Ремарк. «Как будто всё в последний раз» - фон Штернбург Вильгельм - Страница 21

Фриц Шрамм, художник и поэт, живущий в провинциальном городке вильгельмовских времен, — уже в первом своем романе Ремарк выбирает в качестве места действия родной Оснабрюк, — заменяет юным почитателям его талантов отца, советчика и проводника, ведущего их по пути в жизнь, полную тревог, сомнений, соблазнов. Самый любимый из его питомцев, пианист по имени Эрнст Винтер, изучающий композицию и искусство дирижирования в Лейпциге, не может устоять там перед красотой оперной певицы Ланны Райнер. Вечерами он с нею в театре, ночами в ее страстных объятиях. И это в то время, как дома его ждет Элизабет — девушка чистая, невинная, «одухотворенная».

Конец исканиям и метаниям Винтера приходит вместе с кончиной обожаемого учителя. Раскаявшись и осознав свою вину, Винтер возвращается домой, где объятиями его встречает уже Элизабет.

Герои романа мечтают, любят, грустят и взрослеют, пытаясь разгадать в сумерках уютной мансарды загадки окружающей их жизни. Задушевными беседами Фрицу Шрамму удается к тому же обратить на путь праведный «падшую» девушку.

Чуть ли не в каждой главе на небе появляется луна — полная или выглядывающая из-за облаков; мерцают звезды, цветут липы и сирень, трепещут и колышутся по надобности и без оной язычки свечей; дамы поют берущие за душу песни; приводя публику в восторг, «герой» терзает рояль; умирающий Фриц Шрамм видит в свой последний час, конечно же, «черную птицу»; красавица, обольстившая юного музыкального гения, возлежит на кушетке так, что «ее обнаженное тело лишь слегка прикрыто зеленой шелковой накидкой». И улыбается она «удивительно милой улыбкой, в которой смешались греховность, томление и грусть». Чувства протагонистов вздымаются пенистыми волнами, кровь их кипит... «Разве жизнь — это не спектакль?» — задаются они глубокомысленным вопросом, в то время как «на улицы городка спускается весенний вечер, позеленевшая от времени башня собора возвышается над людской суетой недвижным символом вечности, а под мостом тихо бормочет река». И о чем же она бормочет? О людях, конечно же, о людях...

Обитатели «приюта грёз» размышляют у Ремарка о любви: «У мужчины она в большей степени вожделение, у женщины — жертвенность. У мужчины к ней примешано много тщеславия, у женщины — потребности в защите. Я имею в виду женщину, не самку». И о жизни вообще: «Юность должна жить в женском сердце»... И служить становлению человека. «Чтобы из людей получилось человечество. Ведь на свете много людей, но как мало среди них человеков». Думается, читателям «Приюта грёз» было по сердцу и то, что миросозерцание автора вполне соответствовало вильгельмовскому канону. Вот как, например, Эрнст Винтер смотрит на положение женщины в обществе: «Фриц, “образованная''женщина — это чудовище. У нас есть все мыслимые законы, но нет такого, который обязывал бы, чтобы всех девиц, ударяющихся в политику или сочинительство, немедленно отдавали замуж». Можно предположить, что Эрих Ремарк и не думал иронизировать, вкладывая в уста Винтера эти слова, хотя республика уже успела наделить женщин избирательным правом.

Впрочем, при взгляде на общую композицию романа вновь вспоминается Рихард Вагнер. Очень уж похож кружок, собираемый Фрицем Шраммом в его жилище под крышей, на собрание рыцарей вокруг святого Грааля с их элитарной, напыщенной отрешенностью от мирских забот. (Отметим, между прочим, гомоэротические черты в отношении Шрамма к Эрнсту Винтеру.) Да и обе женщины, оспаривающие друг у друга душу и любовь Эрнста, под стать главным героиням в «Тангейзере»: обитающая в волшебном гроте обольстительница (Ланна Райнер в «Приюте грёз») и по-неземному все понимающая спасительница Элизабет в образе дочери ландграфа (девушка с тем же именем у Ремарка). Только вот если своенравный, а затем раскаявшийся миннезингер вступает у Вагнера в «селения рая», — «отверзлась дверь милосердья благая», — а дочка голубых кровей, отрекшись от земных радостей испускает дух на сцене, то долгое странствие Эрнста Винтера по будуару певицы заканчивается бракосочетанием с Элизабет: «Скажи мне, любимая, почему ты смилостивилась надо мной, нищим грешником? — Твои поступки — не грех, а блуждание. Просто путь, по которому тебе пришлось идти, был путем во мраке. Но теперь ты вновь обрел самого себя. — В тебе, любимая. — Пройдя путь от Я к Ты, — задумчиво заключила Элизабет».

У гроба с телом Фрица Шрамма пианист бормочет слова прощания прозой, будто взяв кусочек из либретто «Тристана»: «Верный друг, ты лишь однажды нарушил обет верности, не взяв меня с собой в иной мир. Выслушай меня в последний раз: клянусь тебе хранить верность — верность самому себе, как этого требовал именно ты... Ах, верный мой друг... Нет, ты не будешь одинок и там».

Нельзя не заметить, что в этом овеянном романтикой произведении мы вдруг встречаем высказывание политического характера, бросающее свет на тогдашнюю консервативную позицию автора, поскольку оно вложено в уста Фрица Шрамма, положительного героя романа. Речь в этом пассаже идет о германском чувстве родины, которое вошло «в плоть и кровь каждого настоящего немца, — я имею в виду не тех, кто породнился с евреями или славянами». Слова эти пишутся, когда антисемитизм в Германии грозит стать популярным с новой силой; когда националисты и правые радикалы уже успели навесить на русскую революцию и польский вопрос ярлык «большевистско-еврейской опасности». Правда, молодой автор употребляет здесь весьма модное тогда выражение, не вникнув в его смысл. Он не антисемит. Осенью 1921-го он публикует заметку о концерте, в которой отзывается об исполнении Четвертой симфонии Густава Малера: «Этот добрый человек улыбается в финале с такой покоряющей сердце печалью, как может улыбаться только еврей, впитавший в себя беспокойный дух и глубинную боль своего народа. — Эй вы, свастиконосцы, не вздумайте сожрать меня! — И выдает затем сопрано — соло, от которого так и веет волшебством и уютом. Ты — мятущийся дух, Густав Малер. Ты — символ нашего времени!»

«Приют грёз» — литературный продукт, абсолютно далекий от реальностей своего времени, написанный в типичной для тех вильгельмовских лет манере, когда многие интеллектуалы не считали для себя зазорным уходить от соприкосновения с грубой действительностью. Лион Фейхтвангер публикует в 1908 году свой первый роман — «Глиняный бог», Арнольд Цвейг в 1912-м — «Новеллы о Клавдии». На тот момент оба автора лишь немного старше Ремарка, и по своему замыслу, художественным интенциям, а также эстетике языка их произведения весьма схожи с его дебютом. Но в отличие от «Приюта грёз» в них уже угадывается высокая одаренность авторов. Однако создавались они в ту пору, когда мировая война казалась еще чем-то почти немыслимым, а писатели, композиторы и художники в большинстве своем считали политику «грязным делом», не имеющим к ним никакого отношения. Темой их творчества было искусство. Жизнь не будила их фантазию.

Сказанное явно применимо и к участнику войны, жителю Веймарской республики по имени Ремарк. Молодому человеку идет двадцать первый год, и он пишет роман о вчерашнем дне. «Приют грёз» — это прощание с миром юности, это гимн жизни ради искусства, преображенной радужными воспоминаниями, это хвалебная песнь нерушимым узам дружбы. По сути читатель знакомится с мелкобуржуазными идеалами юноши, взрослеющего в кругу ровесников, объединенных фигурой поэта и художника Фрица Хёрстемайера. Смерть своего кумира автор переживает как личную трагедию, он включает в роман четыре стихотворения любимого учителя, своей книгой он намерен воздвигнуть ему настоящий памятник, и, конечно же, в ней находят отражение мучительные поиски своего пути в жизни. Сомнения в собственных творческих способностях остаются, а впереди — жалкое существование в роли сельского учителя.

Позднее Ремарк сам будет с легким ужасом взирать на своего первенца, хотя для покрытия типографских расходов ему пришлось расстаться с любимым роялем. Более того, вкусив мировой славы и став одной из самых спорных фигур на веймарской литературной сцене, он одобрит решение издательства «Ульштейн» скупить все еще оставшиеся в продаже экземпляры «Приюта грёз».