Но если... - Гансовский Север Феликсович - Страница 1

Север Гансовский

Но если…

Викентий Ступаль, небольшого роста, плотный, самоуверенный лысеющий блондин с гладким чисто выбритым лицом, одетый в привезенный из Лондона серый костюм, с лавсановым пальто через руку, вошел в вагон за несколько секунд до свистка.

Был тот ранний вечерний час, когда живущий в пригородах народ начинает возвращаться домой с работы. По вздрагивающему полу Ступаль прошел на середину вагона, огляделся и внушительно сказал:

— Так…

В этом «так» было признание того, что порядок вещей — и сам только что вымытый вагон со свежеотлакированными полками, и серое осеннее небо за окнами, и уже поплывшие за ними привокзальные постройки, и вся точная, слаженная железнодорожная служба — пока что у него, Ступали, возражений не вызывает. В этом «так» было и некоторое напоминание.

Ближайшие к Викентию пассажиры его поняли и зашевелились. Молодая женщина в кожаном полупальто оторвалась от книжки и недоуменно взглянула на Ступаля. Парень в капитанской фуражке напротив нее тоже поднял голову.

Тогда на самоуверенном лице Ступали произошло мгновенное изменение. Сверкнули белые ровные зубы, он улыбнулся широкой, чуть застенчивой улыбкой. Она была такой заразительной и свойской, что и у женщины и у парня тоже сразу посветлели лица. Женщина подвинула к себе синюю с белым сумку «Аэрофлот», а парень проворно скинул ногу с ноги, освобождая для Ступаля проход.

Викентий сел, распространяя тонкий, с утра удержавшийся запах шипра, и еще раз спросил:

— Так, значит… поехали?

Пока состав кочевал с одной стрелки на другую, решительно убыстряя ход, в вагоне притихли, как это всегда бывает, пока начавшаяся дорога — еще не совсем дорога и еще тянут назад городские мысли. Потоп электропоезд вырвался из узких проходов между другими ожидающими очереди составами, сирена громко и бодро закричала, за окнами завертелись пригородные рощи и дачки с аккуратным штакетником, в вагоне сделалось светло, и все заговорили и задвигались.

Ступаль вынул из кармана сложенный вдвое свежий номер «Недели» и развернул его. Тут была его собственная статья, и Викентий с легкой внутренней усмешкой отметил про себя, что на странице он оказался рядом с академиком Колмогоровым.

У него было отличнейшее настроение, которое не портилось даже тем обстоятельством, что сегодня ему пришлось ехать в электричке, а не на машине. (Новенькую «Волгу» он вчера отогнал на гарантийный ремонт.) Он ехал на собственную дачу.

Когда год назад после выхода его третьей книги они с женой купили дачу, сначала показалось, что с покупкой будут одни только неприятности. Рядом с их участком стоял особняк, принадлежавший бывшему торговому работнику, мяснику, грузному мужчине со звероподобным красным лицом. Новые соседи ему не понравились, и, приехав как-то из города, Викентий с Ниной обнаружили, что окольцовано лучшее дерево в их саду — большая развесистая береза. Потом, тоже во время их отсутствия, была подрублена яблоня, а через несколько дней другая. Викентий кипел от негодования, однако с мясником здоровался поверх заборчика вежливо. Понимал, что сделать ничего не может: не сидеть же ночами в саду, ожидая, когда тот снова придет. Но однажды к соседу постучался гражданин в серой фуражке и побыл на даче часа полтора. Когда он уходил, у провожавшего его мясника тряслись губы. На участке побывали три комиссии, соседа что-то не стало видно, и в один прекрасный день Ступаль узнал, что дача отобрана у бывшего мясника.

С тех пор Викентий с совершенно особенным чувством входил, возвращаясь из города, в свой сад. Уж кому-кому, а ему-то не приходилось опасаться визитов из милиции. Вышедшая двумя изданиями популярная книга об астрономии, еще одна книжка о теории относительности и множество статей по газетам и журналам — вот откуда у него все. Пожалуй, пусть приходят, проверяют! Тем, что он имел, он владел по праву: и домом, и «Волгой», и сберегательной книжкой…

Викентий сунул в карман «Неделю» и огляделся. Стыдная мысль просилась ему в голову: все-таки он очень преуспел в жизни и устроился лучше, чем миллионы и миллионы людей в огромном Советском Союзе. И, уж конечно, лучше, чем любой из едущих сейчас с ним вместе в вагоне электрички.

Он нахмурился и попытался отогнать эту мысль. Но объективно, насчет вагона-то, во всяком случае, так оно и получалось.

Кроме молодой женщины на той же скамье со Ступалем сидела пожилая учительница, которая вынула из объемистого портфеля груду тетрадок и принялась проверять их. Напротив поместились трое: парень в капитанке, совсем молоденькая девушка-ремесленница, заранее насторожившаяся против ухаживаний парня, и старуха в грубом брезентовом плаще с сумкой на коленях, откуда торчали батоны.

Дальше по вагону расположились пригородные колхозники, железнодорожники, рабочие совхозов. Просто невозможно было представить себе, чтобы кто-нибудь из них владел дачей, автомобилем и имел возможность один год ездить в туристскую поездку в Рим, а другой — в Стокгольм.

За окном быстро, по-осеннему, вечерело. Начался мелкий дождь. Сквозь изрытое прозрачными каплями оконное стекло Викентию видны были потемневшие мокрые поля с не убранной еще капустой, длинные прямоугольники картофельных гряд возле домиков дорожных смотрителей, асфальтированные дороги, на одно короткое мгновение протягивающиеся к далекому горизонту, с торопящимся посередине маленьким грузовиком.

Ступалю было покойно и удобно сидеть. Он подумал, что вот ему самому не приходится ни вести грузовик, ни выкапывать картошку на слякотном поле. Что жизнь его проходит либо в собственном уютном кабинете, либо в разговорах и обсуждениях, которые тоже ведутся не на ветру и не в холоде. И снова успокоил себя — естественно, так и должно быть, поскольку он принадлежит к тем, кто двигает вперед культуру и науку.

На станции, в десятке километров от которой располагался известный на весь мир исследовательский центр, снаружи на перроне раздались молодые громкие голоса. Когда состав уже тронулся, дверь сильно стукнула, отъезжая, в вагоне появилась группа студентов. Все они порядком промокли, и с ними ворвались запахи дождя, сырой одежды и то оживление, которое всегда сопутствует куда-нибудь едущей молодежи.

Впереди пробежала девушка в красном беретике, огляделась, переводя дыхание.

— Ой, ребята, даже свободные места есть!

Места были возле Ступаля. Две студентки тотчас заняли их, а парни, чтоб не разбивать компании, устроились тут же на чемоданах и рюкзаках.

— Ну что же, — сказала, девушка в берете, — теперь поедим, физики, да?

— Поедим-поедим! — раздалось в ответ. — Гриша, не зажимай колбасу.

Но Гриша уже извлек из чемодана кус полтавской и всем своим видом показывал, что не зажимает, а напротив, оскорблен даже таким предположением.

— Ребята, ножик! — потребовала рыженькая студентка.

Студенты полезли по карманам, но проворнее всех оказался парень в капитанской фуражке. Он поднялся, подал ножик и предупредил:

— Осторожно. Сегодня точил.

Трапеза быстро была окончена, у студентов начался оживленный свой разговор. Заспорили о некой Тане Наземцевой, сбежавшей «с картошки», и Пришли к выводу, что она стоит за слишком бережное к себе отношение. Вспомнили о семинаре по вакууму, где некий Михей «дал прикурить» самому профессору Кольцову.

Девушка в берете сказала:

— Да, ребята, а что теперь Кольцов будет говорить на кафедре про третий курс?

Компания рассмеялась, а смуглый рослый студент воскликнул:

— При чем же тут третий?

Девушка в берете подхватила:

— И верно! Четвертый!.. Подумать только — мы уже четвертый курс.

Парни и девушки глубоко, серьезно вздохнули, умолкнув на минуту.

Ступаль ощущал к студентам почти отеческое чувство с оттенком, правда, легкой снисходительности. Он подумал, что они уже, возможно, читали его статью в «Неделе», и ему хотелось, чтоб они заговорили о ней.