Голоса летнего дня. Хлеб по водам - Шоу Ирвин - Страница 29

Короче, та неделя на острове прошла под знаком борьбы и надолго запомнилась всем.

Ли, сидевшая рядом на скамье, слегка поморщилась при виде того, как ее сын пытался неловко отбить короткий прямой мяч.

– Луису, конечно, не следовало посылать эти дурацкие стишки бедной женщине, – сказал Федров. – Надеюсь, он по крайней мере позвонил вам с Джоном и извинился?

– Глупости! – весело отмахнулась Ли. – Джон был просто в восторге. Заставил сделать распечатку этого стишка в конторе и разослал копии по всей стране. Он просто без ума от Луиса. – Она лукаво покосилась на Бенджамина и добавила: – Возможно, я выбрала не того члена семьи.

– Вполне возможно, дорогая, – сказал Федров. – Очень может быть, что именно так.

Случилось это, когда он поехал навестить Ли и ее первого мужа, Франклина Росса, своего близкого друга. Так вышло, что это стало последним путешествием Федрова через Фолл-Ривер. Он плыл на пароходе на Кейп-Код[23], где Россы снимали на лето домик. На борту этого парохода под названием «Присцилла» находился также подержанный «форд», только что купленный Федровым. Это был первый в его жизни автомобиль. Работал он инженером в строительной компании и впервые в жизни получил отпуск.

Оставив сумку в каюте (он не преминул сунуть в нее бейсбольную перчатку-ловушку; тут же вспомнился Эдди Раш, и запах крема для ног, и Нью-Йорк, проплывавший в открытом иллюминаторе), Бенджамин поднялся на палубу. Пароход только что отвалил от причала. По лестнице мимо него пронеслись два мальчугана в возрасте примерно четырех и семи лет, в одинаковых костюмчиках-матросках со штанишками до колен. Старший очень напоминал Луиса, когда тому было семь.

Уже в дверях Федров оглянулся вслед мальчикам и едва не столкнулся с молодой женщиной.

– О, простите, ради бога, – пробормотал он и, отступив в сторону, дал ей пройти. – Просто загляделся на этих сорванцов и не видел, куда иду.

– Ничего страшного, – ответила женщина. – Вы меня не задели. – Говорила она с легким акцентом, он никак не мог сообразить, с каким именно. Потом вдруг понял: среднеевропейским, да, конечно. Она улыбнулась и придержала для него дверь. В улыбке таился намек на кокетство, в жесте, как ему показалось, чрезмерная вежливость и желание услужить. Это была довольно миловидная блондинка с пышным бюстом, одетая очень скромно – в темно-синюю юбку и легкий голубой свитер. Пройдя в дверь, он обернулся, чтобы еще раз взглянуть на нее. Женщина, спускавшаяся вниз по ступенькам, подняла голову и тоже посмотрела на него. И оба они рассмеялись.

«Чуть позже, леди», – подумал Федров и ощутил прилив радостного возбуждения.

Во второй раз он увидел ее после обеда. На ней был тот же наряд – юбка и свитер. Федров стоял у перил. Легкий летний ветерок трепал волосы, вдалеке, за полоской темной воды, мерцали на берегу огоньки Коннектикута. Незнакомка шла по палубе в одиночестве. Она остановилась в нескольких футах от него, облокотилась о перила и тоже стала любоваться огоньками Коннектикута. Светлые волосы, раздуваемые ветром, обрамляли мягкое белокожее лицо, обещавшее с возрастом располнеть и погрубеть, но пока что такое хорошенькое и желанное…

– Добрый вечер, – сказал Бенджамин.

– Добрый вечер, – с акцентом ответила она.

Федров подошел к ней. Завязался разговор.

Сплошной обмен банальностями. Какой прекрасный выдался вечер. Как спокойно море. Как удивительно красив закат. Куда направляемся? В Нантакет? Ее имя? Гретхен, и что-то там дальше, он не разобрал. Она жила в Нью-Йорке, на Восточной Девяносто шестой. Они не спеша прошлись по палубе. Она взяла его за руку. Легкое пожатие пальцев.

Затем она сказала, что родилась в Германии. В Эссене. Вот откуда этот акцент. Прожила в Соединенных Штатах всего три года.

– О, – сказал Федров. – Бежали от Гитлера…

Девушка резко остановилась. И ответила почти грубо.

– К чему мне было бежать от Гитлера? – спросила она. – Ведь я немка.

Федров не стал развивать тему. Слишком уж чудесный выдался вечер, чтобы говорить о Гитлере.

– Просто я подумал… э-э… – начал он, – что многим людям пришлось покинуть Германию, когда этот господин пришел к власти. И я решил, что, возможно…

– У меня нет и не было причины навсегда покидать родную страну, – сказала девушка. – Там осталась моя семья. Братья. Они мне пишут. Я приехала в Америку учить английский, зарабатывать деньги. Вот и все.

Какое-то время они молча ходили по палубе. Снова легкое многозначительное пожатие пальцев.

– А все эти нью-йоркские газеты, – сказала девушка. Похоже, сама она не собиралась оставлять этой темы. Не лишенный музыкальности голос звучал мрачновато и одновременно вызывающе, «р» чисто по-немецки раскатистое. – Они печатают одну ложь. Никто в Нью-Йорке никогда не узнает правды. Но я знаю. Я каждую неделю получаю письма от братьев. А пишут они, что сегодняшняя Германия – это страна для молодых людей. И мы, молодые, снова можем ею гордиться.

– Угу, – неопределенно буркнул Федров. Что толку в спорах? Прогуливаясь по темной палубе, вдыхая запах цветущих садов Коннектикута, чувствуя возбуждающее прикосновение тонких пальчиков, он больше всего на свете хотел затащить эту молоденькую немку к себе в каюту, в постель. При этом он понимал, что рано или поздно вполне может снова оказаться в Европе с оружием в руках, где будет сражаться с гордыми братьями этой соблазнительной немочки. Но ему не хотелось говорить об этом. Секс, нежность, молодость – это сейчас. А война… война потом.

Нашлась еще одна тема.

– Вы сказали, что работаете в Нью-Йорке. Кем же? Няней, гувернанткой?

Она снова остановилась и выдернула руку из его руки.

– С чего это вы взяли? – спросила она.

– О, сам не знаю… Просто догадка. Предположение. Возможно, потому, что видел тех двух славных мальчуганов. Буквально за секунду до того, как мы с вами встретились.

– Все жители Нью-Йорка одинаковы. – Теперь ее голос звучал визгливо и злобно. – Раз у тебя немецкий акцент, стало быть, ты непременно служанка!

– Но ничего плохого в том, чтобы быть няней, нет, – заметил Федров. – В числе моих лучших друзей есть и нянюшки. – Слабоватая вышла шутка. – Можете и меня понянчить немного… в любой момент, как только захочется.

– Не вижу тут ничего смешного,– ответила девушка. Лицо ее приняло замкнутое и суровое выражение. И перед Федровым внезапно возникла толстуха, типичная hausfrau[24]. – Да, я нянька. У этих двух маленьких сопляков. А теперь самое время пожелать вам спокойной ночи. Я недостаточно хороша, чтобы иметь дело с таким изысканным американским джентльменом, как вы.

И она повернулась и исчезла.

Той ночью Федров спал один и очень скверно. Да и отпуск вышел неудачный. Почти каждый день лил дождь, Росс и Ли ссорились почти непрестанно на протяжении тех двух недель, что он пробыл с ними. Уже тогда Федров понял, что их развод не за горами.

Отпуск кончился, в Нью-Йорк он отправился один, на машине. Ехал и немного стыдился мысли о том, что ему страшно хотелось бы оказаться с Ли в одном городе, когда ее разрыв с Россом станет неизбежен. Лет десять спустя, в Париже, во время войны, впервые увидев Ли в форме Красного Креста, он понял, что не случайно хотел тогда оказаться в одном городе с ней. Только на сей раз ничего похожего на стыд он не испытывал. Теперь он был на десять лет старше, прошел войну, и у него накопилось немало других причин испытывать стыд.

Игра подходила к концу. Солнце стояло уже совсем низко. Тени на поле удлинились, игроки двигались точно в трансе в этом золотистом свечении уходящего лета; его сын плыл где-то вдалеке, в тумане… Внезапно в уши ударил шум прибоя, и Федров понял, что слышал его весь день, но не различал среди прочих звуков. Слышал этот мощный неумолчный ритм океана, что доносился вон из-за тех двухсотлетних дубов. Красивая женщина с медно-рыжими волосами, молча сидевшая рядом с ним, была его давним добрым другом, хотя вполне могла стать одним из злейших врагов; его высокий сын, скользивший вдалеке на фоне зеленой травы, казался существом вне возраста, воспоминанием из далекого прошлого. А его умерший отец на секунду-другую ожил…