Царская дорога (СИ) - Чайка Дмитрий - Страница 23

Ужин прошел в тягостном молчании. Анхис с аппетитом жевал лепешку, которую макал в масло, а давешняя рабыня подливала ему вино в деревянный кубок. У Ила особенного аппетита не было. Он был всклокочен, а под левым глазом наливался разными цветами первый в его жизни синяк. Царевич бездумно макал хлеб в масло и лениво жевал, едва шевеля челюстями.

— Я смотрю, ты уже познакомился с ребятами, — Анхис сыто рыгнул и откинулся на спинку резного кресла.

— На меня напали, — выдавил из себя Ил. — Я требую их наказать.

— Кто напал? — заинтересовался Анхис. — Разбойники напали? Так у нас тут вроде нет их. Последних твой дядя Элим изловил и вверх ногами на лесной тропе повесил. Их потом волки объели, докуда дотянулись. Вот смеху-то было. Мы чуть животы не надорвали, когда увидели, что от них осталось. Любит твой дядя пошутить.

— Мальчишки напали, — Ил возмущенно посмотрел на деда. — Они меня побили.

— А, вон чего, — Анхис мгновенно потерял к разговору всяческий интерес. — Ну и ты их побей. Чего теряешься?

— Так их четверо было! — в глазах Ила появились слезы обиды.

— Так узнай, где они живут, и отметель по одному, — заговорщицки подмигнул Анхис. — Заодно и подружитесь. Тут по-другому никак, внук. Или ты, или тебя. Лучше ты, иначе люди уважать не будут.

— Их надлежит распять, — угрюмо заявил царевич. — Они подняли руку на священную особу.

— М-да… — протянул Анхис, глядя на внука поверх кубка. — Сложно с тобой, малец. Но ты не волнуйся! Я выбью из тебя то дерьмо, которым наполнена твоя голова. Еще спасибо потом скажешь. Если этого не сделать, ты разрушишь все, что построил за эти годы мой сын. Ложись спать, завтра ты уходишь на пастбище еще до рассвета.

* * *

В то же самое время. Вавилон.

Течение Тигра летом не так сильно, как весной, когда тающий снег наполняет его русло бурными потоками воды. Летом Тигр куда спокойней, хоть все равно намного опасней Евфрата, который всегда несет свои воды с величавым достоинством. Предгорья Ассирии сменились бескрайними равнинами Вавилонии, где из растительности есть только тростник и пальмы. Не сравнить с севером, где берега великой реки поросли ивой, акацией и тамариском. Бесконечные россыпи деревушек и крошечных городков, со всех сторон окруженных финиковыми пальмами, подействовали на Кулли умиротворяюще. Он почти дома. А обнаженные люди, склонившиеся над налитым ячменем, напомнили ему еще кое-что. Серпы! Надо привезти сюда серпы. Те, что используют здесь — полнейшая дрянь. В Вавилонии и Египте до сих пор жнут деревянными серпами, куда вставлены острые осколки кремня и обсидиана.

— Или все-таки острый камень привезти с Милоса? — задумался Кулли, который, как и всегда, переводил в практическую плоскость все без исключения. — Откуда у этих голодранцев возьмется серебро на железные серпы?

Действительно, у этих людей не может быть серебра. У них и хлеба-то не бывает в достатке. Крестьян обстригали с такой ювелирной точностью, что подобную роскошь они себе точно не могли позволить.

— А если с храмами договориться? — задумался Кулли. — Откатик жрецам пообещать, подарить один серп на пробу… Подарить? Да Цилли меня убьет! Передать на лето по договору. И штраф в случае утери. Да, так лучше будет. А там и железные лемехи можно будет привезти. Я такой серп в деле видел, в царском теменосе. Куда до него этому убожеству каменному. С ним убирать куда сподручнее будет…

Плыть вниз по течению — чистое наслаждение, и немалый караван, состоящий из нескольких кораблей-макурру, может прийти в Вавилон за девять дней. Но Кулли, который гнал людей почти без отдыха, от рассвета до самой темноты, управился за семь. Дни сейчас длинны.

Речной порт Вавилона шумит день и ночь. Огромный город съедает столько зерна, что его везут сюда кораблями. Никакие караваны ослов не прокормят десятки тысяч человек, сгрудившихся вокруг священного храма Эсагила. Множество судов покачиваются на волнах, а по сходням тащат бесконечные мешки, которые найдут свой приют в огромных складах, принадлежащих царю, храмам и богатым купцам.

— Прибыли, господин, — произнес кормчий-ассириец. — Разгружайтесь побыстрее. Мне еще свой товар забирать.

— Уцур! — позвал Кулли слугу. — За хозяйкой сбегай!

Цилли-Амат прилетела быстрее коршуна, увидевшего в траве притаившегося зайца. Она так спешила, что даже волосы, убранные обычно под парик с золотой сеткой, сегодня всего лишь прикрыла цветастым платком. Ее желтоватые глаза были прищурены и полыхали молниями. Она была в ярости.

— Что случилось? — почтенная купчиха раздула ноздри крючковатого носа, как будто пытаясь унюхать запах неприятностей. — Почему ты повез шерсть рекой? Ты спятил, мой драгоценный супруг? Или ты в припадке немыслимой щедрости решил завалить золотом казну нашего государя? Да продлит Мардук дни его до скончания всех времен…

— Я потерял верблюдов, — махнул рукой Кулли, который устало опустился на тюк с товаром, который стоял на причале огромной небрежной горой.

— Как именно ты их потерял? — ледяным тоном спросила его Цилли. — Ты обронил их, когда толкался на рынке? Ты случайно выковырнул их из носа, когда очищал его от соплей? Или они выпали из кармана твоего канди? Ах, нет! Наверное, они выпали из того потайного кармана, что я пришила изнутри твоей набедренной повязки? Опять нет? Ты расскажешь мне, что происходит, или я должна тянуть из тебя каждое слово клещами палача?

Портовый писец, который держал в руке стило и свежую табличку, важно подошел к ним, и купеческая чета торопливо вскочила и поклонилась.

— Десятая доля! — надменно заявил писец, с глубоким удовлетворением оглядывая горы мешков.

— Прошу прощения, господин, — почтительно сказала Цилли-Амат. — Двадцатая доля. Этот товар поедет дальше, в Эмар. Он не останется в Вавилоне.

— Тогда двадцатая, — скривился писец. — Умные все пошли. Тащите его к весам. Долю казны оставите там, остальное убирайте, и побыстрее. Тут вам не склад.

— Да, давай сделаем, как он сказал, — рассеянно произнес Кулли и встал. — Я потом тебе все расскажу.

— Да ты спятил! — тихо прошипела Цилли. — Тебя что, по голове в этом Ашшуре били? Ты сколько возьмешь за эту шерсть в Энгоми?

— Втрое, — равнодушно пожал плечами Кулли.

— Так почему ты решил оставить ее здесь? — еще тише прошипела жена. — Нам ведь выгодней ее в Энгоми отвезти. Дай писцу подарок и заплати пошлину золотом. Тем более, что по вавилонскому курсу мы и с него тоже вдвое зарабатываем. Да что с тобой такое? Ты случайно не заболел? Или это сейчас не ты, и в тебя вселился злой демон-уттуку, который только притворяется моим мужем? Точно! Мой муж нипочем бы не сделал такую глупость! Ты — демон! Надо пойти к жрецу-ашипу, он изгонит его! Хотя нет… Он возьмет столько, что лучше я сама демона изгоню.

— Да не демон я, — попытался отмахнуться от нее Кулли, но было уже поздно.

— Я слышала молитву и запомнила каждое слово, — торжествующе сказала Цилли-Амат и забубнила. — Злой Уттуку, сын Ану, выйди из его тела! Да изгонит тебя могучий заклятием Энки! Да низвергнет тебя Шамаш в преисподнюю! Выйди через дверь как дым! Да не вернешься ты более в это жилище… Нет! В это тело!

— Да не буду я писцу золотом платить! — рыкнул на жену Кулли. — Я его хорошо знаю, он по полной цене не возьмет. Лучше серебром в кольцах. Ну, помнишь, теми самыми, где серебра всего половина.

Цилли-Амат обошла мужа по кругу, осмотрела его и с глубочайшим удовлетворением произнесла.

— Кажется, у меня получилось, и причем совершенно бесплатно! Там, правда, для завершения ритуала заговоренное масло нужно, жертвенный баран и деревянная фигурка демона. Но и так сойдет. Муж мой, возрадуйся! Демон-уттуку покинул твое тело! Ну не молодец ли я!

— Да лучше бы я был демоном, — вздохнул Кулли. — Я попал, как дрозд в сети. Слушай…

Примерно через час, когда пошлины за провоз были уплачены, шерсть погружена на собственный корабль купеческой семьи, а сами они сидели дома, попивая драгоценную настойку в сгустившей до полного мрака тишине, Цилли-Амат задумчиво произнесла.