Ремарк. «Как будто всё в последний раз» - фон Штернбург Вильгельм - Страница 23

Веймарские госчиновники, плоть от плоти кайзеровской Германии, воспринимали политические упреки такого рода со зверской серьезностью. И смельчакам приходилось платить за них своей жизнью, свободой, в лучшем случае потерей рабочего места. Ремарк легко отделался, но запугать себя не дал. «Ни в каком спартакистском заговоре я не участвовал, — сообщает он чиновникам, перепуганным призраком новой революции, — и должен просить представить доказательства моего участия». Таковых, конечно же, не было, однако это не помогло обвиняемому. Чиновники известили подозрительного «молодого учителя» о том, что его «поведение во время учебы после демобилизации было совершенно недопустимым». Кроме того, он ведь и сам признал на допросе: «Офицерскую форму я носил, не будучи офицером». Нетрудно представить себе, как такой чиновничий произвол действовал на молодого человека.

Кляйн-Берсен затерялся среди лесов и лугов в окрестностях Меппена. В эту деревеньку он прибыл по распоряжению властей в мае 1920-го, целый месяц побыв безработным. Здесь и в самом деле был край света. Отрезанный от всех средств сообщения, он жил в комнатушке за стенами школы, вокруг царила неприкрытая бедность, и утешиться туг было нечем. Неудивительно, что один из будущих бургомистров местечка напишет: «Остается лишь заметить, что учителю Ремарку трудно было вписаться в тогдашние условия сельского быта». Замечание, которое кроме как дружелюбным приукрашиванием действительности не назовешь.

К тому же в Кляйн-Берсене жил и трудился декан Бранд, надзиравший и над местной школой. (Католический клир в этой местности еще успешно цеплялся за свои властные привилегии.) Приветливый молодой горожанин ему явно не нравился. С детьми чуть ли не запанибрата, пожалуй, слишком дерзок, а главное — не в меру либерален в своих воззрениях. Декан же привык заботиться в своем приходе о дисциплине и порядке. И тогда завязалась оживленная переписка — с подачи человека церкви. Оказавшись актером в комедии уездного масштаба, Ремарк обнаружил — как это уже было при столкновении с оснабрюкскими чиновниками из-за его якобы спартакистских амбиций — черту характера, которая, как известно, не отличает его соотечественников в их отношениях с начальством в лучшую сторону, — гражданское мужество. Его ответ был четким и даже, пожалуй, воинственным: «У Вас есть церковь, у меня — школа. Я не вмешиваюсь в Ваши дела и потому требую, чтобы Вы не вмешивались в мои». Но декан Бранд не думал отступать. Обмен письмами приобретал все большую остроту, так что пришлось вмешаться земельному советнику. Ну а тот сделал то, что так любят делать чиновники: назначил комиссию для расследования инцидента. Но и ей не удалось установить, из-за чего разгорелся сыр-бор. Хотя хитрости тут не было никакой. На кону стояла репутация деятеля церкви, который решил научить слишком светского молодого человека католическому послушанию. Ходить в церковь надо, мол, регулярно, своей лепты в религию он не вносит, молодежи подает такой дурной пример, что хуже некуда. К сожалению, спор велся и о выплатах содержания, что не могло не вызывать раздражения в материально зависимом от этих выплат учителе. Ремарк получал 1120 рейхсмарок в месяц, что всего лишь хорошо звучит: инфляция быстро сжирала большую часть оклада. «Называя сумму, Вы забыли о плате за жилье», — жалуется он, когда Бранд требует вернуть излишек, считая, что учителю было переплачено. «Деньги я уже истратил и вернуть ничего не могу... Замечу, кстати, еще раз, что Вам как председателю попечительского совета полагалось бы знать, сколько Вы должны были заплатить и что я не получил “слишком много”, а получил деньги по узаконенной высшей ставке, выплата которых не только признается нормой, но властями даже и приветствуется». Письмо заканчивается едкой насмешкой над мелочностью человека, который старается отравить ему жизнь: «Отвечая на Ваш вопрос, могу ли я теперь читать Ваш почерк, вкупе с похвалой сообщаю, что Ваш почерк стал гораздо разборчивее и что если Вы продолжите прилежно упражняться, то сможете явить миру нечто совсем прекрасное. Эрих Ремарк учитель».

Очень злое письмо приходит и в районный отдел народного образования. «Поскольку господин декан позволяет себе доводить до сведения правительства и дела сугубо личные, чего я не приемлю в принципе, и поскольку я считаю, что человек должен иметь достаточно мужества, чтобы решать личные дела самому, а не прятаться за властными спинами и не клеветать таким коварным способом (выражение выбрано в спокойном состоянии и по зрелом размышлении), то должен вкратце сказать следующее: честность г-на декана вызывает у меня сильные сомнения... Убедительно прошу срочно разобраться в нашем деле... Ручаюсь в своем письме за каждую букву». Бодрый тон заявления оборачивается, однако, строгим выговором по служебной линии. А его противник в этой дуэли — декан затеет потом серьезный конфликт с властями и родительским советом и поплатится за это своей должностью — услышит, с кем он тут имеет дело: «Вам не удастся меня напугать; мне доводилось побеждать и не таких противников». Ремарк не сдрейфил — ни в этой баталии, ни годами позже, когда атаки на него были совсем другого качества.

Это время тоже найдет отражение в его романе «Возвращение». Эрнст Биркхольц, альтер эго писателя, посещает, так же как и его создатель, учительскую семинарию в провинциальном городке, после чего отправляется на работу в сельскую глушь. Ремарк вносит в роман немало из пережитого в Лоне, Кляйн-Берсене и окрестностях. Отражение жизненных коллизий не зеркально, в нем много ума и чувствуется ностальгия. Эрнст Биркхольц тоже потерпит крушение на учительском поприще.

Дав декану отпор, Ремарк просит начальство перевести его поближе к Оснабрюку, что оно и делает. В Нане он учительствует около трех месяцев, после чего этот этап его жизни заканчивается. 20 ноября 1920 года он заявляет о своем желании уйти в длительный отпуск, и, наверное, чиновники охотно его удовлетворили. С точки зрения отцов народного просвещения, Ремарк действительно не был образцовым учителем начальной школы.

Примерно через три года, окончательно порвав с Оснабрюком и живя в Ганновере, он напишет своему другу, каменотесу Карлу Фогту, письмо, в котором подытожит свое отношение к чиновному люду и к профессиональной деятельности человека: «Чиновник — раб своей профессии. Он втиснут в ставки своего оклада и в свои обязанности, у него всегда была возможность рассчитать, сколько он будет зарабатывать через десять лет и кем он через десять лет будет. Свободная профессия все еще остается самой комфортной. Под ней я понимаю такую профессию, которая предоставляет неограниченные возможности для развития... По сути же, любая профессия, сколь свободной она бы ни была, — это оковы... Ты прав, именно неопределенность в жизни имеет особую прелесть».

В конце 1920-го перед ним два года ожиданий и поисков. Он — не единственный, кто в это время обречен на отчаянную борьбу за выживание. Республике грозит раскол. В марте 1921-го французские и английские войска оккупируют Дюссельдорф и Дуйсбург. В центральной части страны и в Гамбурге дело доходит до вооруженных столкновений с силами правопорядка под коммунистическими лозунгами, бои идут в Верхней Силезии. В мае 1921-го правительство Ференбаха уходит в отставку, новым рейхсканцлером назначен Йозеф Вирт. 26 августа убит Маттиас Эрцбергер[26], в стране объявлено чрезвычайное положение, что приводит к затяжному конфликту между рейхом и Баварией. 22 июня 1922 года правые радикалы совершают покушение на Вальтера Ратенау, министра иностранных дел и еврея по национальности. В августе начинает набирать обороты инфляция, что приводит к массовому разорению среднего сословия. Не выдерживают ее натиска и оклады чиновников. Брожение охватывает крестьян. Их хозяйства страдают от скачков цен, на грабежи и продажу их дворов с молотка они отвечают актами насилия. К концу 1922 года кризис еще не достиг своей верхней точки. Лишь с оккупацией Рурской области в январе 1923-го инфляция переходит в гиперинфляцию, уничтожая состояния бессчетного числа людей, обрекая их на нищету и безработицу. Именно в эти годы республика упускает свой шанс. Все большее число немцев теряет веру в демократию и ее институты. В своем стремлении похоронить республику поддержку у избирателей находят радикальные партии левого и правого толка. Демагогическими речами и несбыточными идеями они сеют то, что обернется кровавым урожаем в 1930-е годы.