Ремарк. «Как будто всё в последний раз» - фон Штернбург Вильгельм - Страница 25

Ключевой документ данного этапа жизни. И значительно более правдивый, чем взгляд на эти годы в романах «Возвращение» и «Черный обелиск». Письмо пишет человек отчаявшийся, мятущийся. Не патетический тон, не ницшеанское желание представить себя в привлекательном виде, а крик о помощи срывает покров с тех условий, в которых живет Ремарк: творческий тупик, уязвленное самолюбие, прозябание в провинциальной глуши... Есть, правда, боготворимая им и всегда готовая выслушать его актриса Лотта Пройс, да и дружеские пирушки длятся иной раз далеко за полночь, есть возможность «профессионально» насладиться искусством, о молодом талантливом авторе, случается, упоминает газета родного города. Но все это способно лишь приглушить приступы тоски, идущей от неудач в личном и творческом плане.

Ответ Цвейга был, очевидно, доброжелательным и ободряющим. Доказательство тому — письмо, отправленное Ремарком австрийскому коллеге в июне 1929 года вместе с экземпляром «На Западном фронте без перемен»: «Когда я уже почти не верил, что человек может быть добр к другому человеку, Вы написали мне очень теплое письмо. Я хранил его все годы среди тех немногих вещей, расстаться с которыми был просто не в силах. Оно служило мне утешением в дни продолжительных депрессий».

Заметим, что знаменитый писатель никогда не отказывал молодым талантам в советах и ободряющем слове, ходатайствовал за них в издательствах, а позднее, находясь в эмиграции, не скупился на финансовую помощь тем собратьям по перу, которые оказались без куска хлеба. Человек, получивший в 1921 году письмо из Оснабрюка, был, следовательно, прирожденным гуманистом.

Меж тем Ремарк торгует в Оснабрюке надгробными памятниками от гранильной мастерской братьев Фогт, что располагалась на Зюстерштрассе. О своей недолгой коммерческой карьере он скажет позже с нескрываемой иронией: «Я стоил тех денег, что мне платили. С необыкновенной легкостью (счастливая рука!) сбывал самый залежалый товар, даже стиля модерн. Способствовал обезображиванию местности памятниками павшим воинам. Мы придумывали, делали и продавали уродливые изваяния в виде страдающих от зубной боли львов и бронзовых орлов с подбитыми крыльями. Последние особенно хорошо шли, если их головы были украшены золотыми коронами».

На органе Ремарк играл в часовне Святого Михаэля Оснабрюкской краевой больницы. Для этого каждое воскресенье поднимался по склону холма на городской окраине к психиатрическому отделению. Наградой были бесплатный обед и возможность заглянуть в скрытый от посторонних глаз мир людей, мучимых страхами и навязчивыми идеями.

Всех этих заработков едва хватало, чтобы сводить концы с концами. Такая жизнь его, конечно же, не устраивала. Пережитое в последние оснабрюкские годы найдет свое отражение по прошествии трех десятилетий — в романе «Черный обелиск». Ремарк поселит в нем людей, с которыми имел дело или встречался в ту далекую пору. За фигурой Людвига Бодмера он скроет самого себя, многие эпизоды перейдут в роман из реальной жизни тех лет: торговля надгробиями будет идти ни шатко ни валко, «сумасшедший дом» наполнят аккорды органа... Но вот главная мысль произведения, выраженная в первую очередь ироничными высказываниями Людвига Бодмера и его отстраненно-насмешливым поведением, будет не всегда созвучна суровой обстановке, в которой жил автор. Книга почти весело расскажет о разрухе, царившей в быту и головах граждан молодой республики.

Развернув однажды родную газету, оснабрюкцы увидят рядом со стихотворением Ремарка сообщение о том, что «молодой талантливый поэт» пишет пьесу. В библиографии ранних произведений Ремарка она значится под заголовком «Буби». Сохранились лишь небольшие фрагменты и наброски. Сам Ремарк об этой вещице никогда ничего не говорил. Зато Пауль Боймер, рассказчик в «На Западном фронте без перемен», находит среди своих бумаг, проводя отпуск дома, незаконченную пьесу о библейском царе Сауле, что может, пожалуй, служить намеком на один из фактов биографии писателя.

В 1921 году Ремарк устанавливает контакт с ганноверской фирмой резиновых изделий «Континенталь — каучук и гуттаперча» и пишет для издаваемого ею журнала несколько рекламных статей. Сотрудничество с «Эхо Континенталь» быстро крепнет. В марте того же года он — видимо, впервые — подписывается под письмом в редакцию именем Эрих Мария Ремарк. Почему вдруг он назвал себя «Марией»? На эту тему он никогда не высказывался. Может быть, в память о матери? Или это дань уважения, выказанного молодым человеком, мечтающим стать известным пиитом, такому мэтру, как Райнер Мария Рильке? «Мелодия любви и смерти корнета Кристофа Рильке» была встречена поколением Ремарка с восторгом!..

В Ганновере он снимает квартиру на Николаиштрассе и становится штатным сотрудником «Эхо Континенталь». Рекламные тексты неплохо оплачиваются, журналистский маркетинг, пожалуй, даже доставляет ему удовольствие, к тому же в печати по-прежнему появляются его рассказы. И потому на вопрос оснабрюкских чиновников, не желает ли он возвратиться из отпуска и вновь пойти в школу учителем, он отвечает в ноябре с нескрываемой гордостью: «В настоящее время имею честь быть начальником отдела рекламы и главным редактором ганноверской Континенталь К&Г.П. Срок подачи заявления об уходе с работы трехмесячный — к первому числу квартала. О каком-либо временном замещении и не задумываюсь. Заинтересовать могло бы только долговременное; но все это мне не к спеху, поскольку у меня здесь приличный заработок и потому охотно пропущу вперед безработного, терпящего нужду товарища». Оставляя дверь за собой неприкрытой, он тем не менее откровенно наслаждается возможностью указать чиновникам, с которыми так сильно рассорился, на свою свежеобретенную независимость, хотя отчасти и поступается при этом правдой. Ведь никакой он не начальник отдела и тем более не главный редактор. И все же в середине следующего года поле его деятельности расширяется — до «ответственности за все содержание» журнала.

Не имея, как известно, отношения к литературе, отраслевые журналы трактуют жизнь с дружеским оптимизмом. Их хозяева далеки от альтруизма. Им важно, чтобы продукция находила сбыт и репутация завода повышалась. Так оно и было уже в те годы, когда не существовало ни понятия «паблик рилейшнз», ни обозначающей его аббревиатуры. А так как в цехах фабрики «Континенталь» делали не только резину, но и шины, то рекламная кампания фирмы строилась, главным образом, вокруг автомобиля и самых различных к нему принадлежностей.

В начале 1920-х автомобиль — еще роскошь, по карману лишь состоятельным людям. Владельцы горделивы и не без снобизма, ведь с машиной связываются такие понятия, как досуг, спорт, дальние страны, экзотические путешествия. Поэтому мансарда с ее грезами для молодого и энергичного составителя рекламных текстов отходит на задний план; техника, скорость, непринужденность суждений, великосветская обстановка — вот что все сильнее увлекает Ремарка. И, естественно, отражается на стиле тех рассказов, которые он пишет и — частично — публикует в эти годы.

За свой оклад он пишет и редактирует тексты, которыми можно подвигнуть людей к покупке велосипедных и автомобильных шин. И стихи приходится сочинять, только не о цветении маков и ромашек и не о влюбленных, для которых разлука смерти подобна, а всего лишь о проказах «конти-сорванцов». В каждом номере журнала одна из полос заполнена забавными рисунками с виршами от Ремарка. Сегодня такие комбинации мы называем комиксами, а тогда их любили и без этого английского названия. Вот как начиналась одна из маленьких безобидных историй.

Сжатый воздух из баллона/фирмы Конти — чудеса! — / должен был беспрекословно/оживить два колеса.

Потому шагают важно/конти-шкеты Франц и Фриц./ Вдруг из-за угла вальяжно/хвостиком виляет шпиц.

Меж мальцами и собакой/сроду миру не бывать./Пото-му — скорей в атаку./План созрел: пса напугать[27].

Важно на этом заработать, художественные достоинства — дело второстепенное.