Щит Спэрроу (ЛП) - Перри Девни - Страница 117

— В первый раз, когда я приехала сюда, я была беременна Рэнсомом. Во второй раз он был совсем маленьким. Посещение этого места всегда было таким тяжелым испытанием. Путешествие было ужасным, поэтому я попросила Рэмзи никогда не привозить меня обратно. Он предположил, что я считаю это место слишком примитивным для королевы. Что я нуждаюсь в городском убранстве и ненавижу это место. По большей части, мне было легче дышать, когда мы не были заперты в карете на целые дни, не испытывая ничего, кроме его вечной привязанности.

Луэлла повернулась к открытому окну, любуясь мягким вечерним светом за окном.

— Я понимаю, как это звучит. Большинство женщин готовы на все ради вечной любви короля. И я по-своему любила Рэмзи. Он был моим другом. Моим компаньоном. Отцом моих детей. Но у каждого сердца не так уж много частей. И я отдала свое задолго до того, как встретила Рэмзи…

— Микаэлю, — прошептала я, когда она замолчала.

— Мой отец обожал Микаэля. Но, учитывая, что Микаэль был из Озарта, он считал нашу привязанность неуместной. Не подходящей для брака. И долгое время, слишком долгое время, мнение моего отца было единственным, что имело значение.

Поэтому она отпустила Микаэля и вышла замуж за Рэмзи.

— Я больше не та, кем была когда-то, — сказала Луэлла. — Все, что сейчас имеет значение, — это мои дети. Я сделаю все, что в моих силах, чтобы защитить их. Рэмзи рано или поздно найдет меня. — Ее тон был пустым. Она понимала, что не сможет избегать его вечно. Возможно, она была права. — Но до тех пор я хочу провести с Эви столько дней, сколько смогу. Она любит лес. Она любит суровые, дикие земли. В этом она похожа на Рэнсома. Она бесстрашна. Может быть, если мне повезет, однажды у меня будет шанс покатать ее на корабле. Чтобы она почувствовала соленый бриз на своем лице, когда она отправится в неизвестность. Чтобы дать ей свободу, за которую не боролась я сама.

— Почему бы не забрать ее отсюда?

— Она не единственный мой ребенок.

Луэлла не оставила бы Рэнсома одного. Я подозревала это, и это заставило меня уважать ее еще больше. Что, несмотря на то, что он был взрослым, она все еще оставалась его матерью.

— Пейте свой чай. — Она протянула мне чашку, и я поняла, что наш разговор окончен.

Жидкость остыла, но все равно была бальзамом для моего першащего горла. Я как раз допила обе чашки, когда из гостиной донесся громкий грохот.

— Это, должно быть, мой сын. — Луэлла встала, разглаживая юбки. Затем она собрала мои пустые чашки, совершенно не удивившись, когда он ворвался в дверь моей спальни.

Его волосы были растрепаны ветром, как будто он несколько часов скакал верхом. Его лицо было каменным, а глаза — жидким металлом. Ярость, которую он так тщательно сдерживал, вырвалась наружу, излучаясь из его тела.

— Успокойся, Рэнсом, — сказала Луэлла.

— Ее сегодня чуть не убили.

Она сидела прямо здесь, живая и не совсем здоровая, но… живая.

Но прежде чем я успела что-либо сказать, Луэлла приподняла брови. Это выражение лица было присуще Рэнсому до мозга костей.

— Завьер Рэнсом Вульф. Успокойся. Сейчас же. Или ты покинешь эти покои.

Ого, я действительно просто не обращала внимания. Если бы я раньше не заметила их сходства, то этот взгляд и укоризненный тон сделали бы свое дело.

Его ноздри раздулись, но он прислушался к ее предупреждению — приказу королевы, матери. Он разжал кулаки. Его грудь поднялась и опустилась при глубоком вдохе. И серебро исчезло из его глаз, уступив место коричневому.

— Уже лучше. — Луэлла искоса взглянула на него и, подойдя ко мне, наклонилась, чтобы поцеловать меня в лоб. — Отдохните. Увидимся завтра.

— Я не хочу, чтобы Эви видела меня такой.

— Вам не следует разговаривать, — сказала Луэлла, в то время как Рэнсом рявкнул:

— Не разговаривай.

Несмотря на день, несмотря на ужасы, я улыбнулась.

И от этой улыбки глаза Рэнсома стали зелеными.

Он подошел к кровати, когда Луэлла выскользнула из комнаты. От него пахло лошадьми, ветром и потом. Как от сумасшедшей, напряженной скачки.

Я окунулась в этот аромат, уткнувшись носом в его грудь, когда он заключил меня в объятия.

Одна рука легла мне на поясницу. Другая зарылась в мои волосы, когда он вдыхал мой запах.

— Я должен был быть здесь.

— Я в порядке, — пробормотала я.

Теперь, когда он был здесь, я была в порядке.

Его руки напряглись, притягивая меня так близко, что Фэйз оказался между нами и издал стон, когда мы сжали его.

Рэнсом взял его за живот и перекинул через свое бедро. Но вместо того, чтобы спихнуть его на пол, как я ожидала, он посадил моего крошечного монстра на мою подушку.

Сегодня он мне не понадобится. Я лучше посплю на груди у Рэнсома.

Если смогу уснуть.

Каждый раз, когда я закрывала глаза, я видела зеленую кровь и молочно-белые радужки.

— Сегодня я убила человека.

Он выдохнул, целуя меня в макушку.

— Мне жаль.

Даже когда он был здесь, трещины продолжали расти, и увеличивались, и увеличивались.

— Ты помнишь первого человека, которого ты убил?

— Да. Мне было шестнадцать, — сказал Рэнсом. — Он был отчимом Завьера.

Я отодвинулась, чтобы видеть его лицо.

— Правда?

Он кивнул.

— Ты расскажешь мне об этом?

— Тебе нужно отдохнуть.

— Пожалуйста. — Я отчаянно хотела отвлечься. Знать, что я не одинока в этом чувстве.

Рэнсом нахмурился, но смягчился.

— Настоящий отец Завьера умер, когда ему было три года. После траура моей тети мой дедушка устроил брак с сыном дворянина. Гораций. Он был настоящим чудовищем. Научил и меня, и Завьера драться. Он был тем, кто настаивал на том, чтобы Завьер был моим дублером, когда мы были еще мальчишками. Отец согласился. А Горацию нравилось, что его пасынка выставляли напоказ как принца. Настолько, что он хотел, чтобы это было по-настоящему.

— Он пытался убить тебя, — догадалась я.

— Тсс, — пробормотал он, прижимая палец к моим губам. — Я знаю, ты начинаешь нервничать, если больше десяти минут не задаешь ни одного вопроса, но я обещаю рассказать тебе всю историю.

Я закатила глаза, но замолчала.

— В тот день, когда я убил его, Гораций взял нас с собой в лес поохотиться на оленей. Он отправил Завьера в одну сторону, меня — в другую. Затем он погнался за мной и попытался столкнуть со скалы. Ему это почти удалось. Но он был не единственным, кто учил меня драться. Я убил его кинжалом, который хранил в сапоге. Вонзил ему в череп, под подбородок. Иногда по ночам я вижу его лицо. И тогда я задаюсь вопросом, был ли другой выход. Ты никогда не забудешь. Все, что ты можешь сделать, — это продолжать жить.

Я хотела забыть. Хотела выбросить из головы лицо этого человека.

Я хотела знать, кем он был до появления Лиссы.

Был ли он мужем? Отцом? Была ли где-нибудь в Туре семья, которая оплакивала бы его смерть? Как его звали?

В моем горле снова встал комок, слезы навернулись на глаза. И на этот раз ничто не могло остановить их.

У меня вырвался первый всхлип, такой пронзительный, полный душевной боли, что я чуть не закричала. Затем слезы хлынули потоком, стекая по моему лицу, а рыдания рвались из груди.

— Я держу тебя, — прошептал Рэнсом. — Я не отпущу тебя.

Он этого не сделает.

Сейчас все было бы по-другому. Я изменилась навсегда. Я отрезала что-то от себя этим ножом. Возможно, я и смыла кровь, запятнавшую мои руки, но я буду чувствовать ее до конца своих дней.

По своей воле или по принуждению, я стала убийцей.

Рэнсом обнимал меня так, словно впитывал мою боль в свое тело. Он обнимал меня, пока я оплакивала жизнь, которую оборвала. Пока я оплакивала женщину, которой была до сегодняшнего дня. Он обнимал меня, пока слезы, наконец, не иссякли, пока мое горло не стало гореть так сильно, что онемело.

Он обнимал меня, пока я не заснула.

Пока мы не достигли рассвета нового дня.

Пока трещины, которые, как я боялась, никогда не срастутся, медленно начали затягиваться.