Ремарк. «Как будто всё в последний раз» - фон Штернбург Вильгельм - Страница 80

С результатом этого разговора и еще кое с чем немцы могут ознакомиться три месяца спустя. В январе 1951 года обложку гамбургского еженедельника украшает портрет знаменитого писателя, а темой номера избран рассказ о его личности под заголовком «Космополит вопреки желанию». Обеспокоенность Ремарка публикацией можно понять. Отвечая на вопросы, он погрузился в прошлое, подробно рассказывает о ранних этапах своей жизни, об Эрихе Пауле высказываются соседи по дому и бывшие одноклассники, правда и мифы образуют в тексте крутую смесь, муссируются все неприятные для него проявления «кичливости» и «позерства». И все же Ремарк представлен читателю как всемирно успешный писатель не без уважения, благожелательность сквозит в описании жилища писателя и его внешнего облика: «Большой камин в огромной и, тем не менее, весьма уютной гостиной и его пристрастие к старым свитерам придают бывшему оснабрюкскому семинаристу вид почтенного оксфордского профессора. Густые, резко изогнутые брови, этот фирменный знак Ремарка, хотя и утратили какую-то долю своей журнально-обложечной привлекательности, но с тех пор, как он больше не пьет граппу, его лицо вновь обрело черты цепкого, пожалуй, даже породистого бульдога». Простыми, бесхитростными словами он рассказывает о своем романе с Марлен Дитрих («Она самая великолепная женщина и самая лучшая повариха из тех, что я знал») и не скрывает своего восхищения достоинствами Полетт Годдар: «Самая современная из знакомых мне женщин и умна, как бес».

Небезынтересно вспомнить, какую оценку Ремарк дает в этом интервью своим романам. Его высказывания — если они точно переданы во врезке — свидетельствуют о слегка двусмысленной скромности, неизменно присущей ему при публичных рассуждениях о своем творчестве. Роман «На Западном фронте без перемен» он называет «своей лучшей книгой», «Трех товарищей» — «книгой маленькой, приличной, такую можно написать за один присест, и тебе не будет за нее стыдно», а вот при написании «Триумфальной арки» он «слегка переборщил, стараясь учесть то, чего публика ожидает от нашего брата там, в Америке». Реакцию немцев на «Искру жизни» он считает предсказуемой: «В любом случае я уверен, что атаки пойдут со всех сторон». Память о встрече с журналистами, которой он не желал, будет тревожить его, пока материал не появится в «Шпигеле», что, конечно же, получит отражение в дневниковых записях с акцентом на недоверие к представителям второй древнейшей профессии.

В начале декабря Полетт уезжает в США сниматься в очередном фильме, а Ремарк берется за «Время жить и время умирать». Рукопись он отложил в середине 1947-го, решив пропустить вперед роман о концлагере.

Поездка в Германию откладывается. Он раздражен публикацией интервью в «Шпигеле», поведением издательства «Шерц», за событиями в западной части Германии следит с возрастающим недоверием. «Немного покорпел над новой книгой. Не ощущаю никакой пустоты — скорее наоборот: Европа приблизилась, пожалуй, слишком близко. Такие, как Шерц или “Шпигель”, журнал, собирающий на меня компромат и пытавшийся меня шантажировать (чтобы потом все же напечатать то, что ему выгодно), мешают мне больше, чем им полагалось бы». Ответный ход, который можно понять. В Германии о нем пишут с нескрываемой злобой. Например, «Пассауэр нойе прессе» от 5 июля 1951 года: «Даже французы дивятся тому, что Ремарк, подобно Томасу Манну, считает и сегодня еще необходимым сдабривать свои заявления за рубежом германофобскими замечаниями. (И он хотел бы вернуться? Нет, ему лучше не делать этого, ибо и он явно не меняется)». Статеек с такого рода выпадами появляется в эти годы в Германии множество, и Ремарк не единственный эмигрант, которого встречают здесь со столь откровенным неприятием. Летом 1951-го он намерен поехать в Германию, но движет им при этом не тоска по родине, а «желание увидеть отца...».

В январе 1952 года в американском издательстве «Эпплтон-Сенчури» выходит роман «Искра жизни» (Spark of Life) — за полгода до немецкого издания. Еще один знак того, что Ремарк отдает предпочтение американскому рынку, заключая сообразно этому договоры о правах. Он давно уже не немецкий писатель и мог бы быть — на фоне разборок с Шерцем — счастлив вдвойне.

«Искра жизни»

Действие его нового романа развивается на грани между вымыслом и действительностью — в немецком концлагере, и под пером Ремарка рождается текст, который можно смело отнести к его лучшим достижениям в прозе.

Произведение поистине выдающееся — как в художественном плане, так и в политическом. Сразу же после краха нацистской диктатуры Ремарк разрабатывает одну из самых запретных тем тогдашнего немецкого общества с его стремлением вытеснить из своего сознания позорное прошлое. «Автор начал работу над “Искрой жизни” в 1946 году и завершил ее через пять лет, — гласит запись, сделанная в 1950-х годах и найденная в архиве Ремарка. — Книга писалась с трудом... Многие из его друзей и родственников были убиты нацистами, и он был полон решимости поспособствовать тому, чтобы такое больше никогда не повторилось».

В первом, американском, издании роман посвящен памяти его сестры Эльфриды — тоже знак того, как волнует писателя, затрагивая его лично, эта тема. После первых аутентичных публикаций о преступлениях в нацистских концлагерях и тюрьмах Ремарк глубже и, главное, значительно раньше, чем большинство немцев, распознает чудовищную аморальность содеянного в гитлеровские времена. Поэтому с литературно-исторической точки зрения «Искру жизни» можно с полным правом поставить рядом с романом «На Западном фронте без перемен». Как и в конце 1920-х, Ремарк фокусирует свое внимание на явлении исторического масштаба и — вопреки неоднократным попыткам представить его сочинителем развлекательных вещиц — в очередной раз доказывает свою замечательную способность реагировать на политические события, сотрясающие основы современных человеческих сообществ. Первая мировая война лишила европейцев страстно лелеемой веры в прогресс и всесилие разума, и именно Ремарк публикует через десять лет после Компьенского перемирия самый знаменитый антивоенный роман того времени. Совершенные в концлагерях преступления окончательно подорвали, казалось бы, непоколебимую веру человека в человека, и Ремарк вновь, раньше своих собратьев по перу, пишет потрясающий роман о страданиях людей в «лагерном аду». Описывая то, что и описать-то вроде бы невозможно, рассказывали о царившем в немецких концлагерях терроре Анна Зегерс, Примо Леви, Хорхе Семпрун. При этом книги Леви и Семпруна автобиографичны, их авторы были узниками лагерей смерти. В романе Анны Зегерс «Седьмой крест» жизнь и гибель заключенных в концлагере — только один из аспектов и исходный пункт истории о Георге Гейслере. В «Искре жизни» концлагерь сделан эпицентром действия, и автор романа его, что называется, «не прошел». Наряду с темой, к которой обратился Ремарк, именно этот факт рассматривался как «нарушение табу», вызывая у немцев приступ яростного неприятия. Да, в «отсутствии присутствия» тоже причина того, что творчество одного из выдающихся немецких писателей XX столетия не нашло до сих пор признания в той мере, которой оно, несомненно, заслуживает. Мы еще коснемся других возражений, на которые натолкнулась «Искра жизни» после своего появления в Германии. Но уже здесь скажем, что воспоминания выживших узников концлагерей, опубликованные в более поздние годы и рассказывающие нам о поведении жертв и их палачей, подтверждают: Ремарк сумел рассказать о том, что творилось в нацистских концлагерях, с высочайшей степенью достоверности почти сразу же после окончания войны.

Ремарк прекрасно понимал, что он взялся писать на крайне взрывоопасную тему. Отбросив первый вариант, он берется в начале 1948-го за второй. Однако на сей раз сперва упорно и кропотливо исследует материал. Отличным подспорьем служит ему при этом книга Ойгена Когона «Государство СС», о которой Ханс Вернер Рихтер писал: «Внешнее устройство концлагерей, их внутренняя структура и организация, доставка узников, причиняющая им нестерпимые муки, работы, наказания, питание — все это описано с такой будничной деловитостью, включающей в себя отказ от дешевых эффектов, что ее следует назвать прямо-таки шедевральной...» Когон сам долго был узником Бухенвальда и дал своей книгой первый исторический анализ немецких концлагерей как системы. И, конечно же, Ремарк внимательно слушал рассказы людей, которые приезжали к нему, в Аскону, чтобы поделиться с ним воспоминаниями о пережитом в концлагере.