Мог заметить что-то подозрительное. Да еще Клячин на кинопремьере подлил маслица в огонь… И тут вдруг Геббельс очень вовремя уезжает в какую-то командировку. Может, он хочет посмотреть, как далеко зайдет его супруга? Он ведь тебя еще не видел так, чтоб глаза в глаза? То есть пока еще сомневается в адюльтере.

— Нет. Не видел. — Марк отрицательно покачал головой. — Я прилагаю все усилия, чтоб этого не произошло. Если мое лицо и правда очень сильно похоже на физиономию Арлазорова, думаю, Геббельс точно это заметит. Как дурак кружусь на месте каждый раз, если рядом оказывается рейхсминистр.

— Ладно. Надо подумать. Успокойся. — сказал я, хотя самому было неспокойно. — Возможно, ты все усложняешь. Она женщина, она одинока, ей льстит внимание молодого талантливого музыканта, который к тому же…

— Похож на ее мертвого любовника! — резко оборвал меня Марк, — Не притворяйся идиотом, Алексей! Ты сам все прекрасно понимаешь! Клячин намекнул, Йозеф что-то заподозрил. А теперь это! Сам говоришь, в приглашении может крыться реальная угроза со стороны Йозефа. Я не могу туда ехать! Это самоубийство!

— Ты не можешь не поехать, — холодно констатировал я. — Отказ оскорбит ее. Вызовет подозрения. Сорвет всю операцию. Ты должен ехать, Марк. И сыграть свою роль безупречно. Ты — очарованный ею музыкант. Потрясенный оказанной честью. Смущенный, но польщенный. Никаких намеков на Арлазорова. Никаких взглядов «сквозь нее». Ты — Марк Ирбис. Скрипач. И только.

— Легко сказать, — прошипел Бернес. — А если она сама начнет? Если заговорит о нем? Если попытается меня спровоцировать? Или соблазнить, черт возьми. А в самый «подходящий» момент появится ее муж.

— Ну да… — Я, не удержавшись, тихо хохотнул, но получив в ответ злой взгляд Бернеса тут же сделал серьёзное лицо. — Не обижайся. Просто все это звучит как очень банальный и пошлый анекдот.

В этот момент в дверях столовой появилась Марта и нам пришлось резко прервать наш разговор. Тем более, что вели мы его на немецком, а свой родной язык Марта точно понимает.

Мы замерли, ожидая, что последует дальше. В итоге почти несколько минут просто сидели как дураки, молча, разглядывая хозяйку дома. Потому что ни черта так и не последовало.