Ремарк. «Как будто всё в последний раз» - фон Штернбург Вильгельм - Страница 65

В романах Ремарка очень точно прослеживается путь, на котором — во времени и пространстве — складывались судьбы беглецов. Действие в романе «Возлюби ближнего своего» происходит в Чехословакии, Австрии, Швейцарии и Франции и охватывает годы 1936-й и 1937-й. Парижская история Равика в «Триумфальной арке» начинается в ноябре 1938-го и заканчивается с началом войны в сентябре 1939-го. Действие романа «Ночь в Лиссабоне» происходит в 1939–1942 годах, в португальской столице и Оснабрюке и заканчивается отплытием в Америку. Наконец «Тени в раю» (окончательное название: «Земля обетованная») приводят нас в Америку последних военных лет. Именно так, как они изображались в этих романах, и катились к далеким берегам волны немецкой эмиграции.

Первые прибежища воспринимались многими писателями из круга эмигрантской немецкой литературы как вполне сносные, поскольку глубокую привязанность к принявшим их странам они ощущали уже давно. Такими странами были прежде всего Франция и Великобритания. Не счесть немцев, которые нашли политическое убежище в Париже еще в XIX веке. Самыми знаменитыми были Генрих Гейне, Людвиг Бёрне и Рихард Вагнер. (Правда, позднее он оказался в высшей степени неблагодарным эксгостем западного соседа.) В Лондоне до конца своих дней жил беженец Карл Маркс. Франкофилами были Генрих Манн, поселившийся в 1934 году в Ницце, и выдающийся искусствовед Юлиус Майер-Грефе, поселившийся на склоне лет в городке Сен-Сир-сюр-Мер на юге Франции. Стефан Цвейг покинул Зальцбург уже в 1934 году, и путь его лежал в любимую Англию.

Европейскими центрами интеллектуальной немецкой эмиграции были до начала войны Париж (Эрнст Вайс, Вальтер Беньямин, Йозеф Рот, Вальтер Меринг, Вальтер Хазенклевер, Макс Эрнст, Вилли Мюнценберг; Ремарк часто наезжал туда в годы между 1933-м и 1939-м), Санари-сюр-Мер (Лион Фейхтвангер, Людвиг Маркузе, Франц и Альма Верфель, Вильгельм Херцог), Прага (Вилли Хаас, Стефан Гейм, Виланд Герцфельде), Амстердам (Герман Кестен, Клаус Манн, Фриц Ландсхоф) и Лондон (Стефан Цвейг, Эрнст Толлер, Роберт Нойман, Зигмунд Фрейд). В Швейцарии жили Томас Манн, Роберт Музиль, Эмиль Людвиг, Альфред Польгар и Ремарк.

Особое место среди стран, принимавших эмигрантов, занимал Советский Союз, открывавший свои границы почти исключительно беженцам твердых коммунистических убеждений. Если говорить только о прибывших туда литераторах, то Иоганнес Р. Бехер, Фридрих Вольф и Вилли Бредель пережили там не только гитлеровскую диктатуру, но и волны кровавых сталинских чисток, не щадивших и немецких эмигрантов. Материально обеспеченные гораздо лучше своих товарищей по несчастью в западных демократиях, — за верность партийной линии полагалась регулярная государственная поддержка, — они жили в постоянном страхе перед арестом и смертным приговором. Советский Союз как страна эмигрантов не фигурирует ни в одном из романов Ремарка.

Далекая, тогда еще отрезанная от остального мира Палестина приняла писателей еврейского происхождения — Арнольда Цвейга, Макса Брода, Лео Перуна, Эльзу Ласкер-Шюлер, Макса Цвейга и Луи Фюрнберга. Возможности публиковаться там были ограниченными, переводить их произведения на иврит, зная о преследовании евреев в Германии, было просто опасно. Немецкоязычной прессе в Палестине не удалось утвердиться из-за ожесточенных споров о языке публикации. Журнал «Ориент», который издавали Арнольд Цвейг и Вольфганг Юрграу, подвергался сионистами осмеянию и бойкоту, не находя отклика в культурной среде. Евреям, прибывшим сюда в поисках родины еще в конце XIX века, приходилось отстаивать свое право на существование в жесткой борьбе с арабскими соседями и британскими властями, а более молодые поселенцы в большинстве своем не проявляли интереса к обсуждению принципиальных вопросов развития своей культуры. Все это, пожалуй, объясняет, почему мы не найдем у Ремарка даже скупых описаний жизни беженцев в Палестине.

Отношение бюрократического аппарата разных стран к беженцам было различным. Притом что не было страны, где бы их любили. Фашизм вербовал сторонников махровыми националистическими лозунгами, а люди, изгнанные из родной страны, всегда вызывали подозрение у националистов всех мастей и оттенков. Не было тогда, наверное, и страны, которая принимала бы беженцев и была бы свободна от экономических потрясений тех лет. Миллионы людей оставались без работы и после недавнего мирового кризиса, вследствие чего «чужаки» воспринимались как конкуренты в борьбе за место у станка и кусок хлеба. Отказ в приеме на работу был типичным явлением.

А как же принимали беженцев, так сказать, на государственном уровне? Демократическая Чехословакия, во главе которой поначалу стоял философ Томаш Масарик, показала себя на фоне набирающего силу варварства особенно великодушной. Небольшая страна открыла свои границы большому числу эмигрантов, защитила многих из них предоставлением гражданства. Привилегии этой удостоились и братья Томас и Генрих Манны. Охотно принимала беженцев и Швейцария, видя в них прежде всего исправных налогоплательщиков. Отказ при этом чаще других получали евреи. Думается, что операции тамошних банков с золотом из еврейских состояний, о которых относительно недавно сообщили газеты, многое говорят о том отношении к беженцам, с которым тем пришлось столкнуться еще в довоенные годы.

Франция вела себя с подчеркнутой открытостью, поначалу обращалась с «бездомными» с успокоительной небрежностью, оставаясь более или менее верной своей традиции укрывать политэмигрантов любого толка. Истинное лицо расколотого французского общества раскрылось в первые месяцы войны, когда беспощадному интернированию были подвергнуты эмигранты из Германии (а также бежавшие из франкистской Испании) — независимо от того, были ли они сторонниками или противниками нацистского режима. Ну а вишисты и их приспешники выдавали своих и немецких евреев Третьему рейху в таком количестве, что поезда шли прямо в Освенцим.

Отношение к эмигрантам в Австрии определялось общностью языка и тесными культурными связями с могучим соседом. Многие немецкие интеллектуалы плодотворно сотрудничали с музыкально-театральной Веной и фестивальным Зальцбургом уже в веймарские годы. Цукмайер и Макс Рейнхардт, например, обзавелись там виллами еще до 1933 года. Притом что с начала 1930-х годов альпийская республика жила в состоянии, близком к гражданской войне. Австрофашисты пытались обострить внутриполитическую обстановку актами неприкрытого террора, деятели христианско-буржуазного лагеря старались предотвратить любую попытку вызвать у грозного соседа гнев или раздражение. Оплачивать все эти действа и усилия должны были беженцы. Положение их становилось все более безрадостным. Людей, оторванных от родины, выдворяли из страны, бросали в тюрьмы, лишали всякого шанса обеспечить свое существование элементарной трудовой деятельностью.

США были «раем» для эмигрантов, поскольку предоставляли им, не имеющим ни кола ни двора, гораздо более богатые возможности заработка, чем далекая теперь от них Европа. Оказавшийся в этой стране мог рассчитывать как минимум на то, что от голода он не умрет. В Нью-Йорке можно было перебиваться случайными заработками, всемирно известные киностудии в Калифорнии принимали на работу не только режиссеров, актеров, писателей, но и трудолюбивых «беглецов» без особых талантов. Правда, многие немецкие мастера слова так и не смогли найти себя в бизнесе, предполагавшем наличие кипучей энергии, смекалки, ловкости и не прощавшем неспешки, благодушия, лености. Генрих Манн и Альфред Дёблин целый год убивали время в офисе одной из киностудий, вымучивая из себя сценарии, брать которые потом никто не желал. Законы литературы и кино, особенно в его голливудской ипостаси, были все-таки весьма различными. «Фабрика грёз» ждала от сценаристов тривиального и сентиментального, заполнять залы кинотеатров и покрывать огромные производственные затраты должны были ленты с хеппи-эндом и политически безобидным сюжетом. Договоры заключались, как правило, на год, гонорары были приличными и вручались еженедельно в виде чека. Привыкнуть к столь деловитому миру было трудно. Веймарские экс-кумиры договоры обычно не продлевали, что, разумеется, не печалило могучих кинобоссов. Почувствовав, что они не отвечают простым, но ремесленнически чуждым для них требованиям, повернулись спиной к Голливуду и Брехт с Цукмайером. В строках ровесника Ремарка было немало горечи: «Город Голливуд научил меня — Рай и ад могут быть одним и тем же местом: Для неимущих рай — это ад»[58].