Курсант. На Берлин 4 (СИ) - Барчук Павел - Страница 10

— «В безопасности» — это не адрес, Алексей, — отрезала Жюльет. Ее голос потерял нотки иронии, став более категоричным. — Архив Сергея Витцке — не твоя личная игрушка. Это государственная собственность. Опасная собственность. Твоя задача — обеспечить его сохранность до передачи уполномоченному лицу. Я — это лицо. Я здесь, чтобы забрать бумаги. Желательно как можно быстрее. Пока ваша мастерская импровизации не привела к тому, что его найдут те, кому он не предназначен. Или пока ваш Подкидыш, этот «Тень», не решит, что бумаги слишком соблазнительны, чтобы ими не заинтересоваться лично. Люди ломаются, Алексей. Даже лучшие.

В ее словах, конечно, имелась доля правды. Не про Подкидыша, нет. В Иване я, как раз, уверен. Риск был в другом.

Но доверять мадам Жульет? Не знаю…

— Как я могу быть уверен? Вы сами только что сказали, что ради своей выгоды и своего интереса ломаются даже самые лучшие. Где гарантия, что вы сейчас действуете по распоряжению Центра, а не исходя из личных мотивов?– Спросил я прямо, глядя ей в глаза. — Доверие — улица с двусторонним движением, мадам Жюльет. Особенно в вопросах, которые стоять нескольких жизней.

Жюльет внимательно посмотрела на меня. Казалось, в ее глазах на мгновение мелькнуло что-то вроде… уважения? Или это был лишь отсвет лампы?

Глава 4.2

Тишина в гостиной после моего вопроса стала густой, как берлинский туман за окном. Хотя при этом мадам Жюльет даже не моргнула, ни один мускул не дрогнул на ее лице. Взгляд «француженки», холодный и оценивающий, сканировал мою физиономию, будто она пыталась забраться в мои мысли и понять, что же замыслил этот наглый мальчишка.

— Гарантия? Личные мотивы?— Она усмехнулась, — Гарантия, милый Курсант, в том, что я стою здесь, а не в кабинете Мюллера с подробным отчётом о твоей ловкой работе в банке. Гарантия — в том, что твой Подкидыш до сих пор дышит и не валяется в канаве с пулей в затылке. Я знала и молчала месяц. Не кажется ли тебе, что с точки зрения «личных мотивов» это несколько глупо? Будь у меня свой, шкурный интерес, я, поверь, объявилась бы гораздо раньше. А в случае твоей несговорчивости и правда могла бы посетить господина Мюллера. Тем более, обо мне, как о спутнице Эско Риекки, уверена, ему известно. Потом, когда гестапо наверняка выстрясли бы из тебя всю правду не только об архиве, но и о том, что ты, возможно, вообще никогда не планировал произносить вслух, я бы, из-за «личных мотивов», конечно, непременно смогла бы договориться с Мюллером. Ну как договориться… Женщины, знаешь, имеют очень большой спектр возможностей для диалога. И вот уже после этого я бы отчиталась в Центр, что архив утерян, например. Знаешь почему? Потому что исходя из «личных мотивов» я могла бы продать его британцам. Но…

Мадам Жульет развела руки в стороны, посмотрела сначала налево, потом направо.

— Как ты видишь, я нахожусь здесь. С тобой и Скрипачом. Потому что мой долг — обеспечить выполнение миссии группы, а не устраивать охоту за призраками или пестать свой «личный интерес». Но теперь пришло время действовать. Архив — это бомба. И Центр требует её обезвредить. Передать в надёжные руки. Мои руки.

Я почувствовал, как Марк рядом напрягся ещё больше. Фраза «надёжные руки» в исполнении сотрудницы НКВД, да еще настолько ушлой, как сидящая перед нами блондинка, звучит сомнительно.

С другой стороны я понимал логику Жюльет. Её позиция действительно сильна. Она не шутила, когда описывала свои возможные манипуляции с архивом. Как бы то ни было, но СССР и чекисты — где-то там, очень далеко. Достаточно заполучить бумаги отца, продать их тем же упомянутым британцам — и все. Ищи-свищи фальшивую «француженку» где хочешь. Уверен, она знает, как грамотно «залечь на дно»

Но отдать архив? Нет. Не сейчас. Не ей. Да вообще никому! Это я решил для себя наверняка. Бумаги не увидит никто. Никто не сможет воспользоваться ими для каких-либо целей. Как только появится возможность встретиться с Подкидышем, не опасаясь всех рисков, я уничтожу архив.

— Надежные руки, — повторил я медленно, делая вид, что взвешиваю её слова. — Согласен. Архив опасен. Но его исчезновение после инцидента в банке — наша лучшая защита. Пока его нет, все охотятся за призраком. Как только он снова материализуется… — Я сделал выразительную паузу. — Мадам Жюльет, вы опытный сутрудник. Вы понимаете, что прямо сейчас, в этот дом, за вами могли прийти люди Мюллера? Или британцы? Кто угодно, чёрт его дери, может вынырнуть из-за угла. Архив у меня — это гарантия, что он не попадет в ненужные руки, пока мы не обеспечим абсолютно безопасный канал передачи. Прямо сейчас бумаги — в тайнике, о котором знаю только я.

— Ты и Тень. Или Подкидыш, если вам так удобнее. — Жюльет прищурилась. Саркастичная улыбка не сходила с её губ, но в глазах промелькнуло что-то вроде…недовольства. — Очень убедительно говоришь, Алексей. Практически поэтично… Ты мастер словесной эквилибристики. Но Центр не любит поэзии. Центр любит факты и исполнение приказов. — Она откинулась в кресло. — Ладно. Допустим, я принимаю твою… осторожность. На время. Но сроки горят. Мюллер не дурак, он копает. Британцы нервничают. Фрау Книппер ведёт себя как загнанная крыса, и это привлекает кошек. Когда архив будет передан? Назови дату.

Я внутренне выдохнул. Первый барьер взят. Теперь нужно время.

— Через неделю. Максимум десять дней, — сказал я твёрдо, глядя ей прямо в глаза. — Нужно подготовить всё до мелочей. Безопасный маршрут, чистое место, стопроцентная уверенность, что за нами нет хвоста. Я свяжусь с Подкидышем, предупрежу. Он обеспечит извлечение из тайника и доставку к точке передачи. Но только когда я буду уверен в чистоте операции.

Жюльет с легким недовольством на лице, которое она уже не скрывала, покачала головой, однако не стала спорить.

— Десять дней. Ни часом больше. И если к этому времени архив не будет у меня… — Она не договорила, но угроза висела в воздухе. — Теперь о связи. И о деле, ради которого вы здесь, если вы вдруг забыли, развлекаясь архивными играми.

«Француженка» вытащила из ридикюля изящный портсигар, достала папиросу, закурила, выпустив струйку дыма в потолок.

— Мадам Жюльет, — начал я, воспользовавшись паузой. Старался при этом, чтобы голос звучал просто заинтересованно, а не вовлечено. — Вы же, так понимаю, любите оказываться в нужное время, в нужных местах. Делаете это незаметно, но видите все… Вы были сегодня на премьере?

Я дождался уверенного кивка блондинки, а затем продолжил:

— Там появился один человек… И его появление — как гром среди ясного неба. Не обратили внимания случайно на мужчину, в щегольском костюме, который после кинопоказа подходил к чете Геббельс? Вы в курсе, кто он такой? Центр давал какие-то ориентировки? Видели ли вы его здесь, в Берлине, за это время? Может, за ним следили?

Мадам Жульет медленно повернула голову ко мне. Дым струился от папиросы, сизыми кольцами поднимаясь к потолку. Её взгляд был спокоен, почти равнодушен.

— Мужчина в щегольском костюме? — Она постучала пальчиком по нижней губе, изобразив задумчивость. — Нет, Алексей. Не видела такого.

Мадам Жульет еще немного помолчала, демонстрируя активные попытки вспомнить, а потом, сделалав легкий жест рукой с папиросой, закончила свою мысль:

— Город большой. Людей здесь много. Если бы он был на виду, я бы заметила. Но нет. А Геббельсы…Знаешь, после премьеры я не обращала на них внимания.

«Француженка» говорила гладко, убедительно. Слишком гладко. И слишком убедительно. Но я поймал два момента, две крошечных трещенки в её безупречной маске.

Во-первых, глаза. В тот миг, когда мадам Жульет произнесла «нет» в ответ на вопрос, видела ли она Клячина, её взгляд на долю секунды скользнул чуть вниз и влево — классический признак конструирования образа, а не припоминания факта. Настоящее воспоминание обычно заставляет взгляд уходить вверх или прямо.

Во-вторых, пауза. Перед словами о Геббельсах была микроскопическая, едва уловимая заминка. Не раздумье, а скорее… сдерживание. Как будто она ловила себя на том, что вот-вот скажет лишнее, и вставила эту фразу как буфер.