Тверской баскак. Том Шестой (СИ) - Емельянов Дмитрий Анатолиевич "D.Dominus" - Страница 9

Не отвечая, просто перевожу разговор на другую тему.

— Это неважно! — И тут же с тревогой спрашиваю. — У тебя что-то случилось⁈ Кто-то из детей заболел⁈

Любая болезнь в эти темные века — вещь серьезная и опасная: тут можно умереть от обычной простуды или еще, бог знает от чего, так и не узнав причину. Ведь диагностики-то никакой! Впрочем, и лечения тоже никакого. Это понимание делает мой страх за детей постоянным и навязчивым. Вот и сейчас, увидев жену в неурочный час, моя первая мысль именно об этом.

Евпраксия еще раз мягко улыбнулась.

— Не волнуйся! С детьми все в порядке! Хотя… — Она вмиг посерьезнела. — Пришла я как раз по этому поводу.

Разом отодвинув бумаги в сторону, я киваю жене на кресло напротив.

— Так! Давай, садись, рассказывай! Что случилось⁈

Продолжая стоять и смотреть на меня своими огромными глазами, Евпраксия прикусила губу.

— Я по поводу Катерины.

Не понимая, молча жду продолжения, и жена сражает меня наповал.

— Девка-то на выданье! Ты думаешь жениха ей искать, али нет?

Сказать, что я в шоке, так это ничего не сказать. Какого жениха⁈ Кому⁈ Моей маленькой дочурке⁈ Ей ведь только-только пятнадцать исполнилось!

Все это вихрем проносится в моей голове, но многолетняя привычка не показывать эмоций и сейчас берет верх. На выходе я лишь удивленно поднимаю бровь.

— Ей всего пятнадцать! Не рано ли⁈

В ответ слышу искренне недоумение Евпраксии.

— А ты не помнишь во сколько я за тебя вышла?

Это-то я как раз помню хорошо! Ее детские испуганные глазища, подростковую фигуру и свое ощущение, что меня вот-вот осудят за совращение малолетних. Да, моей жене в день свадьбы было всего шестнадцать лет.

Все так, но я совершенно не думал о том, что и мою любимую дочурку ждет такая же участь.

Оценив мой расстроенный вид, Евпраксия решила сжалиться.

— Сватовство — дело не быстрое, может год, а может и поболе пройдет, прежде чем достойного кандидата найдем и сговоримся. — Еще раз глянув на меня, она добавила. — Ежели ты не хочешь этим заниматься, то мне дозволь. Я сама все решу!

Эти слова тут же заставили меня очнуться.

«Ну уж нет! Я свою дочь никому не доверю, даже тебе, Евпраксия!»

Подняв взгляд, добавляю в голос жесткости.

— Не стоит! Я тебя понял и займусь этим вопросом немедленно.

Моя решимость вполне удовлетворила Евпраксию, и та довольно кивнула.

— Коли так, не буду тебя боле отвлекать. — Напоследок она наградила меня игривым взглядом. — Как закончишь дела свои, приходи… Твоя верная жена будет тебя ждать!

Она повела бедром, и тонкая ткань платья обрисовала все такой же фигуристый силуэт моей жены.

Подавив шальную мысль, а не завалить ли ее прямо здесь, дарю жене шутливую улыбку.

— Знаю я тебя, это ты сейчас такая смелая, а ночью будешь пищать — дай поспать, мне вставать ни свет, ни заря!

В ответ получаю чмок губами, и жена скрывается за дверью. Я же чувствую себя совсем разбитым. Приход жены выбил меня из колеи, а мне надо быть в форме, ведь меня ждет действительно судьбоносная встреча. Сегодня вечером я пригласил ордынского посла на неофициальную беседу. Именно на неофициальную и внезапную. Я очень рассчитываю застать Абатай-нойона врасплох. Для этого Калида сегодня с утра оповестил его о запланированной на завтра официальной аудиенции у Тверского князя, а уже ближе к вечеру пригласил его ко мне на неформальный ужин.

Такая форма общения в эти времена в диковинку, и думаю, посол уже голову сломал, размышляя, что это значит. Десять дней его держат как почетного узника на Ордынском подворье, а потом сразу такое внимание. Он уже выдохся от томительной неизвестности и в душе приготовился к самому худшему повороту событий.

Поначалу, когда все посольство практически заперли в четырех стенах, Абатай топал ногами, ярился и требовал немедля допустить его до князя Ярослава, потом, видать, устал и поутих. Последние три дня вел себя смирно, наверняка думая, что проклятые уруссы затеяли его убить. Сегодня утром, после получения новостей о аудиенции, воспрял духом, но к вечеру Калида вновь его озадачил. В общем, товарищ созрел для серьезного разговора.

Посредине большого персидского ковра на маленьких пузатых ножках стоит дастархан. На нем расставлены несколько тарелок с мясной и рыбной нарезкой, блюдо с фруктами и бутыль сладкой сорокоградусной настойки.

Я возлежу на подушках с одного края ковра, а мой гость с другого. Мы уже опрокинули по пятидесятиграммовой стопке, и Абатай немного расслабился. Радушно улыбаясь, я не перестаю осыпать его лестью.

— Я так много слышал о твоей мудрости, Абатай-нойон, и потому нисколько не удивился, когда Великий хан Мунке выбрал именно тебя для такого важного дела. — Одеваю на лицо скорбную мину. — Как жаль, что Бескрайнее небо оборвало нить его жизни и забрало к себе так рано.

Подняв свою стопку, предлагаю выпить за упокой души Великого хана Мунке.

Опрокинув в себя крепкую настойку, монгол с удовлетворением крякнул и, собрав пятерней несколько кусков копченого мяса, отправил их себе в рот. Челюсти заработали, пережевывая пищу, а вот верхняя часть лица по-прежнему осталась желтой неподвижной маской.

На все мои слова Абатай лишь бесстрастно кивает, и я понимаю, что передо мной матерый волчара и уговорить его будет ох как нелегко. Понимаю, но надежды не теряю! Мне такие переговоры тоже не в новинку, я можно сказать на них «собаку съел».

Глядя на бесстрастное скуластое лицо гостя, я по новой наполняю стопки и мысленно усмехаюсь.

«Ничего-ничего, лесть с алкоголем такой термоядерный коктейль, что любую оборону сломает!»

Подавив ненужную сейчас иронию, я назидательно поднимаю вверх указательный палец.

— Даже великий повелитель улуса Джучи ван Берке оценил твою мудрость и знание дела, Абатай-нойон. Ведь в такие непростые времена, когда степь переполнена враждой, он поручил посланцу Каракорума перепись своих владений. — Тут я собираю на лбу морщины грустной озабоченности. — А ведь это очень ответственное и трудное дело! Давай выпьем за прозорливость вана Берке и его умение разглядеть настоящих людей, преданных заветам Чингисхана и интересам Великой монгольской державы!

Абатай влил в себя еще одну стопку и, утерев жиденькие усы, демонстративно отставил ее от себя. Я же, несмотря на эту демонстрацию, продолжаю свою линию.

— Одно только навевает на меня грусть! То, что нынешний Великий хан Хубилай ничего не знает о столь полезном и мудром человеке, как ты, Абатай-нойон, и к моему величайшему сожалению, никогда не узнает! Ведь Русский улус его очень мало интересует. Ныне, когда конфликт с Ариг-Бугой почти завершен, все помыслы Великого хана Хубилая заняты Китаем и его полным подчинением.

Мой краткий экскурс в дела Каракорума, явно, заинтересовал посла, хоть он и попытался это скрыть. Абатай не был дома уже больше трех лет, и то, что творится сейчас в монгольских степях, доходит до него сильно искаженным и с большим опозданием. Как я и предполагал, туманные перспективы собственного будущего сильно нервировали моего гостя. Смерть хозяина, пославшего его в дальний край, все сильно усложнила. Оценит ли кто-нибудь теперь его старания, вернут ли его обратно к ханскому двору, или он так и сгинет в этих диких урусских лесах? Что принесет лично ему его верная служба? Да и кому он теперь служит, если до сих пор нет единой власти, а по всей степи идет война за престол империи.

Из Орды ко мне приходили сведения, что Берке прямо предложил Абатаю перейти к нему на службу, чтобы данные последней переписи не ушли дальше Сарай-Берке. Золотоордынский хан, не желая делиться с Каракорумом, предпочел бы, чтобы там оставались в неведении об истинных размере Русского выхода. В таком случае, львиную долю русской дани можно будет оставить себе, отстегнув какие-нибудь крохи Великому хану.

Принял Абатай это предложение или нет, мне не известно, но в любом случае уже сам факт такого предложения должен был вносить диссонанс в душу ханского баскака, ведь, выбрав нового хозяина, он закрывал себе дорогу домой, в Каракорум.