Башни Латераны (СИ) - Хонихоев Виталий - Страница 29

Он резко встает из-за стола. Нужно что-то делать, думает он, но что?

— Лео? — Матушка удивлённо смотрит на него. — Ты куда? Кашу-то не доел…

— Мне в таверну пора. — Голос звучит натянуто, он сам это слышит. — Вильгельм ругаться будет, если опоздаю.

— Да рано ещё! — отец хмурится, косясь на окно, где едва забрезжил рассвет. — Солнце только встаёт.

— Много работы сегодня. Беженцы… народу прибавилось. — Лео уже накидывает куртку, стараясь не встречаться взглядом с родителями. Если посмотрит отцу в глаза сейчас — не выдержит, расскажет всё.

Мильда с набитым ртом смотрит на него во все глаза:

— А ты вечером придёшь? Ты обещал мне показать, как огонёк на пальцах зажигать!

— Приду, обещаю. — Он наклоняется, целует сестру в макушку. Волосы пахнут ромашкой — матушка моет их отваром. — Будь умницей.

Нокс, дремавший на подоконнике, поднимает голову. Янтарные глаза смотрят пристально, будто кот всё понимает. Лео на мгновение замирает, встретившись с ним взглядом. И когда он успел прийти? Потом отворачивается и выходит за дверь.

Улицы утренней Вардосы встретили его холодом и влажностью. Осень окончательно вступила в свои права — под ногами хлюпала грязь, с крыш капала вода, воздух был сырой, пронизывающий. Лео поёжился, запахивая куртку плотнее.

Город просыпался. Из труб тянулся дым — люди растапливали очаги. Где-то лаяла собака. У колодца уже столпились женщины с вёдрами — ранние пташки, которым предстояло готовить завтрак большим семьям или постояльцам.

Но атмосфера была не та, что обычно. Напряжение висело в воздухе, почти осязаемое. Лео чувствовал его кожей — настороженные взгляды из окон, поспешность в движениях прохожих, то, как люди сбивались в группки и о чём-то шептались, озираясь по сторонам.

У колодца он услышал первый разговор. Две прачки, одна помоложе, другая постарше, перекрикивались через скрип ворота:

— Слыхала? Статуя Архангела Праведника в кафедральном соборе замироточила! — Молодая прачка размахивала руками, расплёскивая воду из ведра.

— Быть не может! — Старшая остановилась, вытирая красные от холодной воды руки о передник.

— Клянусь! Сестра моя видела собственными глазами! Из глаз статуи слёзы текут! Настоящие! — Молодая торопливо начертала печать благочестия — лоб, губы, сердце. — Архангел плачет о судьбе нашей!

Торговка капустой, стоявшая неподалёку со своей тележкой, подалась вперёд:

— Это знак! Архангел плачет о судьбе города!

— Или о наших грехах… — пробормотала старшая прачка, тоже осеняя себя тройным касанием.

— Нет, это к беде! — вклинилась согбенная старуха с клюкой, её голос дрожал от волнения. — Когда статуи плачут — быть великому горю! Я ещё девчонкой была, когда в Магенбурге статуя заплакала, а через неделю чума пришла! Половину города выкосила!

— Что ты мелешь, старая! — Молодая прачка махнула рукой. — Это знак милости! Архангел заступится за Вардосу! Он видит, что враг идёт, вот и плачет, жалеет нас!

— Триада нас защитит, — пробормотала торговка, трижды касаясь лба, губ и груди. — Если молиться усердно…

Лео поспешил дальше, не желая слушать. Но чем ближе он подходил к центру города, тем больше таких разговоров слышал. Город гудел, как потревоженный улей.

У пекарни, где уже пахло свежим хлебом, столпилась очередь. Люди толкались, перекрикивались:

— Два каравая! Нет, три! Кто знает, сколько ещё хлеба будет!

— Цены-то какие подняли! Вчера каравай стоил четыре медяка, сегодня уже семь!

— А ты что хотела? Война на пороге!

Лео миновал пекарню и свернул к рыночной площади. Здесь картина была ещё более удручающей. Площадь, обычно полупустая с утра, теперь была забита людьми. Беженцы. Сотни беженцев.

Они ночевали прямо здесь, под открытым небом. Повозки, на которых они приехали, стояли кругом, образуя импровизированные стены. Между повозками — костры, у которых грелись люди в изодранной одежде. Запах дыма, немытых тел, мокрых тряпок и чего-то кислого, несвежего висел в воздухе.

Дети плакали. Женщины готовили что-то на кострах — варили в котелках какую-то похлёбку из того немногого, что удалось привезти. Мужчины сидели, уставившись в пустоту, с потухшими глазами тех, кто потерял всё.

Лео замедлил шаг, оглядываясь. Сколько их? Сотни. Может быть, больше тысячи. И это только те, кто успел добраться до города до закрытия ворот.

— … всё сгорело. Ничего не осталось. Даже корову не успели вывести… — бормотала одна женщина, качая на руках младенца, завёрнутого в грязную тряпку.

— … говорят, король Гартман идёт на помощь. Собрал армию… — мужчина средних лет, с перевязанной головой, говорил с соседом.

— Когда? Через месяц? Два? Мы столько не протянем… — другой мрачно качал головой.

— А куда нам деваться? За стенами — смерть. Здесь — хоть какая-то надежда.

Лео прибавил шагу. В груди сжималось от жалости и… страха. Если город упадёт, всех этих людей… Он не стал додумывать мысль, потому что если город падет, то не только этих людей, но и всех остальных…

Свернув в переулок, он столкнулся с другой сценой. У стены дома группа мужчин о чём-то горячо спорила. Лео узнал нескольких — мясник Вальтер, тот самый толстяк в фартуке, что торговал на рынке, сапожник Ганс, кожевник Рудольф.

— Я вам говорю — это всё шкены! Они нас предадут! — Мясник размахивал руками, его красное лицо блестело от пота.

— А шкены-то тут при чем? — переспросил молодой парень, видимо, подмастерье.

— Да вы что, не знаете⁈ Ашкенцы! Шкены проклятые! Они же с востока! Откуда Арнульф идёт! Они ему сродни!

— Да ну, Вальтер, не неси чушь, — попытался возразить кожевник, поправляя кожаный передник. — Ашкенцы в Вардосе триста лет живут!

— И что⁈ — Мясник плюнул на землю. — Предателями быть не перестали! Они же схизматики! В свою кирху ходят, не в нашу церковь! Своего бога чтят! Не нашего Архангела!

Женщина, стоявшая поодаль с корзиной, кивнула:

— И ростовщичеством занимаются! Честных людей разоряют! Мой муж у них в долгах!

— Говорят, они ночами обряды проводят! — добавил ещё один голос из толпы. — Детей в жертву приносят!

— Бред какой! — Кожевник замахал руками. — Откуда такое?

— Моя соседка видела! — Женщина придвинулась ближе, понижая голос до зловещего шёпота. — Ночью, в их квартале, огни странные горели! И пение какое-то на их языке!

— И потом! — Мясник ткнул толстым пальцем в воздух. — Вспомните! Ребёнок пропал на прошлой неделе! Сынок мельника Отто!

— Вот-вот! — Женщина торопливо начертала печать благочестия. — Шкены его украли! Для ритуалов своих!

— Надо их всех выгнать! Или арестовать! — выкрикнул кто-то.

— Барон их покрывает! У него советник — шкен! Самуэль бен Ашер! — Мясник говорил всё громче, его голос наливался яростью. — Вот кто наш город продаёт!

— Предатели! Демонопоклонники! — подхватила толпа.

Лео почувствовал, как у него холодеет спина. Он видел это раньше — как страх превращается в ярость, как люди ищут виноватых, когда не могут справиться с бедой. Вчера ашкенцы были просто соседями. Сегодня — враги, шкены, предатели. А завтра предателем станет любой, кто не нравится толпе.

Он поспешил прочь, пока его не заметили и не втянули в разговор.

«Три Башни» встретили его привычным запахом — смесь пролитого эля, жареного мяса, дыма и чего-то кислого, что въелось в деревянные стены за годы. Но сегодня таверна была переполнена даже с утра.

За столами сидели не только наёмники и торговцы, как обычно, но и беженцы, студенты Академии, простые горожане. Все искали информации, утешения, хотя бы иллюзии нормальности в кружке эля.

— Где тебя носило⁈ — Вильгельм появился из кухни, вытирая руки о засаленный фартук. Его обычно красное лицо было ещё краснее, на лбу блестели капли пота. — Работы — непочатый край! Народу вдвое больше, а рук — те же!

— Извините, толпа на улицах… — начал было Лео, но повар махнул рукой.