Тверской баскак. Том Шестой (СИ) - Емельянов Дмитрий Анатолиевич "D.Dominus" - Страница 58

По мере того, как он читает грамоту, на его лице все больше и больше проявляется радостно-растерянное выражение. Глядя на него в этот момент, я могу лишь мысленно умиляться.

«Господи, ну прям как дитя неразумное! В этом веке даже сильные мира сего готовы верить всему, что написано на бумаге и украшено дурацкой печатью! Что мне трудно было поставить ханскую печать, если я держал в своих руках весь ханский дворец. Ни Туда-Мунке, ни его мать и знать об этой бумаге не знают; они оба и писать-то не умеют!»

Полностью прочитав послание, Ногай поднял на меня несколько ошалелый взгляд. Он явно не ожидал такого подарка, вот так сразу, и слегка растерян. Я пользуюсь моментом и отвечаю на все те будущие вопросы, которые задаст себе Ногай, когда его недоверчивый и холодный рассудок вернется в норму.

— Ты можешь сомневаться в верности слова Туда-Мунке, но у тебя нет никаких оснований не верить моему слову. Ведь ты знаешь, кто я такой! Не можешь не знать, что я, консул Твери, еще ни разу своего обещания не нарушил.

Мой взгляд замирает на секунду, и я продолжаю, вкладывая в каждое слово всю свою силу:

— Туда-Мунке — всего лишь слабый болезненный ребенок, а я — тот, кто посадил его на трон Золотой Орды. Мое слово для тебя куда важнее, чем его. И я клянусь тебе: ежели ты оставишь лагерь Менгу-Тимура, то получишь не просто тамгу от хана Туда-Мунке, а мою реальную помощь в подчинении всех причерноморских степей от Дона до Дуная, включая Тавриду! В борьбе с Куридаем она тебе может понадобиться.

Сказав главное, не упускаю момента подсластить пилюлю:

— Не сомневаюсь, ты и сам справишься с зарвавшимся юнцом! Вся Великая степь наслышана о победах Ногая, но ветер войны переменчив, а удача капризна. Моя помощь никому еще не вредила!

Часть 2

Глава 10

Начало августа 1266 года

Дневной бриз разгоняет на море легкую волну, и, стремясь к берегу, большая десятивесельная шлюпка кутается в пену прибоя. Вот она уткнулась днищем в песок, и, не теряя времени, гребцы спрыгнули в бурлящую воду. Не давая волне развернуть шлюпку поперек, они с разгона вытащили ее берег, где, завалившись набок, она застыла, как выброшенное на песок морское чудовище.

Стоя на ступенях городской набережной, я смотрю, как Карл Рудигер орет на матросов, пытающихся помочь замершим от переживаний пассажирам. Те же неловко топчась и пытаясь сохранить достоинство и целостность своих дорогих одежд, терпеливо ждут, когда моряки организуют им сходню.

Наконец, трап установлен, и первой на песок Дербентского пляжа ступает сафьяновый сапожок Боракчин-хатун. За ней спускается ее верная служанка Фатима и новый советник Эсрем-ходжа. Следом за ними, аккуратно неся свое тучное тело, идут председатель Ганзейского союза города Любек Франц Шульцгруммер и его представитель в Твери Отто Рокстаден. Последними сходят на берег адмирал моего первого и единственного флота Карл Рудигер и председатель совета Ост-Индской компании Ефим Гнездович.

«Ну, не умилительно ли? — Не могу удержаться от ироничной усмешки. — Когда и где еще увидишь Золотоордынскую ханшу в кампании с немецкими бюргерами и бывшим пиратом?»

Ганзейцам я не удивлен, они прибыли точно в согласии с нашей январской договоренностью. Вместе с большим тверским караваном, они спустились по Волге до новой столицы Золотой Орды Сарай-Мунке. Там с середины июня до конца июля они ждали, чем разрешится стояние на реке Уллучай, а как только туда дошла весть о победе, Ефим Гнездович двинул остаток каравана к острогу Оля'. Там товар германских гостей и Боракчин со свитой перегрузили на три корабля Рудигера, и вот не прошло и пяти дней, как они бросили якорь на рейде Дербента.

Мысленно произнеся название города, я обвел взглядом небольшой городок, зажатый внутри двух длинных стен. Сам город Дербент, обнищавший за последние годы, ничем не примечателен, а вот его укрепления — это поистине жемчужина фортификации.

Две стены, протянувшиеся на расстояние не менее чем три тысячи шагов, перекрывают узкую долину от морского побережья до первых горных отрогов. Внизу у побережья расстояние между северной и южной стеной — около четырехсот шагов, а в горах они обе сходятся к цитадели Нарын-кала, полностью закрывая проход на юг кочевникам с севера и одновременно защищая зажатое внутри стен поселение.

При наличии достаточного гарнизона взять эти укрепления было бы непросто, но нам, к счастью, штурмовать их не пришлось.

Тут мои воспоминания отскочили к событиям полуторамесячной давности. Тогда, сразу после разговора с Ногаем, у меня не возникло ощущения, что положение вот-вот изменится к лучшему. Он ушел, не ответив мне ни да, ни нет, и еще четыре дня от него не было ни слуху, ни духу. Я уже серьезно начал подумывать, а не ошибся ли я в нем, когда с рассветом пятого дня дозорные принесли весть, что тумены Ногая начали сниматься с лагеря, а его передовые дозоры уже переходят реку в десяти верстах выше по течению.

Это был нелегкий момент, потребовавший от меня очень и очень рискованного решения. Три тумена вражеской конницы заходили нам во фланг, а у меня не было полной уверенности в том, как на это реагировать. Ногай никак не известил меня о своем решении, и о его намерениях я мог только догадываться.

Если он принял мое предложение и хочет обойти наши позиции с целью уйти к себе на Тамань, то мне следовало его пропустить и немедля атаковать оставшееся войско Менгу-Тимура. Вот только гарантий, что это именно так, у меня тогда не было никаких! Наоборот, в глубине души роилось подспудное подозрение, что Ногай затеял коварный маневр.

«Он надеется на твое бездействие, — шептала мне затаившаяся подозрительность, — хочет зайти тебе в тыл и обрушиться на ничего не подозревающую союзную конницу!»

Сомнения мои длились недолго. Приказав трубить тревогу, я решил увидеть все сам. Вскочив в седло, я пулей вылетел из крепости, пересек реку и выскочил на возвышенность, откуда была видна движущаяся лента Ногайской орды. Одного взгляда мне хватило, чтобы понять: так в атаку не ходят! Орда двигалась размеренно и неспешно, словно бы этой демонстрацией Ногай открывал мне свои намерения.

«Ну что за понты! — Мысленно выругался я тогда. — А просто предупредить нельзя было, ведь так и до греха недалеко!»

Потом примчался Калида и обматерил меня по-всякому. Я даже оправдываться не стал, он, конечно, был прав, я легко мог напороться на ордынский разъезд и угодить в плен. Дав ему пару секунд выпустить пар, я приказал немедленно атаковать лагерь Менгу-Тимура.

Опасность того, что Ногай увидит наш неприкрытый фланг и воспользуется этим не так, как я ожидал, по-прежнему существовала, но я решил рискнуть. Надо было пользоваться моментом, пока Менгу-Тимур еще не пришел в себя, а его воины подавлены и ошеломлены случившимся.

Орда Ногая еще переправлялась через реку Уллучай в десяти верстах к западу, когда мы начали штурм лагеря Менгу-Тимура. Не дожидаясь подхода всадников Тугая, четыре полка конных стрелков перешли реку и связали боем передовые отряды степняков.

В это время пехота стелила толстые доски прямо в воду создавая две колеи для пушечных колес и тачанок с баллистами. Речка мелкая, но каменистое дно не давало быстро перевезти артиллерию. Колеса застревали между камнями, стопоря движение, поэтому я заблаговременно приказал расчистить одно место от крупные камней, дабы быстро и без помех проложить колею.

Как только на другую сторону перекинули первые пушки, и раздались орудийные залпы, пошла в атаку пехота. Менгу-Тимур попытался было отбросить атакующие порядки обратно за реку, но обойти нашу пехоту с флангов ему помешал плотный огонь артиллерии и баллист, а удар в лоб встретили длинные пики пикинеров и рой арбалетных болтов.

На этом боевой дух его воинства окончательно угас. Бесцельно потоптавшись перед строем пехоты, степная конница начала медленно отходить, а когда им во фланг зашли батыры Тугая и Барсумбека, то отступление мгновенно превратилось в повальное бегство.